Деревенщики замечательные.

Хотел написать (прочтя текст по ссылке), с почтительным удивлением: «при таких-то стартовых условиях суметь войти в большую литературу». Но подумал, что хоть это и, на свой лад, правда, но не вся.

Они не вошли в «Большую Литературу». Они «Большой Литературой» стали. Потому что в её существование верили. Верили с той силой, которая встречается, вероятно, только у наивных провинциальных книгочеев. Бывает, что это важно – верить, часто только это и важно.

 

А что такое «не верить в Большую Литературу»? Ну, это, вероятно, примерно так:

Лев Рубинштейн: «В 70-е годы в моей тогдашней компании имели широкое хождение словечки типа «духовка», «нетленка» или «сакралка». Такова была ироническая реакция художников и литераторов моего круга на высокопарные и абсолютно, как мы были уверены, лишенные реального содержания разговоры наших тогдашних оппонентов-традиционалистов о «непреходящих ценностях», «нетленных полотнах», «духовной основе искусства» и «сакрализации реальности». [источник]

 

От деревенщиков осталось несколько замечательных текстов, прочтут их или нет – вопрос сложный, но, скорее всего, прочтут. Но сама среда «патриотических литераторов» - слабая, пунктирная, бедная (допускаю, что что-то изменится, но пока так). Наследие – есть, «институция» – наследующая и использующая наследованное – слаба, порой эфемерна.

 

От тусовки Льва Рубинштейна (и им подобных тусовок) осталась… сама Тусовка («яркая культурная жизнь», «бурный литературный процесс» и прочее), то есть мощная Институция, «фабрика репутаций» и «модная лавка по продаже заморских трендов». И представление о том, что «нетленные полотна» и «непреходящие ценности» существуют только в тоталитарных учебниках и в головах наивных провинциальных книгочеев. А вообще – «немеркнущих классиков» Тусовка из кого хошь наделает («пипл схавает»). Каковое представление вроде бы ложно (иначе бы они давно бы сделали классиком кого-нибудь вроде Владимира Печерина, а не безплодно «канселили» второй век Достоевского), а вроде бы и не совсем ложно.

 

Не совсем ложно, ибо… ибо… Если посмотреть на библиографию Белова (а равно Распутина, Абрамова и т.д.) – она же коротенькая. Средний современный «активный участник литпроцесса» столько пишет года за три, если в буквах считать. С тогдашними та же ситуация, с поправкой на неспешность эпохи: многоцветье литературных журналов 1960-1970-х наполняли буквами не вдумчивые деревенщики, а активные-прогрессивные конъюнктурщики («тут прогнёмся, а тут фигу покажем, а тут немного поиграем в битников на минималках»). Кабы не последние – русский культурный процесс формировался бы не феноменом могучих «толстых журналов», а пунктирчиком нерегулярных альманахов, например... Важно ли это? Ну, как сказать. Институции, они, вообще-то, всегда важны.

 

 

 

Пишет Музей-квартира В.И. Белова

«…Моё «книжное голодание», начавшееся раньше голодания физического, быстро становилось хроническим. Отец до войны зимними вечерами читал вслух. Но позже родилась у меня неудержимая тяга к чтению самостоятельному. Я воровал книги с чердаков брошенных домов. Дома были заколочены, но мы находили какие-то щели между хлевами, забирались внутрь через подвальные окошечки и шастали. В поисках книг я забрался однажды и в жилой дом… Это было уже настоящее преступление: я украл с соседского чердака книгу Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Читать её было совершенно невозможно, я невзлюбил её сразу же. Но прочитал до конца. С тех пор я не могу простить себе это воровство, повторённое позднее и не однажды уже для утоления физического голода. Первый мой грех, да и последующие всегда ассоциируются почему-то с Радищевым».

Из автобиографии Василия Белова.

 

 

 

Василий Иванович. Белов.

 

 

 

До кучи: занятный мемуар одного приметного западника о том, как он участвовал («с удовольствием, стыдиться нечего») в травле деревенщиков в «застойном» 1982-м году.