У одной старушки было прозрачное одеяло. Почти новое, только на попе протёрлось. Чуть что, она сразу говорила: Я в домике! И укрывалась с головой.
Пятки торчали наружу, но это было почти незаметно, настолько просвечивала мягкая ткань.
Что это была за ткань, даже придворные ткачи, особо приближённые к императору, не сложили своего мнения. Один хирург, заезжая величина из Квинса, коснулся кончиками пальцев, вытянул губы как лошадь, тщетно взыскующая хлеба, и уехал восвояси. По пути он, поникнув головой, женился, но это несущественно. Даже соседские дети, про всё на свете имеющие складное мнение, тут оказались бессильны. Но интерес к волшебному одеялу испытывали особый. Самый юркий и неуёмный, да ещё и рябой дошколёнок умудрился поджечь край невидимого пододеяльника, но старушка не дремала: треснула его по лбу и одним движением ликвидировала пожар, не выходя из домика. И потом уж только задремала всерьёз.
Многие предлагали за диковинку большие деньги, но хозяйка одеяла неизменно отказывалась. Это фамильное, говорила она, я сирота, добавляла она невпопад, а заканчивала совсем нескладно - и заберу его в гроб. Дрожащими ладонями чертила в воздухе прямоугольную конструкцию и рубила наотмашь, как бы вгоняя финальный гвоздь в разговор.
На её месте, в общем-то мог оказаться каждый из нас.
Происходила эпоха больших гробов. Их делали с таким размахом, что незачем было жить: ещё не родившись, ещё не зачавшись, человек уже видел ясную цель: сосновую, недорогую, разляпистую, но огромную и окончательную. Цель человеческого бытия: с атласной обивкой и розовым гипюровым валиком в изголовье. Составить счастье стоило недорого, гораздо дешевле, чем выторговать прозрачное одеяло, которое к тому же не продавалось.
И вот в этой странной невербальной конструкции, заваливающейся по всем швам, появился некий энтузиаст. Принц не принц, витязь не витязь, да ещё и без шкуры. Хотя нет, была у него сушёная лягушачья шкурка, опалённая с пяти сторон.
Надо бы придумать ему имя, но вся фантазия у меня ушла в одеяло, поэтому вместо имени будет номер. Шестьсот шестьдесят пять. Чтобы не точка, а запятая, и кроме слепой очевидности оставалась ещё надежда на чудо, свет и сон.
В кармане этот герой держал - нет, не дулю - волшебное зеркальце. И если станет ему особенно грустно, и подумает он: Будет ли кто-то следующим, или я последний герой?.. - то взглянет в зеркальце, и вместе с отражением уже выходит огого: тысяча триста тридцать, если зеркальце не врёт.
Войны в ту пору не было, и на гробы сделали скидку. Народ, как водится, первую неделю обшучивал событие, потом осматривался, прикидывал, и поскольку задний ум крепок, дней через десять шутники решились «купить, чтобы сэкономить». Скидка не каждый день бывает, а умирать всем придётся.
Забили квартиры гробами, чтоб уж и детям и внукам, невзирая на одиночество. Так уж устроен человек - даже в зеркале себя не видит, не то что в гробу.
Но сильна как смерть любовь. Витязь предложил старушке составить его счастье. И уговорил: стали они зарабатывать деньги в ателье. Самыми ходовыми были две услуги: Фото в гробу и Фото в одеяле. Гроб клиенты чаще приносили свой, чтобы не переплачивать. А хозяева ателье уже украшали его - то букетик подснежников приткнут, то соединят с изголовьем портрет Яна Кёртиса, Тимура Гайдара или Гейдара Джемаля (для самых отчаянных адептов потустороннего и ориентацию выбирали - север), то возожгут ароматы, которые на снимке явным образом не видны, но процесс заметно унавоживают, пипл хавает. Прибыль лопатой гребут, куры не клюют.
И надо же случиться конфузу: старушка умерла. В момент скочурилась, как мотылёк. А всё потому, что высунула голову из-под одеяла, и угодила прямёшенько в кольцо диафрагмы. Загубила всю фотосессию, студию потом неделю отмывали с хлоркой. Помню этот запах ужасный, он преследовал меня всю жизнь. И цвет мясной. Никакая сепия его не спасала, не говоря про гробы, раскрашенные под весёленький ситчик, и семерых фарфоровых слоников, качающихся в такт фен-шую на ветвях траурных венков, и томик загробной лирики Летова, всё это никак не могло перебить отвратительного послевкусия свершившегося кощунства.
Именно тогда в продаже появились эти безумные отрывные календари, на 665 листов, составленные в порядке убывания. Казалось, что дело идёт к страшному, непоправимому. Даже музыка в гробах играла не весёлая, жизнеутверждающая, как обычно, а какая-то траурная.
Я никому не рассказывал, что дальше случилось с фотобизнесом. Дело в том, что часть лягушиной шкурки, в общем, наверное, это была холка, с дымком, мы - наша семья - продали её, чтобы спасти одеяло. Старушка ошиблась. Она не забрала его в гроб. Она вообще ничего не забрала. И когда эксперты обводили мелом то, что осталось на месте её гибели, никто не обратил внимания, что трупа нет. Когда целый день видишь одни гробы, взгляд как-то притупляется, и принимает желаемое за действительное. Короче говоря, старушка жива. И одеяло не прохудилось, хотя уже и не шибко прозрачное. Только на календаре всё меньше лепестков, по сути, последняя страничка болтается. И никто не знает, какой герой придёт в эту сказку, когда она оборвётся.