Роман "Дождись лета и посмотри, что будет" Романа Михайлова, Common place, 2021
14-09-2022 11:18
к комментариям - к полной версии
- понравилось!
С первой страницы книга Михайлова приятно удивляет качеством текстовой выделки: сразу понимаешь, что это не просто беллетристика, но роман с замахом.
Дальше разгадка авторской мотивации интригует не менее истории про крайне чувствительного Руслана из провинциального городка, позже переехавшего в Москву (в начале книги ему семнадцать, в конце – около двадцати), чья юность пришлась на девяностые годы…
В статье «Продиджи едут в ваш город» критик Эдуард Лукоянов, неоднократно писавший о сочинениях Михайлова в «Горьком», называет Руслана «сенсетивным» («…Руслан — чрезвычайно тонко чувствующий и замкнутый в себе ребенок-синестет, будто бы пришедший в наш мир из потусторонней прозы Андрея Белого…»), хотя я бы обозначил главного героя «Дождись лета и посмотри, что будет» аутистом, которому не повезло – тем более, что фонда Любови Аркус «Антон где-то рядом» в лихих и кровавых девяностых не существовало…
…да и никакой инклюзией в тогдашнем социальном пространстве даже близко не пахло.
Хотя, конечно, вся страна не понимала куда идёт и что с всеми нами происходит (вот как сейчас примерно), из-за чего отдельные странности отдельных людей воспринимались нормой отсутствующей нормы.
А Руслан (его папа-анархия, картежный шулер, недавно вышел из тюрьмы, затем снова сел, чтобы вновь выйти и принять некоторое участие в судьбе сына, но, чу, обойдусь без спойлеров) еще и всяческие рисковые технологии разгона сознания использует – от медитации до наркоты.
Тем более, что окружение его деклассированное, собирающееся то за гаражами, то в притоне заброшенной квартиры, всячески томумирволит способствует: все курят, колются, нюхают, пускают по венам, затем ложатся вниз лицом, торчат, устраивают праздники в виде поминок и т.д.
Что употребляет Руслан, помимо алкашки (это игры у провинциальных тинейджеров такие), не очень понятно, так как он и без ускорителей постоянно находится в промежуточных и пограничных состояниях, постоянно путая реальность и грёзы, способные тянуться днями и днями.
Все начинается с того, что людей, которые его окружают, Руслан находит на рисунках в детских книжках, из-за чего самого важного своего друга, почти не вылезающего из дурки (у него там штаб-квартира, что ли), нарекает Ласло – раз уж его портрет находится в сборнике венгерских народных сказок.
«Как только дедушка вышел из комнаты, я бросился перелистывать книги дрожащими пальцами. Сразу же нашёл там Толика и дядю Сережу. Они руководили большим строительством, стояли рядом и смотрели, как работают экскаваторы. Всего три книги. Одна про строительство новых городов, вторая о войне, третья – сборник сказок. Третью испугался сразу открыть. Явно там много знакомых, а может, есть и я сам. Наверное, зря я боялся листать книги на той хате, они обычные, в них нет никаких ключей, а в этих есть…» (197 – 198)
Жизнь и люди подхватывают эти клички и соответствия (хотя Руслан и старается не говорить откуда они берутся, бережётся, ворожит как умеет и эта бытовая магия, надо сказать, спасает его не один раз), хотя сходиться в одном месте отказываются, как Руслан не старается свести их в одном месте.
Ну, то есть, разных людей из разных сфер своей жизни (криминального авторитета и девушку, встреченную на улице), которые даже не знают, что происходят из одного и того же сказочного текста – Руслану важно свести их и посмотреть узнают они друг друга или же будут притворяться незнакомыми дальше.
Свои прообразы (а то и трикстеры) имеют многие второстепенным и даже главные герои – разумеется, ближе к финалу, Роман находит в венгерском фольклоре и себя, так как все ружья у мастера обязаны выстреливать.
Даже если он не развешивает их на сцене, но наколдовывает из заочно (умозрительно) сгущающихся облаков.
Детали, не играющие никакой роли в сюжете, замедляющие его, но создающие проработанную атмосферку.
Экранизацию мыслеформ, или же нечто, гораздо более художественное, складчатое и глубокое?
Игра с рисованными прототипами напомнила мне, кстати, альбомы Ильи Кабакова, все персонажи которых сплошь страдают психологическими отклонениями разной степени тяжести, позволяющими им скрыться от свинцовых мерзостей советского существования.
Небыль и нежить идут здесь под ручку, монтаж склеивает их встык так, что не разделишь.
«В тот же день, когда мы познакомились с Кальмаром, я достал книгу про Алладина, посмотрел картинки. Действительно, он. И не только лицо в цвет, даже тело. Если оживить тело Джинна, он наверняка будет так же ходить и смотреть, как Кальмар. Такая же будет походка.
Кальмар позвал к себе. Мы поднялись на второй этаж. Все скрипучее и сырое. Повсюду развешено белье. Совсем мелкие дети – его брат с сестрой. И его мать движется между висящими на верёвках полотенцами. Еле сочится из окна свет. Кальмар спросил, буду ли чай. Открыл кран. Воды сначала не было, она скопилась далеко и пошла не сразу. Появились звуки, похожие на пение. Как будто пел целый хор. Когда вода полилась, пение затихло…» (34)
Это крайне удачная (многообещающая, жирная на трактовки) придумка Михайлова с эйдосами из книжки – не единственная, там такого и всяческого другого россыпи: он поразительно изобретательный автор, фонтанирующий нарративными аттракционами как на мета-уровне сюжетных лейтмотивов (здесь их десятки), так и на микро-уровне самого письма, свежего, живого, изобретательного едва ли не в каждом предложении.
Тут и остроумные метафоры и неожиданные сравнения, и тонко прорывающийся волнообразный ритм, соединённые с множеством локальных коммуникативных аттракционов, делающих из Михайлова пластичного и опытного режиссера, играющего, умеющего (и любящего) играть восприятием, вводить в [иное] измерение.
Причем, все это помещено в понятные, узнаваемые бытовые реалии, а не оторвано, как это часто бывает в современной литературе, в намеренное и самодостаточное эстетство: магический реализм Михайлова, позволяющий преодолеть и перестроечную чернуху, в том числе, вполне дружелюбного свойства, лишённого как назидательности, так и высокомерия.
Внятность текстового прибоя обеспечена четкостью структуры, как внешней, так и внутренней, основанной на законченности каждой отдельной фразы, превращаемой в фазу движения: «Дождись лета и посмотри, что будет» написан отдельными периодами-абзацами по принципу японских танок – Мандельштам считал, что именно таким образом, например, создана «Госпожа Бовари».
Такие танки характеризуются тем, что любая фраза из них пружинится и обладает собственным пищеводом, из-за чего и просится в выписку или же сразу в эпиграф.
Опасность подобных книг в том, что цитировать их можно бесконечно – они же выращиваются органическим почти способом из проростков личной синдроматики, из-за чего импульсы любого предложения разбегаются в разные стороны и их невозможно собрать, несмотря на воздушок, подвешивающий абзац над абзацем, точно собор, собранный из отдельных воздушных шариков.
А ещё особенность танки в том, что если проваливаешься в книгу, подобную «Дождись лета и посмотри, что будет», оторваться невозможно, но если отложил – а отложишь обязательно, так как страниц здесь не на раз, а плотность периодов питательна чрезмерно и требует ползти по тексту, а не бежать без оглядки – вернуться будет сложно: такое там внутри напряжение гудит, такие в ней грозы и громы.
Отточенность письма, его формальная зрелость говорят (должны говорить) о неформатных и опытных мозгах человека, много о чем думающего и много чего понимающего.
Или же имеющего мнение насчет всего, что вокруг, так как танки эти, скрученные в художественные тропы, легко разворачиваются в умозрительные трактаты, раз уж несут в себе (в свёрнутом виде) многие мудрости и многие скорби.
Иногда не очень понятно в каком Руслан состоянии и блазится ли ему то, что происходит с ним, например, в боксерской секции, где он начинает дружить с монументальными парнями в кожаных куртках, чтобы ездить с ними на стрелки, сжимая в руках ствол (чисто для внушительности, конечно).
Один из приёмов Михайлова, наполняющих страницы «Дождись лета и посмотри, что будет» восхитительно работающей суггестией заключается в том, что он не объясняет правил игры своей книги и сразу бросает читателя в сложный, многослойный и непонятный мир, мол, сиди и сам разгадывай, некогда мне в игрушки играть…
Тем более, что Михайлов не рассказывает о жизни своего героя, но показывает, что с ним происходит; не называет, но намекает, предлагая читателю самому расставить жанровые приоритеты – чернуха ли это о первых годах жизни после советской власти, роман воспитания или же история блуждающей души, претерпевающей странные метаморфозы.
Автор, кажется не отвергает ни одной из возможных трактовок, оставляя читателя один на один с жанровыми стереотипами и тупиками, которые изящно преодолевает, превращая свою шестую книгу в междискурсивный слалом.
Те, кто привыкли следить за развитием фабулы в накладе не останутся – Михайлов постоянно подбрасывает топливо в камины их сюжетного любопытства, тем более, что самое важное в жизни Руслана, соединяющее разрозненные открытия романа в единый «способ существования» – поиски невесты, случайно увиденной однажды в раннем-раннем детстве.
Любителей изящного модернизма автор, в свою очередь, способен купить на корню скольжением танок, в которых, впрочем, нет естества – я, по крайней мере, не один раз ловил себя на чувстве намеренной стилизации: создавая хронотоп, в котором Лукоянов увидел отзвуки «Города Эн» Леонида Добычина, а я неоднократно вспоминал про «Наивно. Супер» Эрленда Лу, Михайлов делает своей ремой и прибавочной стоимостью неформатность письма, базирующегося на странностях сознания.
То ли переходящих от хитроумного автора к растерянному персонажу, не знающему будущего, то ли намеренно раздуваемых в дополнительный функционал.
И тут вот что происходит (или не происходит): столь избыточное и барочное письмо, соединённое с достаточно беглым нарративом, требует постоянного увеличения скорости, так как только Саша Соколов может тянуть свою «прозу поэта» в одном и том же темпоритме, а когда уровень письма претендует стать главной мебелью в доме, это быстро приедается и нужны новые какие-то заманухи да ускорители.
Михайлов пытается соответствовать постоянно нарастающим и расширяющимся сложностям ситуации (вот прям как у нас сейчас), раз уж многочисленные придумки его имеют последствия, расходящиеся по «Дождись лета и посмотри, что будет» разноцветными бензинными пятнами, но сюжетный ряд явно перестает поспевать за стилистическим.
Да и уровень самого письма примерно во второй трети то ли действительно приедается, причем не только читателю, но и автору, уровень его изобретательности начинает падать, а оригинальность стираться, то ли наполняется замшелой усталостью. Начинает проседать.
Это придаёт книге дополнительную, кособокую психоделичность, раз уж сделана она совсем не по усредняющим лекалам, но вопреки им.
Некоторая степень несовершенства входит в состав правильного романа с тех пор, когда усреднённые кирпичи начали выпекать на обезличенном конвейере по правилам усредненных схем из книжек про то, как написать настоящий бестселлер или из очередных писательских курсов.
С времен "Роман-газеты" и даже раньше.
Недостатки могут стать достоинствами когда цель автора – не литература и все, что с ней связано (амбиции, тщеславие, карго-культ литературного успеха), но преодоление собственных одержимостей.
То, что книгой этой Роман Михайлов как-то себя лечит, выводя Руслана из собственной глубины, становится понятным почти сразу, тем более, что тема странных людей и неконтролируемых состояний, психушек и деструктивных заболеваний, помноженных на демонические привязанности и запредельные какие-то уровни страстей (ах, если бы любовных) постоянно беспокоит рассказчика, даже и не пытающегося от нее отвязаться.
Подобная одержимость имеет личные, максимально глубокие причины.
Просто разные люди преодолевают своих демонов разными причинами и литература, между прочим, одна из самых действенных терапевтических практик.
Я заинтересовался прозой Михайлова так как несколько раз натыкался в сети на следы его локального (тираж «Дождись лета и посмотри, что будет» – 999 штук), но крайне стойкого культа.
Вот и решил проверить на себе, составить собственное впечатление.
Михайлов оказался профессиональным математиком, мистиком, эзотериком, перформером и танцором, лектором и хитрецом, на дуде игрецом, а так же действительно режиссером – и театральным, и киношным.
В общем, ренессансно многостаночной личностью, весьма харизматичного склада – по крайней мере, в тех выступлениях, что я нашел в ютьюбе.
Мнение об их качестве я оставлю при себе, тем более, что я не все сумел понять, но Роман Михайлов – действительно автор, имеющие мнение почти обо всем: построенная им философская (?) система имеет универсальный характер, позволяя говорить со своей кочки зрения как с кафедры.
Михайлов – идеолог, а самые разные сферы его деятельности (из последнего, что я нашёл: в БДТ спектакль поставил, игровое, полнометражное кино создал) важны как вторичные способы применения теории на практике.
Литература здесь действительно не цель, но средство и профессиональный успех автора как патентованного писателя, создающего четко нормированные тексты, Михайлова, думаю, не особенно интересует.
Ну, или явно не в первую очередь.
Для уровня его амбиций и тщеславия есть более харизмаёмкие жанры.
А литературный урок Михайлова в том, что лёгкостью своей, ни на чем профессиональном и пафосном не зацикленной, убирает практически всю «Редакцию Елены Шубиной» в одно касание.
Уже результат.
Если учитывать, что книги нужны ему для выражения своей эклектичной и много чего вмещающей идеологии (при том, что Роман явно ближе к модернизму, чем к постмодерну), пластичной, точно пластилин, становится понятным: Михайлов создает артефакты, а не произведения искусства.
Не тексты, но контексты.
Когда за каждым словом, символом или сюжетным поворотом лежат заочные выкладки, эксплицитно зашитые в роман: автор скрывает подлинную цель такого письма, из-за чего в книге и закипает избыточная суггестия.
Читателю совершенно необязательно знать чем она вызвана: любой дисциплинированный восприятель бессознательно понимает, что всё написанное создано не зря и, следовательно, имеет смысл, место и точное прагматическое назначение.
Иначе зачем же тогда оно всё?
Современный читатель сам определяет «способ существования» текста на свой собственный коленкор и от автора требуется запуск такого коммуникативного аттракциона, который способен прочитываться максимальным количеством способов.
Михайлов владеет этим умением в совершенстве, а то, что оно не совсем литературного свойства, какая разница?
Тем более, что технологически уровень письма безупречен и обгоняет умения подавляющего большинства нынешних беллетристов.
Более того, он индивидуален, неповторим и узнаваем.
А сбои архитектурного сопромата Михайлов преодолеет в следующих созданиях, которых будет еще в достаточном количестве, так как видно же, что работает Роман легко.
Легко импровизирует в лекциях и выступлениях; выразителен и пластичен, опытен и размят.
Так бывает, когда прёт не по-детски от внутренних пружин, совершенно не нуждающихся в извне привнесённом: раз уж обладаешь собственной идеологией ускорения – ничто иное и близко не стоит.
Тем более теперь, когда все отформатировано серым-серо и заточено под невыразительный, бескрайний конвейер: в зачёт-то литературе сейчас идёт лишь то, что расширяет возможности самого письма, отдаляет (а то и удаляет) горизонты да границы его ограничений.
Так что совершенно неважно, что ненадежным рассказчиком здесь, в конечном счёте, оказывается не Руслан, но Роман. Сам Роман.
вверх^
к полной версии
понравилось!
в evernote
С первой страницы книга Михайлова приятно удивляет качеством текстовой выделки: сразу понимаешь, что это не просто беллетристика, но роман с замахом.
Дальше разгадка авторской мотивации интригует не менее истории про крайне чувствительного Руслана из провинциального городка, позже переехавшего в Москву (в начале книги ему семнадцать, в конце – около двадцати), чья юность пришлась на девяностые годы…
В статье «Продиджи едут в ваш город» критик Эдуард Лукоянов, неоднократно писавший о сочинениях Михайлова в «Горьком», называет Руслана «сенсетивным» («…Руслан — чрезвычайно тонко чувствующий и замкнутый в себе ребенок-синестет, будто бы пришедший в наш мир из потусторонней прозы Андрея Белого…»), хотя я бы обозначил главного героя «Дождись лета и посмотри, что будет» аутистом, которому не повезло – тем более, что фонда Любови Аркус «Антон где-то рядом» в лихих и кровавых девяностых не существовало…
…да и никакой инклюзией в тогдашнем социальном пространстве даже близко не пахло.
Хотя, конечно, вся страна не понимала куда идёт и что с всеми нами происходит (вот как сейчас примерно), из-за чего отдельные странности отдельных людей воспринимались нормой отсутствующей нормы.
А Руслан (его папа-анархия, картежный шулер, недавно вышел из тюрьмы, затем снова сел, чтобы вновь выйти и принять некоторое участие в судьбе сына, но, чу, обойдусь без спойлеров) еще и всяческие рисковые технологии разгона сознания использует – от медитации до наркоты.
Тем более, что окружение его деклассированное, собирающееся то за гаражами, то в притоне заброшенной квартиры, всячески тому
Что употребляет Руслан, помимо алкашки (это игры у провинциальных тинейджеров такие), не очень понятно, так как он и без ускорителей постоянно находится в промежуточных и пограничных состояниях, постоянно путая реальность и грёзы, способные тянуться днями и днями.
Все начинается с того, что людей, которые его окружают, Руслан находит на рисунках в детских книжках, из-за чего самого важного своего друга, почти не вылезающего из дурки (у него там штаб-квартира, что ли), нарекает Ласло – раз уж его портрет находится в сборнике венгерских народных сказок.
«Как только дедушка вышел из комнаты, я бросился перелистывать книги дрожащими пальцами. Сразу же нашёл там Толика и дядю Сережу. Они руководили большим строительством, стояли рядом и смотрели, как работают экскаваторы. Всего три книги. Одна про строительство новых городов, вторая о войне, третья – сборник сказок. Третью испугался сразу открыть. Явно там много знакомых, а может, есть и я сам. Наверное, зря я боялся листать книги на той хате, они обычные, в них нет никаких ключей, а в этих есть…» (197 – 198)
Жизнь и люди подхватывают эти клички и соответствия (хотя Руслан и старается не говорить откуда они берутся, бережётся, ворожит как умеет и эта бытовая магия, надо сказать, спасает его не один раз), хотя сходиться в одном месте отказываются, как Руслан не старается свести их в одном месте.
Ну, то есть, разных людей из разных сфер своей жизни (криминального авторитета и девушку, встреченную на улице), которые даже не знают, что происходят из одного и того же сказочного текста – Руслану важно свести их и посмотреть узнают они друг друга или же будут притворяться незнакомыми дальше.
Свои прообразы (а то и трикстеры) имеют многие второстепенным и даже главные герои – разумеется, ближе к финалу, Роман находит в венгерском фольклоре и себя, так как все ружья у мастера обязаны выстреливать.
Даже если он не развешивает их на сцене, но наколдовывает из заочно (умозрительно) сгущающихся облаков.
Детали, не играющие никакой роли в сюжете, замедляющие его, но создающие проработанную атмосферку.
Экранизацию мыслеформ, или же нечто, гораздо более художественное, складчатое и глубокое?
Игра с рисованными прототипами напомнила мне, кстати, альбомы Ильи Кабакова, все персонажи которых сплошь страдают психологическими отклонениями разной степени тяжести, позволяющими им скрыться от свинцовых мерзостей советского существования.
Небыль и нежить идут здесь под ручку, монтаж склеивает их встык так, что не разделишь.
«В тот же день, когда мы познакомились с Кальмаром, я достал книгу про Алладина, посмотрел картинки. Действительно, он. И не только лицо в цвет, даже тело. Если оживить тело Джинна, он наверняка будет так же ходить и смотреть, как Кальмар. Такая же будет походка.
Кальмар позвал к себе. Мы поднялись на второй этаж. Все скрипучее и сырое. Повсюду развешено белье. Совсем мелкие дети – его брат с сестрой. И его мать движется между висящими на верёвках полотенцами. Еле сочится из окна свет. Кальмар спросил, буду ли чай. Открыл кран. Воды сначала не было, она скопилась далеко и пошла не сразу. Появились звуки, похожие на пение. Как будто пел целый хор. Когда вода полилась, пение затихло…» (34)
Это крайне удачная (многообещающая, жирная на трактовки) придумка Михайлова с эйдосами из книжки – не единственная, там такого и всяческого другого россыпи: он поразительно изобретательный автор, фонтанирующий нарративными аттракционами как на мета-уровне сюжетных лейтмотивов (здесь их десятки), так и на микро-уровне самого письма, свежего, живого, изобретательного едва ли не в каждом предложении.
Тут и остроумные метафоры и неожиданные сравнения, и тонко прорывающийся волнообразный ритм, соединённые с множеством локальных коммуникативных аттракционов, делающих из Михайлова пластичного и опытного режиссера, играющего, умеющего (и любящего) играть восприятием, вводить в [иное] измерение.
Причем, все это помещено в понятные, узнаваемые бытовые реалии, а не оторвано, как это часто бывает в современной литературе, в намеренное и самодостаточное эстетство: магический реализм Михайлова, позволяющий преодолеть и перестроечную чернуху, в том числе, вполне дружелюбного свойства, лишённого как назидательности, так и высокомерия.
Внятность текстового прибоя обеспечена четкостью структуры, как внешней, так и внутренней, основанной на законченности каждой отдельной фразы, превращаемой в фазу движения: «Дождись лета и посмотри, что будет» написан отдельными периодами-абзацами по принципу японских танок – Мандельштам считал, что именно таким образом, например, создана «Госпожа Бовари».
Такие танки характеризуются тем, что любая фраза из них пружинится и обладает собственным пищеводом, из-за чего и просится в выписку или же сразу в эпиграф.
Опасность подобных книг в том, что цитировать их можно бесконечно – они же выращиваются органическим почти способом из проростков личной синдроматики, из-за чего импульсы любого предложения разбегаются в разные стороны и их невозможно собрать, несмотря на воздушок, подвешивающий абзац над абзацем, точно собор, собранный из отдельных воздушных шариков.
А ещё особенность танки в том, что если проваливаешься в книгу, подобную «Дождись лета и посмотри, что будет», оторваться невозможно, но если отложил – а отложишь обязательно, так как страниц здесь не на раз, а плотность периодов питательна чрезмерно и требует ползти по тексту, а не бежать без оглядки – вернуться будет сложно: такое там внутри напряжение гудит, такие в ней грозы и громы.
Отточенность письма, его формальная зрелость говорят (должны говорить) о неформатных и опытных мозгах человека, много о чем думающего и много чего понимающего.
Или же имеющего мнение насчет всего, что вокруг, так как танки эти, скрученные в художественные тропы, легко разворачиваются в умозрительные трактаты, раз уж несут в себе (в свёрнутом виде) многие мудрости и многие скорби.
Иногда не очень понятно в каком Руслан состоянии и блазится ли ему то, что происходит с ним, например, в боксерской секции, где он начинает дружить с монументальными парнями в кожаных куртках, чтобы ездить с ними на стрелки, сжимая в руках ствол (чисто для внушительности, конечно).
Один из приёмов Михайлова, наполняющих страницы «Дождись лета и посмотри, что будет» восхитительно работающей суггестией заключается в том, что он не объясняет правил игры своей книги и сразу бросает читателя в сложный, многослойный и непонятный мир, мол, сиди и сам разгадывай, некогда мне в игрушки играть…
Тем более, что Михайлов не рассказывает о жизни своего героя, но показывает, что с ним происходит; не называет, но намекает, предлагая читателю самому расставить жанровые приоритеты – чернуха ли это о первых годах жизни после советской власти, роман воспитания или же история блуждающей души, претерпевающей странные метаморфозы.
Автор, кажется не отвергает ни одной из возможных трактовок, оставляя читателя один на один с жанровыми стереотипами и тупиками, которые изящно преодолевает, превращая свою шестую книгу в междискурсивный слалом.
Те, кто привыкли следить за развитием фабулы в накладе не останутся – Михайлов постоянно подбрасывает топливо в камины их сюжетного любопытства, тем более, что самое важное в жизни Руслана, соединяющее разрозненные открытия романа в единый «способ существования» – поиски невесты, случайно увиденной однажды в раннем-раннем детстве.
Любителей изящного модернизма автор, в свою очередь, способен купить на корню скольжением танок, в которых, впрочем, нет естества – я, по крайней мере, не один раз ловил себя на чувстве намеренной стилизации: создавая хронотоп, в котором Лукоянов увидел отзвуки «Города Эн» Леонида Добычина, а я неоднократно вспоминал про «Наивно. Супер» Эрленда Лу, Михайлов делает своей ремой и прибавочной стоимостью неформатность письма, базирующегося на странностях сознания.
То ли переходящих от хитроумного автора к растерянному персонажу, не знающему будущего, то ли намеренно раздуваемых в дополнительный функционал.
И тут вот что происходит (или не происходит): столь избыточное и барочное письмо, соединённое с достаточно беглым нарративом, требует постоянного увеличения скорости, так как только Саша Соколов может тянуть свою «прозу поэта» в одном и том же темпоритме, а когда уровень письма претендует стать главной мебелью в доме, это быстро приедается и нужны новые какие-то заманухи да ускорители.
Михайлов пытается соответствовать постоянно нарастающим и расширяющимся сложностям ситуации (вот прям как у нас сейчас), раз уж многочисленные придумки его имеют последствия, расходящиеся по «Дождись лета и посмотри, что будет» разноцветными бензинными пятнами, но сюжетный ряд явно перестает поспевать за стилистическим.
Да и уровень самого письма примерно во второй трети то ли действительно приедается, причем не только читателю, но и автору, уровень его изобретательности начинает падать, а оригинальность стираться, то ли наполняется замшелой усталостью. Начинает проседать.
Это придаёт книге дополнительную, кособокую психоделичность, раз уж сделана она совсем не по усредняющим лекалам, но вопреки им.
Некоторая степень несовершенства входит в состав правильного романа с тех пор, когда усреднённые кирпичи начали выпекать на обезличенном конвейере по правилам усредненных схем из книжек про то, как написать настоящий бестселлер или из очередных писательских курсов.
С времен "Роман-газеты" и даже раньше.
Недостатки могут стать достоинствами когда цель автора – не литература и все, что с ней связано (амбиции, тщеславие, карго-культ литературного успеха), но преодоление собственных одержимостей.
То, что книгой этой Роман Михайлов как-то себя лечит, выводя Руслана из собственной глубины, становится понятным почти сразу, тем более, что тема странных людей и неконтролируемых состояний, психушек и деструктивных заболеваний, помноженных на демонические привязанности и запредельные какие-то уровни страстей (ах, если бы любовных) постоянно беспокоит рассказчика, даже и не пытающегося от нее отвязаться.
Подобная одержимость имеет личные, максимально глубокие причины.
Просто разные люди преодолевают своих демонов разными причинами и литература, между прочим, одна из самых действенных терапевтических практик.
Я заинтересовался прозой Михайлова так как несколько раз натыкался в сети на следы его локального (тираж «Дождись лета и посмотри, что будет» – 999 штук), но крайне стойкого культа.
Вот и решил проверить на себе, составить собственное впечатление.
Михайлов оказался профессиональным математиком, мистиком, эзотериком, перформером и танцором, лектором и хитрецом, на дуде игрецом, а так же действительно режиссером – и театральным, и киношным.
В общем, ренессансно многостаночной личностью, весьма харизматичного склада – по крайней мере, в тех выступлениях, что я нашел в ютьюбе.
Мнение об их качестве я оставлю при себе, тем более, что я не все сумел понять, но Роман Михайлов – действительно автор, имеющие мнение почти обо всем: построенная им философская (?) система имеет универсальный характер, позволяя говорить со своей кочки зрения как с кафедры.
Михайлов – идеолог, а самые разные сферы его деятельности (из последнего, что я нашёл: в БДТ спектакль поставил, игровое, полнометражное кино создал) важны как вторичные способы применения теории на практике.
Литература здесь действительно не цель, но средство и профессиональный успех автора как патентованного писателя, создающего четко нормированные тексты, Михайлова, думаю, не особенно интересует.
Ну, или явно не в первую очередь.
Для уровня его амбиций и тщеславия есть более харизмаёмкие жанры.
А литературный урок Михайлова в том, что лёгкостью своей, ни на чем профессиональном и пафосном не зацикленной, убирает практически всю «Редакцию Елены Шубиной» в одно касание.
Уже результат.
Если учитывать, что книги нужны ему для выражения своей эклектичной и много чего вмещающей идеологии (при том, что Роман явно ближе к модернизму, чем к постмодерну), пластичной, точно пластилин, становится понятным: Михайлов создает артефакты, а не произведения искусства.
Не тексты, но контексты.
Когда за каждым словом, символом или сюжетным поворотом лежат заочные выкладки, эксплицитно зашитые в роман: автор скрывает подлинную цель такого письма, из-за чего в книге и закипает избыточная суггестия.
Читателю совершенно необязательно знать чем она вызвана: любой дисциплинированный восприятель бессознательно понимает, что всё написанное создано не зря и, следовательно, имеет смысл, место и точное прагматическое назначение.
Иначе зачем же тогда оно всё?
Современный читатель сам определяет «способ существования» текста на свой собственный коленкор и от автора требуется запуск такого коммуникативного аттракциона, который способен прочитываться максимальным количеством способов.
Михайлов владеет этим умением в совершенстве, а то, что оно не совсем литературного свойства, какая разница?
Тем более, что технологически уровень письма безупречен и обгоняет умения подавляющего большинства нынешних беллетристов.
Более того, он индивидуален, неповторим и узнаваем.
А сбои архитектурного сопромата Михайлов преодолеет в следующих созданиях, которых будет еще в достаточном количестве, так как видно же, что работает Роман легко.
Легко импровизирует в лекциях и выступлениях; выразителен и пластичен, опытен и размят.
Так бывает, когда прёт не по-детски от внутренних пружин, совершенно не нуждающихся в извне привнесённом: раз уж обладаешь собственной идеологией ускорения – ничто иное и близко не стоит.
Тем более теперь, когда все отформатировано серым-серо и заточено под невыразительный, бескрайний конвейер: в зачёт-то литературе сейчас идёт лишь то, что расширяет возможности самого письма, отдаляет (а то и удаляет) горизонты да границы его ограничений.
Так что совершенно неважно, что ненадежным рассказчиком здесь, в конечном счёте, оказывается не Руслан, но Роман. Сам Роман.
Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.
Дневник Роман "Дождись лета и посмотри, что будет" Романа Михайлова, Common place, 2021 | lj_paslen - Белая лента |
Лента друзей lj_paslen
/ Полная версия
Добавить в друзья
Страницы:
раньше»