Хорошо. Вот, что он видит, когда садится за свой письменный стол: в центре всего - дряхлая пишущая машинка, которую он случайно заметил у мусорных баков на окраине города. Тогда после чистки обнаружились заедающие клавиши - "а" и "н". Обе были в звуке ее имени. На следующий день он вышвырнул из дома компьютер, на котором работал до этого. Слева - настольная лампа. Справа - листы писчей бумаги, хаотично разбросанные карандаши и несколько книг в потрепанных переплетах.

В ящиках стола прятались различные мелочи, билеты со спектаклей и концертов, старые снимки, какая-то рухлядь, страницы с нотами, письма, в том числе и от женщин. Но - ни одного от нее. С тех пор, как он видел ее последний раз, он не написал ей ни одного письма. На бумаге. И она не прислала ни одного. Он часто размышлял о ней, гораздо чаще, чем ему самому бы хотелось. Писал ей в мыслях, но на бумаге выходили совершенно другие слова и строки. Он был одинок. Наверное, если бы она присутствовала рядом, он прожил свою жизнь иначе, более ярко, более трепетно.

Стол был придвинут к окну, выходившему в небольшой сад, за садом - пляж, большую часть времени пустующий. Несмотря на свой преклонный возраст, он каждое утро выходил в сад, огибал дом и шел по дороге, обрамленной высокими липами. Доходил до перекрестка и вновь сворачивал вправо, к маяку. Когда-то и она, направляясь к нему, гуляла этими дорожками с корзинкой, в которой лежали бутерброды и бутылка вина. Она всегда с особой тщательностью выбирала вино в винной лавке, а когда не могла обнаружить требуемое, отправлялась на поезде в соседний город.

Он останавливался и пытался представить ее здесь, на этом перекрестке. Ее светло-голубое, колышущееся на ветру платье; ленту в волосах; ее улыбку. Потом он не спеша набивал табаком трубку, иногда - прислонившись к стволу мощного дуба, раскуривал ее и двигался дальше.

В былые времена, он перебрасывался парой слов со смотрителем маяка, но после того, как в конце прошлого десятилетия маяк перевели в автоматический режим, он подходил к его стенам разговаривая с самим собой, долго вглядывался в море, в линию горизонта, в легкую дымке, скрывавшую эту линию осенью. В туманы, которые приходили вместе с весенним теплом. Тогда мощные звуковые сирены, оберегающие корабли от утесов, сливались с тихой, тупой болью где-то внутри него. Зимой ветер бросал в его лицо то крупным снегом, то мелкими, колючими льдинками. Обратная дорога занимала четверть часа; за письменный стол он присаживался не позже полудня, и уже через несколько минут во всем доме раздавались равномерные и уверенные щелчки.

Давно, в прошлой своей жизни, он стремился в большие города, наполненные новыми людьми. Он любил выходить из тесной, снимаемой им за невысокую плату, комнатки и окунаться в вечерние улицы. Любил заглядывать в лица людей, пытаясь узнать о предмете своего внимания все: профессию, достаток, положение в обществе, детские мечты. "Вот этот, должно быть, адвокат", - думал он, рассматривая статного мужчину, заключенного в строгий деловой костюм. " Должно быть, он направляется в один из неподалеку расположенных ресторанов. А вот это, непременно, художник" - говорил он самому себе, глядя на другого мужчину. На улицах большого города зажигались фонари, он заходил в какой-нибудь подвернувшийся на пути паб, и коротал там остаток вечера, читая книгу или глубоко забираясь в свои мысли.

Прошло почти сорок лет. Доволен ли он прожитой жизнью? Были ли когда-нибудь счастлив? Надеется увидеть ее, идущую ему навстречу? Верит ли в это? И вообще во что он верит?

Песок поскрипывал под ногами. Волны накатывались на пляж.