В прошлую ночь Луна прокралась к Земле так близко, что можно было, заметив наброшенный на шторы ее таинственный свет, словно мазок импрессиониста-художника, подойти к окну и заворожено вглядываться в ее яркий золотистый диск и темно-серую глубину морей.

Планета вращалась, поднимаю Луну все выше над линией горизонта, над еще голыми – совершенно без листвы, - весенними ветвями деревьев; деревьев, раскинувших эти самые ветви, точно руки, вымаливающие для своих хозяев чего-то там у неба.

Кратеры Луны, далекие ли, холодные ли. Но, безусловно, загадочные и манящие. Так, подряхлевший пианист, усаживаясь за своим повидавшем виды пиано, берет задумчиво и тихо на пробу один аккорд, другой. Он закрывает усталые глаза, его правая рука начинает то стремительно подниматься вверх по звукам – лунной дорожке, то так же стремглав опускаться. Ему вторит саксофон. А затем и напыщенный контрабас. Ударник, отложив на время палочки, метелками перебирает тарелки.

Меняются мелодии.

Сидишь и ждешь, поглядывая то на Луну, то на входные двери, что сейчас, вот-вот, он войдет в бар, высокий и стройный, в серебряном облегающем костюме, русые волосы коротко острижены, на лице легкая улыбка и внимательный взгляд, выдающий гостя. И вот тогда, случайным жестом подзовешь его и посадишь рядом с собой, кивнешь бармену и тот, выставив еще один тумблер, нальет в него виски с три пальца и бросит лед. (А саксофонист выдаст в это время длинное, забористое соло на духовом инструменте). Вот тогда и выпустишь из себя всего одну фразу, как дым от сигареты:

- Ну и как там?

И кивком укажешь на единственное небольшое окошко.
А незнакомец, улыбнувшись чуть шире обычного, начнет свой рассказ на своем странном, но – удивительно! – понятном языке.