На фоне Фуко."Свет Богоматери" Филиппа Жакоте в переводе Петра Епифанова. Jaromir Hladik Press, 2022
25-12-2022 14:46
к комментариям - к полной версии
- понравилось!
Последняя книга Жакоте напоминает страницы его же «Самосева – медитативных (медоточивых) интеллектуальных дневников, которые поэт вел всю свою долгую, девяностопятилетнюю жизнь: вот и «Свет Богоматери» состоит из фрагментов, образующих не только мотивную, но и временную протяжённость – первые записи её датированы (впрочем числа стоят не под всеми эпизодами сборника) 19 сентября 2012 года, последняя – 7 июня 2020-го, то есть за семь с половиной месяцев до смерти.
Понятно, что Жакоте был уже слаб и плох: Пётр Епифанов, переводчик Жакоте (состоял в переписке с самим поэтом и с его сыном, перевёл «Самосев», у которого нет пока издателя) рассказывает про инвалидную коляску, про последствия инсульта…
«Самосев», как и «Свет Богоматери» Жакоте писал от руки, мучительно выводив каждую букву, из-за чего она, как мне предлагает воображение, начинает напоминать рисунки Мишо или же иероглифы – графически самодостаточные буковицы, соединяющие в составы разнобойных слов.
По крайней мере, Епифанов пишет в предисловии (и говорил на презентации в «Фаланстере») об особой графике текстов этого пожилого человека.
На презентации, которую я посмотрел на ютьюбе и даже поставил лайк, Пётр несколько раз называет последний сборник «прозой Жакоте», хотя это поэзия, конечно.
И в смысле содержания, и в наборе «выразительных средств», но, главное, в способе производства, который и задаёт точку отсчёта, как любое, явленное миру (творческое) своеволие…
И дело даже не в «силе назначающего жеста», как это определял Дмитрий Александрович Пригов, но в количестве проделанной работы – поэзия ведь из труда и ограничений растёт, из своей собственной ограниченности, беглости быстро устающих пальцев…
…ну, или же из руки, падающей в изнеможении вниз.
Любой перевод вырывает слова и предложения из контекста, из всех родных коннотаций, бессознательно опутывающих любые понятия и термины, а так же связки между ними, из-за чего даже самые лучшие стихи обедняются (такова закономерность, с ней ничего не поделать), полустираются, становятся белее белого (такое моё ощущение).
Ладно фонетика меняется (её не передать, как ни старайся, если только строить перпендикуляры к подлиннику, как это делал, например, Пастернак) или синтаксис (в каждом языке он свой), но и сам строй «поэтической мысли», рождающийся, в том числе, из разреженности или плотности.
Разреженность идёт «Свету Богоматери» на пользу – Епифанов включает в явление книги, в том числе, и особенности своего собственного процесса, несущего серый, голодный до человеков, бледно-серый, почти перламутровый цвет...
Ландшафт определяет течение текста.
Подобную микро-эпоху конца и начала каждого года (каждый сезон состоит из своего набора микро-эпох) я называю «Коро» – по имени одного из главных живописцев, сумевших воспеть скорбный минимализм природного отсутствия и выдох скорее, чем вдох.
Картины Коро напоминают скриншоты, сделанные плохой фотомыльницей за окном быстро бежащего поезда, но это обманчивое впечатление, так как они феноменологически точны.
Это просто погода такая – на предчувствиях и минималках плавных переходов присутствия в отсутствие и обратно: французская культура, собственно говоря, и учит нас оттенкам, их наличию, обнаружению в повседневности и предъявлению.
Традиция такая – и это, кстати, отдельный, совершенно неизученный вопрос о влиянии французской поэзии и эссеистики (прозу-то, более-менее, обсудили – хотя бы и в самых пиковых да топовых её проявлениях) на российских литераторов, на складывания нашего собственного модуса (модусов, видов, поджанров, дискурсов) письма, которое подвергалось и продолжает подвергаться массированному облучению сразу всей протяжённостью от Монтеня и Декарта доДекабря и Марта Жакоте, Бонфуа и Шара.
Вспомнил хотя бы титанический вклад в перенос этой традиции отсюда сюда Бориса Владимировича Дубина – то, что однажды в большой статье о его творчестве, написанной для «Знамени» в 2000 году (22 года назад, надо же) я обозначил, как «Утопия Б. Д.»…
Хотя бы и того же Жакоте, кстати.
Погодные микро-эпохи барбизонцев да импрессионистов мирволят самообразованию и у нас тоже системы субъективных, неповторимых жанров, значительно обогащающих разнообразие русскоязычной интеллектуальной жизни.
Действительно большая, немного иная тема транскрипций французских (немецких, английских, в том числе и американских, вливаний) на нас, обращённая вполне в незаметную, неосознаваемую привычку – ну, как и все повседневное, что стирает среду обитания до полного неразличения.
Как человек, постоянно фотографирующий окрестности, могу сказать, что на некоторые, особенно красноречивые детали, обращаешь внимание спустя годы ежедневныхтренировок прогулок и моционов.
По приезду в новые места, как пенку с молока, почти мгновенно снимаешь самые эффектные, казалось бы, черты…
…но чем больше врастаешь (да, вот, хотя бы, в те же самые «Песни о Соколе») в окоём тем сильнее и глубже расширяются его мгновения.
Пространство от привычки начитает съёживаться, тогда как время от привычки тает, точно снег, ну, то есть, становится незаметным, растягивается, практически безразмерное, таким образом, как бы намекая, что его всё меньше и меньше, а кое у кого так и вовсе практически не осталось.
Инерция обычного и тяга привычки: Жакоте важно, что окрестности доминиканского монастыря («…обитель сестёр находилась от меня справа, – тогда как слева была земля, скажем для простоты, мирская; и вдоль этого участка земли, который был, следовательно, параллелен монастырским садам, проходило что-то вроде потока, обложенного камнями…») выучены наизусть и отскакивают от зубов.
Когда гуляешь каждый день и, подобно китайской кроткой девушке, слышишь лёгкие-лёгкие «звоны под мартовскими облаками», то почти не обращаешь на них внимания, поверх ландшафта вышивая собственную умственную жвачку, помещающую пейзаж словно бы за витрину – стеклянную, оловянную, деревянную…
…покуда не озарит, эпифанией, образ которого раньше не было.
Это теперь рема, ради неё, собственно, всё и затевалось – подножье вершины, размятость восприятия, готовящего внутри книги первую и, как мне показалось, самую эффектную кульминацию.
Поскольку неожиданную.
Раз уж данность в том, что, вообще-то, жизнь случайна, бессмысленна и только от конкретного человека зависит насколько она будет наполнена содержанием, читай: смыслом.
«Свет Богоматери» книга прощания и примирения со своим уходом, который может быть лёгким и светлым как рассеянный, рассеивающийся по юдоли свет.
Можно по разному относиться к всему, в том числе и собственному умиранию, особенно если знаешь, что уходишь – вот как, например, Артюр Адамов, в своих воспоминаниях сведший всё разнообразие творческой и человеческой (личной и даже светской) жизни к эпизодам в замкнутых пространствах больнички с белым потолком.
Без права на надежду
В схожей ситуации Жакоте выезжает (о коляске его забыть невозможно примерно так же, как он постоянно вспоминает о криках заключенных в тюрьме Дамаска, которых пытают во мгле) на простор согласия и полного приятия судьбы, подарившей ему долгую жизнь, но не бесконечность.
Стареть легко и даже радостно, если понимаешь зачем и полон запасов, сопровождающих любое телодвижение: проводки оборвались, ну и что…
Только от конкретного человека зависит насытить существование кислородом смысла, который, что ли, и есть свет?
С точки зрения «опыта себя» и «заботы о себе», которые Мишель Фуко так последовательно вдалбливает в наши головы сначала в третьем томе «Истории сексуальности», затем в лекциях, собранных в книгу «Говорить правду о самом себе: Лекции 1982 года в Университете Торонто» (в этом году Издательский дом «Дело» переиздал этот сборник вот уже в третий раз) – так уж вышло, что две эти книги я читал параллельно и однажды они переплелись.
Кто читал Фуко легко поймёт о чём это я…
В своё время «Забота о себе» (тот самый, третий том «Истории сексуальности») произвёл на меня глобальное впечатление, проявив и обозначив процессы, которые раньше шли во мне интуитивно – заботиться о себе, наводить порядок души и тела (что должно отличать патриция от плебея: владеть другим можно только если ты владеешь собой) ежедневными практическими занятиями (письмо, чтение, слушанье, уединение) и говорить об этом можно бесконечно…
…Фуко и говорил, а ещё и писал, разумеется.
Тут есть один лайфхак: чтобы понять нынешний том лекций и семинаров в Торонто, сначала следует прочитать саму «Заботу о себе», она не такая уж и большая, к тому же, в отличие от большинства важных книг Фуко, не стремительная, но весьма и весьма последовательная…
…и если знать основу то тогда эти вот расшифровки стенограмм и конспектов, переведенные с французского и английского, ложатся как влитые – ну, как развёрнутое, хотя и несколько сбивчивое послесловие (в лекциях же всегда масса сбоев и лакун, кружения и зависания на одном месте, без этого никуда, раз уж это совершенно иное агрегатное состояние передачи мысли и знания) к оригинальной книге, раз она, подобно куриной грудке, вышла несколько суховатой.
Устная речь обладает иными возможностями донесения до нас чужого опыта, у нее другие способы выражения, причем буквально: слишком много пропущенных и опущенных звеньев делают лекционные сборники (это я ещё по конспектам Ролана Барта о том, как «жить вместе» понял – они же пустотные, но не пустые, если к ним приноровиться, конечно) наполненными суггестией и, оттого, особенно деятельными.
Мозги подключаются к расшифровке устной вязи практически автоматически…
В том-то и едло.
Материал, усвоенный однажды в судьбоносной книге (давно не переиздавался, кстати) закрепляется и укрепляется по касательной – той самой воздушной рукой, когда нагляднее всего «чувствуешь дыхание и речь, которые вот-вот растворятся в воздухе и звуках мира…»
Фуко, произносивший речи о стремлении как можно скорее состариться, был уже болен и старости избежал.
Лекции в Торонто, если я правильно помню биографию Фуко, вёл смертельно заражённый человек…
…с другой стороны, Жакоте, чьей техникой заботы о себе стали поэзия и проза, его родные самосевы, засеивающие смыслом и светом родные просторы.
Жакоте не просто воплощает принципы заботы о себе, но и способен являться их символом и даже аллегорией.
Какое чудесное преображение декабря в март, звуков за московским окном в хрустальные лёгкие звоны под мартовскими облаками…
…словно бы подобие родника подвешено в воздухе.
Дневник чтения антологии новейшей поэзии США "От "Черной горы" до "Языкового письма", "НЛО", 2022: https://paslen.livejournal.com/2783829.html
"Фрагменты речи влюблённого" Ролана Барта в переводе Виктора Лапицкого. "Ad marginem", 1999: https://paslen.livejournal.com/2420870.html
"Человек и дитя" Артюра Адамова в переводе Анастасии Захаревич. Jaromir Hladik press. СПб, 2022: https://paslen.livejournal.com/2754791.html
Дневник читателя. "История безумия в классическую эпоху" М. Фуко:https://paslen.livejournal.com/1349663.html
"Утопия Б.Д." в рубрике "Номенклатура" ("Знамя", 2000, № 9): https://magazines.gorky.media/znamia/2000/9/utopiya-b-d.html
вверх^
к полной версии
понравилось!
в evernote
Последняя книга Жакоте напоминает страницы его же «Самосева – медитативных (медоточивых) интеллектуальных дневников, которые поэт вел всю свою долгую, девяностопятилетнюю жизнь: вот и «Свет Богоматери» состоит из фрагментов, образующих не только мотивную, но и временную протяжённость – первые записи её датированы (впрочем числа стоят не под всеми эпизодами сборника) 19 сентября 2012 года, последняя – 7 июня 2020-го, то есть за семь с половиной месяцев до смерти.
Понятно, что Жакоте был уже слаб и плох: Пётр Епифанов, переводчик Жакоте (состоял в переписке с самим поэтом и с его сыном, перевёл «Самосев», у которого нет пока издателя) рассказывает про инвалидную коляску, про последствия инсульта…
«Эти строки уже давно, лет около шести, выводились дрожащей рукой, тратившей на одну букву подчас около минуты и в изнеможении опускавшейся через каждые несколько слов…»…а ещё про отказ от работы на компьютере.
«Самосев», как и «Свет Богоматери» Жакоте писал от руки, мучительно выводив каждую букву, из-за чего она, как мне предлагает воображение, начинает напоминать рисунки Мишо или же иероглифы – графически самодостаточные буковицы, соединяющие в составы разнобойных слов.
По крайней мере, Епифанов пишет в предисловии (и говорил на презентации в «Фаланстере») об особой графике текстов этого пожилого человека.
«Жакоте, не сдаваясь компьютерному веку, неизменно пользовался ручкой и даже конверты писем вплоть до последних месяцев жизни подписывал сам. (Я счастлив быть обладателем нескольких конвертов, открыток и листочков, исписанных этой слабой, лёгкой, точно воздушной рукой.) Читая «Свет Богоматери» с большими, неохватными для одного взгляда периодами авторской речи, тем не менее чувствуешь как бы потерю земной плотности, чувствуешь дыхание и речь, которые вот-вот растворятся в воздухе и звуках мира…»Особенности способа производства задают высказыванию свой ритм, мыслящий параллельно всему высказанному – плавный, замедленный (тихое письмо рукой не способно опережать мысли, как это бывает, если писать на компьютере), хотя и не без задыхания, выдохов и вдохов, соответствующих хождению пешком, подъёму вверх, даже если и в коляске: путь дыхание помнит…
На презентации, которую я посмотрел на ютьюбе и даже поставил лайк, Пётр несколько раз называет последний сборник «прозой Жакоте», хотя это поэзия, конечно.
И в смысле содержания, и в наборе «выразительных средств», но, главное, в способе производства, который и задаёт точку отсчёта, как любое, явленное миру (творческое) своеволие…
И дело даже не в «силе назначающего жеста», как это определял Дмитрий Александрович Пригов, но в количестве проделанной работы – поэзия ведь из труда и ограничений растёт, из своей собственной ограниченности, беглости быстро устающих пальцев…
…ну, или же из руки, падающей в изнеможении вниз.
Любой перевод вырывает слова и предложения из контекста, из всех родных коннотаций, бессознательно опутывающих любые понятия и термины, а так же связки между ними, из-за чего даже самые лучшие стихи обедняются (такова закономерность, с ней ничего не поделать), полустираются, становятся белее белого (такое моё ощущение).
Ладно фонетика меняется (её не передать, как ни старайся, если только строить перпендикуляры к подлиннику, как это делал, например, Пастернак) или синтаксис (в каждом языке он свой), но и сам строй «поэтической мысли», рождающийся, в том числе, из разреженности или плотности.
Разреженность идёт «Свету Богоматери» на пользу – Епифанов включает в явление книги, в том числе, и особенности своего собственного процесса, несущего серый, голодный до человеков, бледно-серый, почти перламутровый цвет...
«Обширное открытое и спокойное пространство, которому словно кто-то поручил изображать безмолвие, и даже больше того: что-то вроде глубокого отсутствия…»Жакоте жил в Гриньяне, это юго-восток Франции и гулял «всю жизнь» (полжизни, каждый день) мимо доминиканского монастыря Свет Богоматери, все очень легко гуглится: Clart'e Notre-Dame): картинки, ландшафты, простор, тишина, в которой время от времени раздаётся колокольные перезвоны.
Ландшафт определяет течение текста.
«Мы гуляли вместе с друзьями, почти без разговоров, посреди обширного пейзажа, плавно спускающегося в далёкую долину под серым небом, – есть особенный вид серого, господствующий в такую пору года в этих полях, к тому же пустых, где ещё никто не работает, и одни мы прогуливаемся неспешно без какой-либо цели, чтобы только вдохнуть немного свежего воздуха. Обширное пространство, почти бесцветное, которого не тревожит почти никакой шум, так что его можно было бы счесть печальным, – оно настолько лишено признаков жизни, движений, что невольно желаешь, чтобы по нему пролетела хотя бы птица. А ещё, несмотря на то, что было чуть за полдень, сам свет и даже слово, которое его обозначало, казалось отсутствующим, хотя и не могло быть речи о тени, а уж тем более о темноте…»Запомним это отсутствующее слово, пропускающее сюда дополнительный свет…
Подобную микро-эпоху конца и начала каждого года (каждый сезон состоит из своего набора микро-эпох) я называю «Коро» – по имени одного из главных живописцев, сумевших воспеть скорбный минимализм природного отсутствия и выдох скорее, чем вдох.
Картины Коро напоминают скриншоты, сделанные плохой фотомыльницей за окном быстро бежащего поезда, но это обманчивое впечатление, так как они феноменологически точны.
Это просто погода такая – на предчувствиях и минималках плавных переходов присутствия в отсутствие и обратно: французская культура, собственно говоря, и учит нас оттенкам, их наличию, обнаружению в повседневности и предъявлению.
Традиция такая – и это, кстати, отдельный, совершенно неизученный вопрос о влиянии французской поэзии и эссеистики (прозу-то, более-менее, обсудили – хотя бы и в самых пиковых да топовых её проявлениях) на российских литераторов, на складывания нашего собственного модуса (модусов, видов, поджанров, дискурсов) письма, которое подвергалось и продолжает подвергаться массированному облучению сразу всей протяжённостью от Монтеня и Декарта до
Вспомнил хотя бы титанический вклад в перенос этой традиции отсюда сюда Бориса Владимировича Дубина – то, что однажды в большой статье о его творчестве, написанной для «Знамени» в 2000 году (22 года назад, надо же) я обозначил, как «Утопия Б. Д.»…
Хотя бы и того же Жакоте, кстати.
Погодные микро-эпохи барбизонцев да импрессионистов мирволят самообразованию и у нас тоже системы субъективных, неповторимых жанров, значительно обогащающих разнообразие русскоязычной интеллектуальной жизни.
Действительно большая, немного иная тема транскрипций французских (немецких, английских, в том числе и американских, вливаний) на нас, обращённая вполне в незаметную, неосознаваемую привычку – ну, как и все повседневное, что стирает среду обитания до полного неразличения.
Как человек, постоянно фотографирующий окрестности, могу сказать, что на некоторые, особенно красноречивые детали, обращаешь внимание спустя годы ежедневных
По приезду в новые места, как пенку с молока, почти мгновенно снимаешь самые эффектные, казалось бы, черты…
…но чем больше врастаешь (да, вот, хотя бы, в те же самые «Песни о Соколе») в окоём тем сильнее и глубже расширяются его мгновения.
Пространство от привычки начитает съёживаться, тогда как время от привычки тает, точно снег, ну, то есть, становится незаметным, растягивается, практически безразмерное, таким образом, как бы намекая, что его всё меньше и меньше, а кое у кого так и вовсе практически не осталось.
Инерция обычного и тяга привычки: Жакоте важно, что окрестности доминиканского монастыря («…обитель сестёр находилась от меня справа, – тогда как слева была земля, скажем для простоты, мирская; и вдоль этого участка земли, который был, следовательно, параллелен монастырским садам, проходило что-то вроде потока, обложенного камнями…») выучены наизусть и отскакивают от зубов.
Когда гуляешь каждый день и, подобно китайской кроткой девушке, слышишь лёгкие-лёгкие «звоны под мартовскими облаками», то почти не обращаешь на них внимания, поверх ландшафта вышивая собственную умственную жвачку, помещающую пейзаж словно бы за витрину – стеклянную, оловянную, деревянную…
…покуда не озарит, эпифанией, образ которого раньше не было.
Это теперь рема, ради неё, собственно, всё и затевалось – подножье вершины, размятость восприятия, готовящего внутри книги первую и, как мне показалось, самую эффектную кульминацию.
Поскольку неожиданную.
«А ещё для моего слуха это было – скажу даже так – каким-то подобием родника, подвешенного в воздухе…и потому все эти «встречи», на протяжении долгих лет вызывавшие во мне сначала немое удивление, а позднее, на большой глубине, в порядке отклика, совершенно особый вид радости, – хотя уже сейчас мне это слово кажется сильным; но то чувство было недалеко от радости, – все эти встречи кажутся сходящимися в одну точку, словно бы стрелы в цель, которую они вместо того, чтобы поразить, воспламеняют…»Борьба с сермягой и состоит в нахождении драгоценных слитков до поры незримого смысла.
Раз уж данность в том, что, вообще-то, жизнь случайна, бессмысленна и только от конкретного человека зависит насколько она будет наполнена содержанием, читай: смыслом.
«Свет Богоматери» книга прощания и примирения со своим уходом, который может быть лёгким и светлым как рассеянный, рассеивающийся по юдоли свет.
Можно по разному относиться к всему, в том числе и собственному умиранию, особенно если знаешь, что уходишь – вот как, например, Артюр Адамов, в своих воспоминаниях сведший всё разнообразие творческой и человеческой (личной и даже светской) жизни к эпизодам в замкнутых пространствах больнички с белым потолком.
В схожей ситуации Жакоте выезжает (о коляске его забыть невозможно примерно так же, как он постоянно вспоминает о криках заключенных в тюрьме Дамаска, которых пытают во мгле) на простор согласия и полного приятия судьбы, подарившей ему долгую жизнь, но не бесконечность.
Стареть легко и даже радостно, если понимаешь зачем и полон запасов, сопровождающих любое телодвижение: проводки оборвались, ну и что…
Только от конкретного человека зависит насытить существование кислородом смысла, который, что ли, и есть свет?
С точки зрения «опыта себя» и «заботы о себе», которые Мишель Фуко так последовательно вдалбливает в наши головы сначала в третьем томе «Истории сексуальности», затем в лекциях, собранных в книгу «Говорить правду о самом себе: Лекции 1982 года в Университете Торонто» (в этом году Издательский дом «Дело» переиздал этот сборник вот уже в третий раз) – так уж вышло, что две эти книги я читал параллельно и однажды они переплелись.
Кто читал Фуко легко поймёт о чём это я…
«Есть лишь один момент, когда «paraskeu"e» [подготовка - ДБ] может наконец считаться завершенной – в преклонном возрасте. Старость с этой точки зрения является привилегированным моментом жизни. Известно, что в классической античности старость была чем-то весьма двусмысленным. [Она являлась] возрастом мудрости, и по этой причине ценилась, но в то же время возрастом немощи и по этой причине принижалась. След этой двусмысленности обнаруживается и в работе Цицерона «О старости» (De senectute).[Перевод Дмитрия Кралечкина под научной редакцией Михаила Маяцкого]
Но для Сенеки всё ясно: старость – самый ценный момент жизни; мы должны стремиться как можно быстрее состариться. Мы должны спешить к этим последним годам жизни.
Такая высокая оценка старости по сравнению с молодостью – одна из самых заметных черт этой культуры себя. Недоверие к молодости характерно для этой новой этике…» (134)
В своё время «Забота о себе» (тот самый, третий том «Истории сексуальности») произвёл на меня глобальное впечатление, проявив и обозначив процессы, которые раньше шли во мне интуитивно – заботиться о себе, наводить порядок души и тела (что должно отличать патриция от плебея: владеть другим можно только если ты владеешь собой) ежедневными практическими занятиями (письмо, чтение, слушанье, уединение) и говорить об этом можно бесконечно…
…Фуко и говорил, а ещё и писал, разумеется.
Тут есть один лайфхак: чтобы понять нынешний том лекций и семинаров в Торонто, сначала следует прочитать саму «Заботу о себе», она не такая уж и большая, к тому же, в отличие от большинства важных книг Фуко, не стремительная, но весьма и весьма последовательная…
…и если знать основу то тогда эти вот расшифровки стенограмм и конспектов, переведенные с французского и английского, ложатся как влитые – ну, как развёрнутое, хотя и несколько сбивчивое послесловие (в лекциях же всегда масса сбоев и лакун, кружения и зависания на одном месте, без этого никуда, раз уж это совершенно иное агрегатное состояние передачи мысли и знания) к оригинальной книге, раз она, подобно куриной грудке, вышла несколько суховатой.
Устная речь обладает иными возможностями донесения до нас чужого опыта, у нее другие способы выражения, причем буквально: слишком много пропущенных и опущенных звеньев делают лекционные сборники (это я ещё по конспектам Ролана Барта о том, как «жить вместе» понял – они же пустотные, но не пустые, если к ним приноровиться, конечно) наполненными суггестией и, оттого, особенно деятельными.
Мозги подключаются к расшифровке устной вязи практически автоматически…
В том-то и едло.
Материал, усвоенный однажды в судьбоносной книге (давно не переиздавался, кстати) закрепляется и укрепляется по касательной – той самой воздушной рукой, когда нагляднее всего «чувствуешь дыхание и речь, которые вот-вот растворятся в воздухе и звуках мира…»
Фуко, произносивший речи о стремлении как можно скорее состариться, был уже болен и старости избежал.
Лекции в Торонто, если я правильно помню биографию Фуко, вёл смертельно заражённый человек…
…с другой стороны, Жакоте, чьей техникой заботы о себе стали поэзия и проза, его родные самосевы, засеивающие смыслом и светом родные просторы.
Жакоте не просто воплощает принципы заботы о себе, но и способен являться их символом и даже аллегорией.
Какое чудесное преображение декабря в март, звуков за московским окном в хрустальные лёгкие звоны под мартовскими облаками…
…словно бы подобие родника подвешено в воздухе.
Дневник чтения антологии новейшей поэзии США "От "Черной горы" до "Языкового письма", "НЛО", 2022: https://paslen.livejournal.com/2783829.html
"Фрагменты речи влюблённого" Ролана Барта в переводе Виктора Лапицкого. "Ad marginem", 1999: https://paslen.livejournal.com/2420870.html
"Человек и дитя" Артюра Адамова в переводе Анастасии Захаревич. Jaromir Hladik press. СПб, 2022: https://paslen.livejournal.com/2754791.html
Дневник читателя. "История безумия в классическую эпоху" М. Фуко:https://paslen.livejournal.com/1349663.html
"Утопия Б.Д." в рубрике "Номенклатура" ("Знамя", 2000, № 9): https://magazines.gorky.media/znamia/2000/9/utopiya-b-d.html
Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.
Дневник На фоне Фуко."Свет Богоматери" Филиппа Жакоте в переводе Петра Епифанова. Jaromir Hladik Press, 2022 | lj_paslen - Белая лента |
Лента друзей lj_paslen
/ Полная версия
Добавить в друзья
Страницы:
раньше»