"Э, жидивка! Назад!" Бабий Яр. Протоколы допросов. Видео-свидетельства выживших.
02-01-2020 15:50
к комментариям - к полной версии
- понравилось!
Бабий Яр в Киеве - место массовых казней гражданского населения, главным образом евреев, а также советских военнопленных. Первые расстрелы там начались почти сразу после захвата немцами Киева в 1941 году. Вот некоторые цитаты из протоколов допросов свидетелей расстрелов: спасшихся, обвиняемых полицаев, граждан-очевидцев.
..."19 сентября 1941 года фашистские войска вступили в город Киев, а примерно через неделю по городу на стенах домов и других строений были вывешены объявления. В них предлагалось всему еврейскому населению города с необходимым количеством одежды, ценностями и документами, а также с трехдневным запасом пищи собраться в районе улицы Мельника. За неявку на сборный пункт грозила кара — расстрел.
Так было записано в объявлении. Моя мать по национальности была еврейкой, и решила идти вместе со всем еврейским населением города Киева. Собрав с матерью в два больших рюкзака по паре сменного белья и немного имевшихся дома сухарей, мы вышли во двор. Помню, что во двор также вышли соседи, не успевшие эвакуироваться, и проводили нас за ворота. Какая-то женщина дала матери небольшой крестик с цепочкой, и она повесила его мне на шею... Люди двигались сплошным потоком. Многие несли на себе сделанные в виде рюкзаков мешки. Некоторые катили перед собой тележки с больными, неспособными двигаться самостоятельно. Матери везли в колясках грудных детей, а более старших — несли на руках или вели за руку; абсолютное число идущих были старики, подростки, женщины и дети. Люди плакали от страха перед грядущим неизвестным. Слышались настороженные недоумения: "Если думают вывозить с вокзала, то почему же собирают на Сырце в районе Бабьего Яра?"
..."Я уже состоял на службе в шуц-полиции, куда я пошел добровольно, имел желание своей работой вместе с немцами участвовать в разгроме Советской власти... Мы отобрали у женщин детей, и, построив взрослых на краю ямы, мы расстреляли их. Вслед за взрослыми расстреляли залповым огнем детей, причем детей младшего возраста расстреливал немец, а немного старше — мы... Маленьких детей, которые не уходили с рук матери, расстреливали вместе с матерями. А тех, которые были немножко побольше, ставили вместе со взрослыми на краю рва." (Из протокола допроса бывшего полицейского украинской полиции В. Покотило)
..."В одну из групп отобранных для расстрела попала и я со своей дочерью Людмилой 4-х с половиной лет. Когда меня в числе других завели в овраг, я была в середине этой группы, нас остановили. У женщин вырывали их рук грудных детей и молнией отбрасывали в сторону, как дрова, где их расстреливали из автоматов и пулеметов. Благодаря тому, что я была в середине группы, и были сумерки, я, не дожидаясь того, когда начнут расстрел, упала на землю, положила под себя ребенка, в это время я услышала трескотню пулемета, и люди попадали мертвыми на меня обливаясь кровью. В таком положении я пролежала часа два, пока все затихло, я осталась жива и сохранила жизнь ребенку. И когда уже совсем стемнело, я осторожно приподнялась и убедившись, что вблизи никого из охраны не было, взяла ребенка и по трупам стала пробираться куда-либо в укрытие с целью спасения."
..."Впереди слышались автоматные очереди, крики детей, подростков, взрослых. Кто не хотел идти к месту казни или в истерике молил о пощаде, того фашисты избивали или травили собаками. Уже уходя в сторону оврага, мать успела крикнуть — "Сережа, беги", а сама в толпе медленно пошла вниз в овраг, в котором гитлеровцы расправлялись с мирными ни в чем не повинными советскими гражданами. Я стал метаться во все стороны, не зная, что делать, но вскоре заметил одного отдельно стоявшего от оцепления гитлеровского солдата, и, обратившись к нему, я стал просить и объяснять, что я не еврей, а украинец, попал сюда совершенно случайно и в подтверждение этого стал показывать крестик. Солдат после небольшого раздумья, указал мне на валявшуюся неподалеку пустую хозяйственную сумку и жестами приказал мне собирать в нее советские деньги, которые ветром разносило от того места, где раздевали обреченных. Насобирав полную сумку денег, я принес их солдату. Он велел спрятать деньги под кучу одежды, а самому отойти на небольшой глиняный бугорок, сесть там. Вскоре возле меня остановилась еще одна легковая автомашина, в которой были солдат и офицер в темнозеленой форме. Солдат, заставлявший меня собирать деньги, подошел к офицеру и о чем-то переговорил, затем жестом позвал меня и велел сесть в машину, я выполнил это. Рядом со мной села девушка лет шестнадцати, и автомашина направилась в центр города. На улице Саксаганского офицер нас отпустил, и мы разошлись."
..."Мы шли пешком. Колонну сузили, пути назад не было. Специально создали имитацию отправки – громкий шум, чтобы заглушить крики и выстрелы. Шлагбаум делил людей на порции. Меня и Гришу оторвали от мамы и включили в группу детей. Клара увидела меня, подняла ручки: "Миша, хочу на ручки". Побежала к нам. Полицай догоняет ее – бах по башке сверху, она упала. Он каблуком ее - бац на грудь – задавил! Мама это увидела – в обморок. Ребенок выпал. Ребенок кричит – а он подходит и этого ребенка – сапогом! А маму – застрелил, на моих глазах... Охранник, который стоял с нами – не знаю, кто он был, немец, полицай или подпольщик, увидев это, махнул рукой – разбегайтесь – и все побежали, как мыши... Может быть, в силу того, что я не знал немецкого языка, но у меня в памяти только язык украинский западенский. Может, поскольку я не знал немецкий, я не запомнил. А то, что говорили бандеровцы, полицаи, я четко все помню. Все два половиной года, что я жил в оккупированном Киеве, я немцев не так боялся, как боялся полицаев." (Ссылка)
..."В той обстановке я остался с отцом, мать и бабушка оказались где-то впереди. Теперь точно не припомню место, но на одном из участков было множество мелких оврагов, вымытых дождевыми ручьями, и здесь охранники стояли дальше друг от друга. Воспользовавшись этим, отец столкнул меня в один из оврагов и сам последовал за мной. По оврагу мы выбрались на кладбище, где дождались глубокой ночи и затем ушли в село на родину отца. Там, через несколько дней отец был задержан гитлеровцами и расстрелян, а я некоторое время скрывался у знакомых, затем в январе 1942 г. перешел линию фронта и был призван в Советскую Армию.
..."Появились украинские полицейские с желто-голубыми повязками и надписью О.У.Н. — организация украинских националистов. Они стали следить за порядком в городе. Вышла газета "Украинское слово"... Странную реплику я вдруг услышал от нашего соседа Лавриненко, обращенную к дедушке: "Ну вот, Лейб, кончилась ваша жидовская власть, сейчас уже начнутся новые порядки, так что имей в виду, с вами рассчитаются..." А ведь жили мы с соседями довольно дружно, а тут шепотки, какая-то затаенная злоба... Наша молочница Соня из села Белогородка, что на реке Ирпень в двадцати двух километрах от Киева, пришла в город обменять продукты на вещи. "Соня, — говорит ей дедушка, — есть приказ немцев явиться всем нам в такое-то место, полагаю, по причине, что в городе обстановка неспокойная, могут быть еврейские погромы, хотят нас вывезти в безопасное место. Куда? Никто не знает. Я бы хотел тебя попросить, Соня, возьми ты Киму с собой в Белогородку, будет он вам в хозяйстве помогать... А нас как привезут на место, устроимся, я напишу, и он к нам тогда приедет". Соня согласилась, собрали вещи в мешочек, распрощался с дедушкой, бабушкой и тетей... Соня отдала меня старосте в селе, он велел полицейскому отвести меня обратно в Киев, а от него я сбежал." http://babynyar.gov.ua/konstantin-miroshnik
..."Мы следовали дальше по ул. Мельника. По обе стороны дороги стояли гитлеровцы и требовали сдавать вещи и ценности. Люди бросали рюкзаки, чемоданы, сумки и шли дальше. Мы тоже бросили свои сумки с вещами. Со стороны Бабьего Яра уже отчетливо слышны были автоматные очереди."
..."У края площадки были возвышения, а между ними узкие проходы, ведущие в овраги, в которых фашисты уничтожали мирных граждан. На этой площадке гитлеровцы срывали с людей одежду и полураздетых гнали к месту казни. Люди метались с одного места на другое, как обезумевшие, крики обреченных и автоматные очереди слились в сплошной гул."
..."Мы все шли по Брест-Литовскому шоссе, несли детей на руках, плакали. Завернули на улицу Керосинную и вышли на улицу Мельникова... Так мы подошли к самому Бабьему Яру. Там заслоном стояли немецкие солдаты и подгоняли людей... Немецкий солдат обратил внимание на нас. На руках у меня был маленький белобрысый ребенок, и он обратился ко мне: "Юде?", я ответила: "Да, пан". Он проговорил "Цурюк, капут шейн блонд клейн кинд, цурюк!" И мы с сестрой поняли: он подсказал нам, что нужно бежать. Я со Славиком еле выбралась из толпы, забыв о родных. Мы очутились на кладбище и спрятались в склепе."
..."Людей конвоиры загоняли на большую ровную площадку, где заставляли раздеваться до нижнего белья и группами примерно по 50-60 человек гнали в овраги, откуда раздавались пулеметные и автоматные очереди. Трудно передать, что творилось на площадке. Люди плакали, кричали, падали на землю с мольбой о пощаде, но каратели их жестоко избивали палками, травили собаками и гнали к месту казни. Я видела, как гитлеровец вырвал у молодой женщины грудного ребенка и вытряхнул его из одеяла в овраг. Эту жуткую картину расправы над мирными советскими гражданами я наблюдала примерно в течение 30 минут, затем мне стало жутко, и я прошла ближе к ул. Дорогожицкой, в надежде пойти на рынок. Но по всей этой улице сплошным потоком шли люди и пройти было невозможно. Я очень расстроилась от такого ужасного зрелища и возвратилась домой."
вверх^
к полной версии
понравилось!
в evernote
Бабий Яр в Киеве - место массовых казней гражданского населения, главным образом евреев, а также советских военнопленных. Первые расстрелы там начались почти сразу после захвата немцами Киева в 1941 году. Вот некоторые цитаты из протоколов допросов свидетелей расстрелов: спасшихся, обвиняемых полицаев, граждан-очевидцев.
..."19 сентября 1941 года фашистские войска вступили в город Киев, а примерно через неделю по городу на стенах домов и других строений были вывешены объявления. В них предлагалось всему еврейскому населению города с необходимым количеством одежды, ценностями и документами, а также с трехдневным запасом пищи собраться в районе улицы Мельника. За неявку на сборный пункт грозила кара — расстрел.
Так было записано в объявлении. Моя мать по национальности была еврейкой, и решила идти вместе со всем еврейским населением города Киева. Собрав с матерью в два больших рюкзака по паре сменного белья и немного имевшихся дома сухарей, мы вышли во двор. Помню, что во двор также вышли соседи, не успевшие эвакуироваться, и проводили нас за ворота. Какая-то женщина дала матери небольшой крестик с цепочкой, и она повесила его мне на шею... Люди двигались сплошным потоком. Многие несли на себе сделанные в виде рюкзаков мешки. Некоторые катили перед собой тележки с больными, неспособными двигаться самостоятельно. Матери везли в колясках грудных детей, а более старших — несли на руках или вели за руку; абсолютное число идущих были старики, подростки, женщины и дети. Люди плакали от страха перед грядущим неизвестным. Слышались настороженные недоумения: "Если думают вывозить с вокзала, то почему же собирают на Сырце в районе Бабьего Яра?"
..."Я уже состоял на службе в шуц-полиции, куда я пошел добровольно, имел желание своей работой вместе с немцами участвовать в разгроме Советской власти... Мы отобрали у женщин детей, и, построив взрослых на краю ямы, мы расстреляли их. Вслед за взрослыми расстреляли залповым огнем детей, причем детей младшего возраста расстреливал немец, а немного старше — мы... Маленьких детей, которые не уходили с рук матери, расстреливали вместе с матерями. А тех, которые были немножко побольше, ставили вместе со взрослыми на краю рва." (Из протокола допроса бывшего полицейского украинской полиции В. Покотило)
..."В одну из групп отобранных для расстрела попала и я со своей дочерью Людмилой 4-х с половиной лет. Когда меня в числе других завели в овраг, я была в середине этой группы, нас остановили. У женщин вырывали их рук грудных детей и молнией отбрасывали в сторону, как дрова, где их расстреливали из автоматов и пулеметов. Благодаря тому, что я была в середине группы, и были сумерки, я, не дожидаясь того, когда начнут расстрел, упала на землю, положила под себя ребенка, в это время я услышала трескотню пулемета, и люди попадали мертвыми на меня обливаясь кровью. В таком положении я пролежала часа два, пока все затихло, я осталась жива и сохранила жизнь ребенку. И когда уже совсем стемнело, я осторожно приподнялась и убедившись, что вблизи никого из охраны не было, взяла ребенка и по трупам стала пробираться куда-либо в укрытие с целью спасения."
..."Впереди слышались автоматные очереди, крики детей, подростков, взрослых. Кто не хотел идти к месту казни или в истерике молил о пощаде, того фашисты избивали или травили собаками. Уже уходя в сторону оврага, мать успела крикнуть — "Сережа, беги", а сама в толпе медленно пошла вниз в овраг, в котором гитлеровцы расправлялись с мирными ни в чем не повинными советскими гражданами. Я стал метаться во все стороны, не зная, что делать, но вскоре заметил одного отдельно стоявшего от оцепления гитлеровского солдата, и, обратившись к нему, я стал просить и объяснять, что я не еврей, а украинец, попал сюда совершенно случайно и в подтверждение этого стал показывать крестик. Солдат после небольшого раздумья, указал мне на валявшуюся неподалеку пустую хозяйственную сумку и жестами приказал мне собирать в нее советские деньги, которые ветром разносило от того места, где раздевали обреченных. Насобирав полную сумку денег, я принес их солдату. Он велел спрятать деньги под кучу одежды, а самому отойти на небольшой глиняный бугорок, сесть там. Вскоре возле меня остановилась еще одна легковая автомашина, в которой были солдат и офицер в темнозеленой форме. Солдат, заставлявший меня собирать деньги, подошел к офицеру и о чем-то переговорил, затем жестом позвал меня и велел сесть в машину, я выполнил это. Рядом со мной села девушка лет шестнадцати, и автомашина направилась в центр города. На улице Саксаганского офицер нас отпустил, и мы разошлись."
..."Мы шли пешком. Колонну сузили, пути назад не было. Специально создали имитацию отправки – громкий шум, чтобы заглушить крики и выстрелы. Шлагбаум делил людей на порции. Меня и Гришу оторвали от мамы и включили в группу детей. Клара увидела меня, подняла ручки: "Миша, хочу на ручки". Побежала к нам. Полицай догоняет ее – бах по башке сверху, она упала. Он каблуком ее - бац на грудь – задавил! Мама это увидела – в обморок. Ребенок выпал. Ребенок кричит – а он подходит и этого ребенка – сапогом! А маму – застрелил, на моих глазах... Охранник, который стоял с нами – не знаю, кто он был, немец, полицай или подпольщик, увидев это, махнул рукой – разбегайтесь – и все побежали, как мыши... Может быть, в силу того, что я не знал немецкого языка, но у меня в памяти только язык украинский западенский. Может, поскольку я не знал немецкий, я не запомнил. А то, что говорили бандеровцы, полицаи, я четко все помню. Все два половиной года, что я жил в оккупированном Киеве, я немцев не так боялся, как боялся полицаев." (Ссылка)
..."В той обстановке я остался с отцом, мать и бабушка оказались где-то впереди. Теперь точно не припомню место, но на одном из участков было множество мелких оврагов, вымытых дождевыми ручьями, и здесь охранники стояли дальше друг от друга. Воспользовавшись этим, отец столкнул меня в один из оврагов и сам последовал за мной. По оврагу мы выбрались на кладбище, где дождались глубокой ночи и затем ушли в село на родину отца. Там, через несколько дней отец был задержан гитлеровцами и расстрелян, а я некоторое время скрывался у знакомых, затем в январе 1942 г. перешел линию фронта и был призван в Советскую Армию.
..."Появились украинские полицейские с желто-голубыми повязками и надписью О.У.Н. — организация украинских националистов. Они стали следить за порядком в городе. Вышла газета "Украинское слово"... Странную реплику я вдруг услышал от нашего соседа Лавриненко, обращенную к дедушке: "Ну вот, Лейб, кончилась ваша жидовская власть, сейчас уже начнутся новые порядки, так что имей в виду, с вами рассчитаются..." А ведь жили мы с соседями довольно дружно, а тут шепотки, какая-то затаенная злоба... Наша молочница Соня из села Белогородка, что на реке Ирпень в двадцати двух километрах от Киева, пришла в город обменять продукты на вещи. "Соня, — говорит ей дедушка, — есть приказ немцев явиться всем нам в такое-то место, полагаю, по причине, что в городе обстановка неспокойная, могут быть еврейские погромы, хотят нас вывезти в безопасное место. Куда? Никто не знает. Я бы хотел тебя попросить, Соня, возьми ты Киму с собой в Белогородку, будет он вам в хозяйстве помогать... А нас как привезут на место, устроимся, я напишу, и он к нам тогда приедет". Соня согласилась, собрали вещи в мешочек, распрощался с дедушкой, бабушкой и тетей... Соня отдала меня старосте в селе, он велел полицейскому отвести меня обратно в Киев, а от него я сбежал." http://babynyar.gov.ua/konstantin-miroshnik
..."Мы следовали дальше по ул. Мельника. По обе стороны дороги стояли гитлеровцы и требовали сдавать вещи и ценности. Люди бросали рюкзаки, чемоданы, сумки и шли дальше. Мы тоже бросили свои сумки с вещами. Со стороны Бабьего Яра уже отчетливо слышны были автоматные очереди."
..."У края площадки были возвышения, а между ними узкие проходы, ведущие в овраги, в которых фашисты уничтожали мирных граждан. На этой площадке гитлеровцы срывали с людей одежду и полураздетых гнали к месту казни. Люди метались с одного места на другое, как обезумевшие, крики обреченных и автоматные очереди слились в сплошной гул."
..."Мы все шли по Брест-Литовскому шоссе, несли детей на руках, плакали. Завернули на улицу Керосинную и вышли на улицу Мельникова... Так мы подошли к самому Бабьему Яру. Там заслоном стояли немецкие солдаты и подгоняли людей... Немецкий солдат обратил внимание на нас. На руках у меня был маленький белобрысый ребенок, и он обратился ко мне: "Юде?", я ответила: "Да, пан". Он проговорил "Цурюк, капут шейн блонд клейн кинд, цурюк!" И мы с сестрой поняли: он подсказал нам, что нужно бежать. Я со Славиком еле выбралась из толпы, забыв о родных. Мы очутились на кладбище и спрятались в склепе."
..."Людей конвоиры загоняли на большую ровную площадку, где заставляли раздеваться до нижнего белья и группами примерно по 50-60 человек гнали в овраги, откуда раздавались пулеметные и автоматные очереди. Трудно передать, что творилось на площадке. Люди плакали, кричали, падали на землю с мольбой о пощаде, но каратели их жестоко избивали палками, травили собаками и гнали к месту казни. Я видела, как гитлеровец вырвал у молодой женщины грудного ребенка и вытряхнул его из одеяла в овраг. Эту жуткую картину расправы над мирными советскими гражданами я наблюдала примерно в течение 30 минут, затем мне стало жутко, и я прошла ближе к ул. Дорогожицкой, в надежде пойти на рынок. Но по всей этой улице сплошным потоком шли люди и пройти было невозможно. Я очень расстроилась от такого ужасного зрелища и возвратилась домой."
Когда в Бабьем Яру начались массовые расстрелы, газета "Украинское слово", издаваемая "походной группой ОУН" в Киеве, вышла с портретом Гитлера на обложке. В редакционной статье "За Украину, за ее волю" Адольф Гитлер назывался "Освободителем", а в статье писалось: "Украине стала сейчас центром внимания всего мира. Слово "Украина" повторяется безостановочно на страничках мировой прессы, оно несется на волнах ветра, его передают из уст в уста. Потому что Украина стала поприщем всемирных историчных действий, на ее бескрайних просторах решается сегодня судьба не только самой Европы, но и целого мира... Бой, который сейчас в Украине ведется, это святой бой! Это бой, который в обороне культуры и цивилизации… ныне по приказу своего Вождя завершает немецкий воин…"
В газете сообщалось, что немецкие воины "сложили головы за вашу и нашу свободу" - "Немецкий воин – это символ силы и жертвы, рыцарства и героизма, а национал-социалистическая Германия и ее Вождь – это гарантия победы и справедливости, свободы и благополучия. Немецкий меч решает нынче судьбу и свободу Европы, а значит, и нашу. И он ее решит!"
Далее публиковался призыв записываться в украинские полицаи, с подробным описанием тех "героев", которые уже начинали сгонять евреев в Бабий Яр: "молодые люди с желто-блакитными повязками, кокардами и при оружии". Учтонялось также, что полицаи "недавно сносили жидо-большевистское гоподство", а теперь могут свободно носить национальные эмблемы и оружие, а в их глазах "отражается ответственность и понимание того тяжелого задания, которое поставлено перед ними". "Украинский полицай – это воплощение лозунга нового порядка", — восклицают ОУНовцы, продолжая: "Немецкая Армия освободила Украину от страшного врага… Но скрытый враг внутренний еще остался". Газета его прямо и называет: это – "агенты жидо-московского большевизма".
..."С этого места я видел, что прибывавших евреев — мужчин, женщин и детей — встречали также украинцы и направляли к тому месту, где те должны были по очереди складывать свои пожитки, пальто, обувь, верхнюю одежду и даже нижнее белье. В определенном месте евреи должны были складывать и свои драгоценности. Раздетых евреев направляли в овраг примерно 150 метров длиной, 30 метров шириной и целых 15 метров глубиной. Трупы лежали аккуратными рядами. Как только еврей ложился, подходил немецкий полицейский с автоматом и стрелял лежавшему в затылок. Евреи, спускавшиеся в овраг, были настолько испуганы этой страшной картиной, что становились совершенно безвольными… Это был конвейер, не различавший мужчин, женщин и детей. Детей оставляли с матерями и расстреливали вместе с ними… В яме я увидел трупы, лежавшие в ширину тремя рядами, каждый примерно 60 метров. Сколько слоев лежало один на другом, я разглядеть не мог. Вид дергающихся в конвульсиях, залитых кровью тел просто не укладывался в сознании, поэтому детали до меня не дошли… В то время, как одни люди раздевались, а большинство ждало своей очереди, стоял большой шум. Украинцы не обращали на него никакого внимания. Они продолжали в спешке гнать людей через проходы в овраг. С места, где происходило раздевание, овраг не был виден, так как он находился на расстоянии примерно 150 метров от первой группы одежды. Кроме того, дул сильный ветер и было очень холодно. Выстрелов в овраге не было слышно… Из города прибывали все новые массы людей и они, по-видимому, ничего не подозревали, полагая, что их просто переселяют." Показания шофёра вермахта Хефера.
..."Дворничиха позвала полицаев и сказала няне: "Жиденка утром отведи в Бабий Яр"... На Крещатике людей было много. Я попросил купить мне флажков и шарик. Когда были праздники, мы шли с папой на демонстрацию, он покупал нам игрушки. У меня было хорошее настроение, я балансировал на рельсах. Так и шли. Мы встретили нашу молочницу, и она предупредила няню: "Куда ты идешь с еврейским ребенком, ты погибнешь вместе с ним. Достань свой паспорт". На первой линии окружения между этими противотанковыми заграждениями был маленький проход, позади собаки бросаются на людей, на нас тоже бросилась собака и забрала нашу сумку с едой. Я разрыдался. Вокруг людей били прикладами, подгоняли. Мы с няней упали прямо на это заграждение. Разбились в кровь, у меня до сих пор остался шрам на всю жизнь. Люди шли через нас, наступали на нас. Наверное, в этот момент у кого-то из этого окружения сердце екнуло - меня подняли с земли за воротник, у няни в руке был паспорт, увидели, что она украинка и вытолкали нас из окружения. Мы вышли, спрятались в подворотне. Я уже перестал говорить. Язык отняло. И это было надолго.
Две недели мы с няней ходили по городу. Она решила отдать меня в приют для бездомных детей, который был на Печерске, на улице Предславинской. Написала в записке "Вася Фомин", положила ее в мой карман и оставила меня перед домом. Так я встретился с врачом Ниной Никитичной Гудковой, которая уже занималась 70 сиротами. Она сразу поняла, что я еврейский ребенок, у меня были такие кудри. Меня остригли. Несколько месяцев я не разговаривал. Во время войны я остался сиротой. Сирота - это же человек с оторванным куском сердца, души. Никто за мной не ухаживал, не защищал. В приюте поставок не было, дети 1-1,5 лет умирали от голода. Мы, постарше, как-то выжили. В приюте было еще несколько еврейских детей. Когда приближалась какая-то облава, Нина Никитична прятала нас под лестницу, мы там как мышата сидели. Понимали, что опасность... После освобождения Киева я подглядывал в кабинет Нины Никитичны и увидел женщину и мужчину с большой бородой. Я бросился к ним, вцепился мужчине в бороду и начал кричать: "Мамочка, папочка, это я, ваш сын, заберите меня". Они хотели взять девочку, но умилились, я так к ним бросился. Так я стал Василием Михайловским. Сначала я был Цезарь Кац, с таким именем я родился. Затем стал Васей Фоминым, а сейчас я - Василий Михайловский." (Воспоминания В. Михайловского)
..."С этого места я видел, что прибывавших евреев — мужчин, женщин и детей — встречали также украинцы и направляли к тому месту, где те должны были по очереди складывать свои пожитки, пальто, обувь, верхнюю одежду и даже нижнее белье. В определенном месте евреи должны были складывать и свои драгоценности. Раздетых евреев направляли в овраг примерно 150 метров длиной, 30 метров шириной и целых 15 метров глубиной. Трупы лежали аккуратными рядами. Как только еврей ложился, подходил немецкий полицейский с автоматом и стрелял лежавшему в затылок. Евреи, спускавшиеся в овраг, были настолько испуганы этой страшной картиной, что становились совершенно безвольными… Это был конвейер, не различавший мужчин, женщин и детей. Детей оставляли с матерями и расстреливали вместе с ними… В яме я увидел трупы, лежавшие в ширину тремя рядами, каждый примерно 60 метров. Сколько слоев лежало один на другом, я разглядеть не мог. Вид дергающихся в конвульсиях, залитых кровью тел просто не укладывался в сознании, поэтому детали до меня не дошли… В то время, как одни люди раздевались, а большинство ждало своей очереди, стоял большой шум. Украинцы не обращали на него никакого внимания. Они продолжали в спешке гнать людей через проходы в овраг. С места, где происходило раздевание, овраг не был виден, так как он находился на расстоянии примерно 150 метров от первой группы одежды. Кроме того, дул сильный ветер и было очень холодно. Выстрелов в овраге не было слышно… Из города прибывали все новые массы людей и они, по-видимому, ничего не подозревали, полагая, что их просто переселяют." Показания шофёра вермахта Хефера.
..."Дворничиха позвала полицаев и сказала няне: "Жиденка утром отведи в Бабий Яр"... На Крещатике людей было много. Я попросил купить мне флажков и шарик. Когда были праздники, мы шли с папой на демонстрацию, он покупал нам игрушки. У меня было хорошее настроение, я балансировал на рельсах. Так и шли. Мы встретили нашу молочницу, и она предупредила няню: "Куда ты идешь с еврейским ребенком, ты погибнешь вместе с ним. Достань свой паспорт". На первой линии окружения между этими противотанковыми заграждениями был маленький проход, позади собаки бросаются на людей, на нас тоже бросилась собака и забрала нашу сумку с едой. Я разрыдался. Вокруг людей били прикладами, подгоняли. Мы с няней упали прямо на это заграждение. Разбились в кровь, у меня до сих пор остался шрам на всю жизнь. Люди шли через нас, наступали на нас. Наверное, в этот момент у кого-то из этого окружения сердце екнуло - меня подняли с земли за воротник, у няни в руке был паспорт, увидели, что она украинка и вытолкали нас из окружения. Мы вышли, спрятались в подворотне. Я уже перестал говорить. Язык отняло. И это было надолго.
Две недели мы с няней ходили по городу. Она решила отдать меня в приют для бездомных детей, который был на Печерске, на улице Предславинской. Написала в записке "Вася Фомин", положила ее в мой карман и оставила меня перед домом. Так я встретился с врачом Ниной Никитичной Гудковой, которая уже занималась 70 сиротами. Она сразу поняла, что я еврейский ребенок, у меня были такие кудри. Меня остригли. Несколько месяцев я не разговаривал. Во время войны я остался сиротой. Сирота - это же человек с оторванным куском сердца, души. Никто за мной не ухаживал, не защищал. В приюте поставок не было, дети 1-1,5 лет умирали от голода. Мы, постарше, как-то выжили. В приюте было еще несколько еврейских детей. Когда приближалась какая-то облава, Нина Никитична прятала нас под лестницу, мы там как мышата сидели. Понимали, что опасность... После освобождения Киева я подглядывал в кабинет Нины Никитичны и увидел женщину и мужчину с большой бородой. Я бросился к ним, вцепился мужчине в бороду и начал кричать: "Мамочка, папочка, это я, ваш сын, заберите меня". Они хотели взять девочку, но умилились, я так к ним бросился. Так я стал Василием Михайловским. Сначала я был Цезарь Кац, с таким именем я родился. Затем стал Васей Фоминым, а сейчас я - Василий Михайловский." (Воспоминания В. Михайловского)
...На фото - киевлянка Дина Проничева дает показания на советском суде в январе 1946 года против палачей Бабьего Яра. Актриса Дина до войны вышла замуж за русского, своего коллегу, актера киевского кукольного театра Виктора Проничева - и взяла его фамилию. (Но в паспорте указывалась ее национальность: еврейка.) Рано утром 29 сентября 1941 года Дина вышла из дома на улице Воровского, 41 и отправилась к своим родителям на улицу Тургеневскую, 27. Накануне все гадали: что значит приказ немцев? Как и многие киевляне, родные Дины были уверены, что их куда-то вывезут - ведь неподалеку от места сбора, на Сырце, была товарная станция и железнодорожная ветка. На семейном совете решили: Дина (братья ушли на фронт) проводит стариков, посадит в поезд, а сама вернется домой. Дина свидетельствовала: "Когда я увидела на улицах города плакаты и прочитала приказ: "Всем евреям Киева собраться у Бабьего Яра", о котором мы понятия не имели, сердцем почувствовала беду... Поэтому я одела моих малышей, младшей 3 года, а старшему 5 лет, упаковала их вещи в небольшой мешок и отвезла дочь и сына к моей русской свекрови (Проничевой). Потом, согласно приказу, ушла с родителями на дорогу, что ведёт к Бабьему Яру. Евреи шли сотнями, тысячами. Рядом со мной брел старый еврей, с длинной бородой. На нем был одет талес и тфилин. Он тихо бормотал. Он молился точно так же, как мой отец, когда я была еще ребенком. Впереди меня шла женщина с двумя детьми на руках, третий уцепился за её юбку. Маленькие дети плакали..."
Дальше - описание истории Дины Проничевой из знаменитой документальной книги Анатолия Кузнецова "Бабий Яр" (Главы книги сначала были опубликованы в журнале "Юность" (№ 8-10, 1966 г.), а через год вышла вся книга в издательстве "Молодая гвардия": "Здесь поперек улицы было проволочное заграждение, стояли противотанковые ежи – с проходом посредине, и стояли цепи немцев с бляхами на груди, а также украинские полицаи в черной форме с серыми обшлагами. Очень рослый деятельный дядька в украинской вышитой сорочке, с казацкими висящими усами, очень приметный, распоряжался при входе. Толпа валила в проход мимо него, но обратно никто не выходил, только изредка с криками проезжали порожняком извозчики: они уже где-то там сгрузили вещи и теперь перли против толпы, орали, размахивали кнутами, это создавало толкучку и ругань. Все было очень непонятно. Дина, как и многие другие, до сих пор думала, что там стоит поезд. Слышалась какая-то близкая стрельба, в небе низко кружил самолет, и вообще вокруг было тревожно-паническое настроение.
В толпе обрывки разговоров:
– Нас вывозят подальше, где спокойнее.
– А почему только евреев?
Какая-то бабушка весьма авторитетным голосом предполагала:
– Ну потому, что они – родственная немцам нация, их решили вывезти в первую очередь.
Дина с трудом проталкивалась в толпе, все больше беспокоясь, и тут увидела, что впереди все складывают вещи. Разные носильные вещи, узлы и чемоданы в кучу налево, все продукты – направо.
А немцы направляют всех дальше по частям: отправят группу, ждут, потом через какой-то интервал опять пропускают, считают, считают… стоп. Как бывает, в магазин за ситцем пропускают очередь десятками.
Опять разговоры в шуме и гаме:
– Ага, вещи идут, конечно, багажом: там разберемся на месте.
– Какое там разберемся, такая пропасть вещей, их просто поровну между всеми поделят, вот вам и не будет богатых и бедных.
Дине стало жутко. Ничего похожего на вокзал железной дороги. Она еще не знала, что это, но всей душой почувствовала, что это не вывоз. Все что угодно, только не вывоз. Особенно странными были эти близкие пулеметные очереди. Она все еще не могла и мысли допустить, что это расстрел. Во-первых, такие огромные массы людей! Так не бывает. И потом – зачем?! Можно уверенно предположить, что большинство чувствовало то же, что и Дина, чувствовало неладное, но продолжало цепляться за это "нас вывозят" вот еще по каким причинам. Старики говорили:
– Немцы есть разные, но в общем это культурные и порядочные люди, это вам не дикая Россия, это Европа – и европейская порядочность.
Или такой – уже совсем свежий – факт. Два дня назад какие-то люди на улице Воровского захватили квартиру эвакуированной еврейской семьи. Оставшиеся в доме родственники пошли в штаб ближайшей немецкой части и пожаловались. Тут же явился офицер, строго приказал освободить квартиру и любезно поклонился евреям: "Пожалуйста, всё в порядке". Это было буквально позавчера, и все это видели, и об этом сразу разнеслись слухи. А ведь немцы очень последовательны и логичны, уж чем-чем, а последовательностью они отличались всегда.
Но если это не вывоз, то что же тут делается?
Дина говорит, что в этот момент она чувствовала только какой-то животный ужас и туман – состояние, ни с чем не сравнимое. С людей снимали теплые вещи. Солдат подошел к Дине, быстро и без слов ловко снял с нее шубку. Тут она кинулась назад к заграждению. Тут довольно много людей добивались, чтобы их выпустили назад. Толпа валом валила навстречу. Усач в вышитой сорочке все так же кричал, распоряжался. Все называли его "пан Шевченко". Может, это была его подлинная фамилия, может, кто-то назвал его так за усы, но звучало это довольно дико, как "пан Пушкин", "пан Достоевский". Дина протолкалась к нему и стала объяснять, что вот провожала, что у нее остались в городе дети, она просит, чтобы ее выпустили. Он потребовал паспорт. Она достала. Он посмотрел графу "национальность" и воскликнул:
– Э, жидивка! Назад!
Хотя она была уже без шубки, ей стало очень душно. Вокруг было много народу, плотная толпа, испарения; ревут потерявшиеся дети; некоторые, сидя на узлах, обедают. Она еще подумала: "Как они могут есть? Неужели до сих пор не понимают?"
Дина на мелкие-мелкие кусочки порвала свой паспорт, оставила только те документы, где национальность не была указана. Затем, как описывала она в своих показаниях, началось самое страшное - когда толпа приблизилась к яру: "Немцы били людей с двух сторон в обязательном порядке. Если кто-нибудь падал, на него спускали собаку, которая рвала вещи, тело, человек поневоле поднимался и бежал вниз, а там попадал в руки украинских полицаев, которые раздевали людей донага, причем били ужасно, куда попало и чем попало: и руками, и ногами, у некоторых полицаев были на руках кастеты. Люди на расстрел шли совершенно окровавленные. Я еще не шла, все это видела сверху, не доходя этого коридора. Но когда я посмотрела в сторону раздетых, очевидно, меня снизу заметила мать, и она мне кричала: "Доченька, ты не похожа, спасайся!" Мне хотелось броситься их защитить, но инстинкт самосохранения подсказал - ты не спасешь".
Кузнецов писал то же: "Украинские полицаи, судя по акценту – не местные, а явно с запада Украины, грубо хватали людей, лупили, кричали:
Дина на мелкие-мелкие кусочки порвала свой паспорт, оставила только те документы, где национальность не была указана. Затем, как описывала она в своих показаниях, началось самое страшное - когда толпа приблизилась к яру: "Немцы били людей с двух сторон в обязательном порядке. Если кто-нибудь падал, на него спускали собаку, которая рвала вещи, тело, человек поневоле поднимался и бежал вниз, а там попадал в руки украинских полицаев, которые раздевали людей донага, причем били ужасно, куда попало и чем попало: и руками, и ногами, у некоторых полицаев были на руках кастеты. Люди на расстрел шли совершенно окровавленные. Я еще не шла, все это видела сверху, не доходя этого коридора. Но когда я посмотрела в сторону раздетых, очевидно, меня снизу заметила мать, и она мне кричала: "Доченька, ты не похожа, спасайся!" Мне хотелось броситься их защитить, но инстинкт самосохранения подсказал - ты не спасешь".
Кузнецов писал то же: "Украинские полицаи, судя по акценту – не местные, а явно с запада Украины, грубо хватали людей, лупили, кричали:
– Роздягаться! Швидко! Быстро! Шнель!
Кто мешкал, с того сдирали одежду силой, били ногами, кастетами, дубинками, опьяненные злобой, в каком-то садистском раже. Ясно, это делалось для того, чтобы толпа не могла опомниться. Многие голые люди были все в крови. Со стороны группы голых и куда-то уводимых Дина услышала, как мать кричит ей, машет рукой:
– Доченька, ты не похожа! Спасайся!
Их угнали. Дина решительно подошла к полицаю и спросила, где комендант. Сказала, что она провожающая, попала случайно. Он потребовал документы. Она стала доставать из сумочки, но он сам взял сумочку, пересмотрел ее всю. Там были деньги, трудовая книжка, профсоюзный билет, где национальность не указывается. Фамилия "Проничева" полицая убеждала. Сумочку он не вернул, но указал на бугорок, где сидела кучка людей:
– Сидай отут. Жидив перестреляем – тоди выпустым."
И снова показания Дины: "Вечером подъехала машина, и немец-офицер, который в ней сидел, сказал, чтобы нас всех расстреляли, мотивируя тем, что если хоть один человек отсюда выйдет и проговорится в городе, что он здесь видел, то на второй день ни один жид не явится. Нас всех повели расстреливать туда же, в песчаный разрез, куда вели всех. Но нас не раздевали, так как уже было темно и немцы уже были уставшие. Я шла примерно во втором десятке. При выходе из так называемой двери, из этого разреза, слева был небольшой выступ, где выстраивались все люди и с противоположной стороны из пулеметов их расстреливали. Люди падали вниз в очень-очень глубокую пропасть. Я закрыла глаза, сжала кулаки и сама бросилась вниз до выстрела. При падении я не чувствовала ни боли, ни удара. У меня было единственное желание -- жить. После нашей небольшой группы в этот вечер уже никого не расстреливали. Мы лежали сверху ямы. Потом я услышала икоту предсмертную, плач -- это все исходило от недобитых людей, от умирающих.
Немцы присвечивали фонариками сверху и стреляли вниз, добивая еще недостреленных. Недалеко от меня кто-то стонал сильно, и немцы спустились вниз, их это очень раздражало. Один из полицаев или немцев, споткнувшись, перелетел через меня так, что я перевернулась. Он присветил фонариком. Меня подняли, ударили, потом бросили. Один немец стал мне ногой на грудь, другой -- на руку, но и в этот раз я не застонала. Они решили, что я мертва, оставили меня в покое, а сами ушли.
Через некоторое время я почувствовала, как на меня посыпался песок -- это присыпали трупы. Мне стало очень тяжело, т. к. я лежала лицом вверх. Я собрала все силы и стала барахтаться. Решила -- пусть лучше расстреляют, чем я заживо буду похоронена. Здоровой правой рукой (левую руку немец мне вывихнул, когда стал на нее), откинула песок с лица. Вместе с воздухом я наглоталась песку, закашляла. Я, конечно, старалась кашлять тихо. Почувствовала облегчение, я стала барахтаться и вылезла.
Пролежав немного в темноте, я рассмотрела, что на большом расстоянии вокруг - четыре стены, а ползти мне нужно к той стене, откуда мы свалились. С большим трудом я выбралась наверх, в эту минуту меня кто-то окликнул. Это оказался мальчик 14 лет, которого звали Мотя. Я приказала ему молчать, и мы поползли вместе. Нам надо было куда-то спрятаться. Мы опустились метра на два вниз за одну из стен расстрела и скрылись в кустах. К вечеру у меня началась галлюцинация: я видела перед собой отца, мать, сестру, которые были одеты в белые длинные халаты. Все они смеялись, кувыркались… Я потеряла сознание и свалилась в обрыв. Когда очнулась, надо мной сидел Мотя и плакал, он думал, что я умерла. Мы поползли с ним дальше… Для того чтобы спастись, нужно было переползти большой луг, подняться на гору и тогда только попасть в Куреневскую рощу. Мы договорились с мальчиком, так как он был почти раздет, а я все-таки в темном, что он поползет первый и, если все будет благополучно, пошевелит веткой, и тогда поползу я. Но он переполз и попал прямо на охрану, его сразу же расстреляли. Я чуть не потеряла сознание. Снова одна! Кругом был песок. Я подняла немного песку, сделала ямку, потом засыпала ее, как будто бы над могилой, поплакала, так я словно бы похоронила ребенка".
Когда Дина Проничева на четвертый день все-таки выбралась из Бабьего Яра и доползла до первого домика, хозяйка… выдала ее немцам. Дину привели на ту же площадь, где раздевали четыре дня тому назад. Но ее сразу не расстреляли. Затолкали в грузовую машину и куда-то повезли. Дина договорилась с сидевшей рядом девушкой-медсестрой по имени Люба, что они при удобном случае выпрыгнут через задний борт. Если убьют, так уж сразу - это лучше, чем сидеть и ждать смерти. Они прыгнули на полном ходу, и их "не заметили".
Свекровь Дины Мироновны вскоре умерла, мужа расстреляли через несколько месяцев "за отказ сотрудничать с гестапо" - его подозревали в укрывании жены. Детей после смерти бабушки дворник выбросил на улицу, но их нашла и спасла девушка-подпольщица Наталья Молчанова. Сама Дина ночевала в подвалах, на чердаках, в развалинах, скиталась по селам и пригородам Киева. Добравшись пешком до Белой Церкви, застала там труппу киевского театра. "Машинист сцены театра Афанасьев взял меня под свою защиту. Незадолго до моего прихода у него на глазах расстреляли его жену-еврейку и убили трехмесячного ребенка… ". Дочь Дины вспоминала, как после прихода Красной Армии в 1944 году мама ее нашла: "В тот день в детдоме на раскладушках сушили на зиму яблоки, и мы, ребятишки, крутились возле этого лакомства. Вдруг меня позвали. Я вижу - мама! Кинулась к ней. Но потом отступила: "Ой, тетя… " Отец меня учил: "Если встретишь маму, говори "тетя", иначе нас всех расстреляют". Но тут я слышу: "Доченька, теперь уже можно сказать "мама". И я бросилась к ней на шею. Радость какая - мама! Только непонятно, почему все вокруг плачут."
После войны Дина Мироновна вышла замуж за Афанасьева, работала в том же театре кукол, получила квартиру. Ее сын вырос, работал на Байконуре, дочь вышла замуж за военного. В 1960-х годах Дина Мироновна ездила в Западную Германию, где свидетельствовала о произошедшем в Бабьем Яру. "Адвокаты бывших нацистов из карательной зондеркоманды "4-А" затребовали "живых свидетелей" Бабьего Яра - в надежде, что таковых не осталось. И тетя Дина отправилась на судебный процесс", - говорит племянник Дины Мироновны, главный редактор газеты "Эйникайт" Михаил Френкель. - Закройте глаза и представьте, что приказ "Всем жидам города Киева… " касается вас. Представили? Не старайтесь: все равно вы будете подсознательно чувствовать, что это игра… Тем же людям надо было решать. А выбора не было. Оставаться дома - расстрел. На выходе из города -- фашистские посты и полицаи. Спрятаться у соседей - подставить под удар их семьи. Так что выход был один - идти. И надеяться, что худшего не будет."
..."Рано утром надо было идти в район Бабьего Яра. Украинские родственники были категорически против. А за невыполнение – расстрел. За покрывательство – тоже. Дедушка Мейер приехал: “Беда, нас объединяют. Циля, собирайся, поехали вместе! Как потом с двумя детьми добираться будешь?”. Уговорил маму. Украинские бабушка с дедушкой сказали, что внука от первого папиного брака не пустят: “Вот с Раечкой поедешь, устроишься, а мы потом тебе мальчика привезём”. Знаете, мне иногда такие каверзные вопросы задают: почему евреи безропотно шли в Яр? Да евреи не знали! В том районе была узкоколейка, поэтому люди думали, что их будут вывозить в гетто какое-то! Сели мы в эту подводу: на ней сидели несколько стариков, но в основном – дети. Около 20 человек всего. Игрушки были. Мы веселились. Потом – провал: не помню... Немцы начали стрелять, но не попали. Не знаю, как долго мы бежали, пока моя украинская бабушка от усталости не упала. И – в кусты. Обняла нас и шепотом повторяла: “Тише, тише…”. Мы не знали, гнались за нами или нет. До вечера так и просидели. Потом начали искать наш дом. Бабушка плохо ориентировалась в Киеве, она из Чернигова. Блудили, пока нашли наш дом на улице Саксаганского. Бабушка хотела меня домой занести, но как только мы подходили, я начинала кричать. Так во дворе три дня и просидели, пока я согласилась внутрь зайти... Меня не искали. И никто не выдал немцам. Все ведь жили мыслью: "Скоро придут наши, все наладится". Вера была. К тому же, если бы меня нашли, весь дом бы расстреляли. Когда облавы делали, нам сообщали. Мы с дедом бежали в огромный подвал... Дворник закрывал ворота, чтобы никто не вошел. Он оказался подпольщиком... На рассвете кто-то крикнул: “Наши!”. Дворник открыл. Бабушка меня сразу обняла, к себе прижала. Входит советский солдат: “Сталинка (теперь район Демеевка) не знаешь где?”. Бабушка ему объяснила. Он: “Дайте мне ребёнка подержать!”. Обнял, колючий, прижал к себе. Отдал и поехал на Сталинку”. (Воспоминания Раисы Майстренко)
..."Марфа Мироновна и Алексей Викентьевич Зимины шли по Большой Житомирской. Впереди они увидели немецкого солдата с автоматом, который подгонял молодую женщину с маленькой девочкой, державшейся за ее руку. Этой девочкой была я, а женщина была моей мамой. Немецкий солдат вел нас на расстрел в Бабий Яр. Женщина, оглядываясь по сторонам, увидела супружескую пару и стала громко повторять: "Спасите, спасите!", показывая на свою девочку. Марфа Мироновна и Алексей Викентьевич прекрасно понимали смертельную опасность, которая их ожидает. Однако они упорно следовали за конвоиром и его пленницами. Уловив момент, Алексей Викентьевич приблизился к солдату и жестами предложил все драгоценности, которые у них были при себе: золотые часы, кольцо, сережки, крест на золотой цепочке. Дойдя до ворот Лукьяновского кладбища, солдат дал понять, чтобы они его подождали, а сам исчез за воротами с женщиной и ребенком. То, что было потом, отпечаталось навсегда в моей памяти. Перед нами открылся глубокий ров... В огромной впадине ржавого цвета лежали какие-то люди... Я и мама стали медленно спускаться к ним. Неожиданно солдат взял меня сзади за ручонку и легко подтянул вверх, к себе. Теперь ров был у меня за спиной — и люди, и мама тоже. Солдат показал кивком головы направление, куда я должна идти... Я чувствовала себя защищенной и счастливой рядом с мамой и папой. В семье царила высокая духовная и артистическая атмосфера. До войны родители играли в любительском театре и снимались в немом кино. Были у меня две мамы. Одна лежит в Бабьем Яре — я очень смутно помню ее, она подарила мне жизнь. Другая мама сохранила эту жизнь, вырастила меня, вывела в люди. И пока я живу, память о моих двух мамах — еврейке и русской — живет во мне." (Р. Штейнберг)
Свидетельства евреев, выживших в Бабьем Яре и при расстреле других украинских гетто:
..."Рано утром надо было идти в район Бабьего Яра. Украинские родственники были категорически против. А за невыполнение – расстрел. За покрывательство – тоже. Дедушка Мейер приехал: “Беда, нас объединяют. Циля, собирайся, поехали вместе! Как потом с двумя детьми добираться будешь?”. Уговорил маму. Украинские бабушка с дедушкой сказали, что внука от первого папиного брака не пустят: “Вот с Раечкой поедешь, устроишься, а мы потом тебе мальчика привезём”. Знаете, мне иногда такие каверзные вопросы задают: почему евреи безропотно шли в Яр? Да евреи не знали! В том районе была узкоколейка, поэтому люди думали, что их будут вывозить в гетто какое-то! Сели мы в эту подводу: на ней сидели несколько стариков, но в основном – дети. Около 20 человек всего. Игрушки были. Мы веселились. Потом – провал: не помню... Немцы начали стрелять, но не попали. Не знаю, как долго мы бежали, пока моя украинская бабушка от усталости не упала. И – в кусты. Обняла нас и шепотом повторяла: “Тише, тише…”. Мы не знали, гнались за нами или нет. До вечера так и просидели. Потом начали искать наш дом. Бабушка плохо ориентировалась в Киеве, она из Чернигова. Блудили, пока нашли наш дом на улице Саксаганского. Бабушка хотела меня домой занести, но как только мы подходили, я начинала кричать. Так во дворе три дня и просидели, пока я согласилась внутрь зайти... Меня не искали. И никто не выдал немцам. Все ведь жили мыслью: "Скоро придут наши, все наладится". Вера была. К тому же, если бы меня нашли, весь дом бы расстреляли. Когда облавы делали, нам сообщали. Мы с дедом бежали в огромный подвал... Дворник закрывал ворота, чтобы никто не вошел. Он оказался подпольщиком... На рассвете кто-то крикнул: “Наши!”. Дворник открыл. Бабушка меня сразу обняла, к себе прижала. Входит советский солдат: “Сталинка (теперь район Демеевка) не знаешь где?”. Бабушка ему объяснила. Он: “Дайте мне ребёнка подержать!”. Обнял, колючий, прижал к себе. Отдал и поехал на Сталинку”. (Воспоминания Раисы Майстренко)
..."Марфа Мироновна и Алексей Викентьевич Зимины шли по Большой Житомирской. Впереди они увидели немецкого солдата с автоматом, который подгонял молодую женщину с маленькой девочкой, державшейся за ее руку. Этой девочкой была я, а женщина была моей мамой. Немецкий солдат вел нас на расстрел в Бабий Яр. Женщина, оглядываясь по сторонам, увидела супружескую пару и стала громко повторять: "Спасите, спасите!", показывая на свою девочку. Марфа Мироновна и Алексей Викентьевич прекрасно понимали смертельную опасность, которая их ожидает. Однако они упорно следовали за конвоиром и его пленницами. Уловив момент, Алексей Викентьевич приблизился к солдату и жестами предложил все драгоценности, которые у них были при себе: золотые часы, кольцо, сережки, крест на золотой цепочке. Дойдя до ворот Лукьяновского кладбища, солдат дал понять, чтобы они его подождали, а сам исчез за воротами с женщиной и ребенком. То, что было потом, отпечаталось навсегда в моей памяти. Перед нами открылся глубокий ров... В огромной впадине ржавого цвета лежали какие-то люди... Я и мама стали медленно спускаться к ним. Неожиданно солдат взял меня сзади за ручонку и легко подтянул вверх, к себе. Теперь ров был у меня за спиной — и люди, и мама тоже. Солдат показал кивком головы направление, куда я должна идти... Я чувствовала себя защищенной и счастливой рядом с мамой и папой. В семье царила высокая духовная и артистическая атмосфера. До войны родители играли в любительском театре и снимались в немом кино. Были у меня две мамы. Одна лежит в Бабьем Яре — я очень смутно помню ее, она подарила мне жизнь. Другая мама сохранила эту жизнь, вырастила меня, вывела в люди. И пока я живу, память о моих двух мамах — еврейке и русской — живет во мне." (Р. Штейнберг)
Свидетельства евреев, выживших в Бабьем Яре и при расстреле других украинских гетто:
Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.
Дневник "Э, жидивка! Назад!" Бабий Яр. Протоколы допросов. Видео-свидетельства выживших. | lj_radulova - Наталья Радулова |
Лента друзей lj_radulova
/ Полная версия
Добавить в друзья
Страницы:
раньше»