"Святитель Николай Чудотворец". Иконы XIII - XX вв. Инженерный корпус ГТГ. Продлена до 18 сентября
27-08-2022 21:56
к комментариям - к полной версии
- понравилось!
Я давно уже заметил, что самые острые впечатления получаешь, когда ничего толком не ждёшь: любовь накатывает нечаянно да непреднамеренно: собирались лодыри на урок, а попали лодыри на каток.
Чтоб хоть как-то попритушить одержимость выставочным дискурсом, пошел в Инженерный корпус Третьяковки, хотя понимал, что обе выставки, там проходящие, оставят меня если не равнодушным, но подозрительным и полым (прохладным) внутри.
Как если смотришь выставку не сам, ногами и взглядом, направленным непосредственно на экспонаты, но словно бы со стороны (чуть сверху)…
…вот как в телевизоре, подвешенном под потолком.
Было понятно, что мой интерес – не про иконы, но монументальную декоративность модерна, почти всегда имеющего самодостаточную осязательную ценность: какой условной или скороспелой не будет выставочная концепция, артефакты точно не подведут.
Это как при неудачной оперной постановке можно закрыт глаза и слушать оркестр – даже если он тоже плох, тем не менее, он сиюминутен, то есть, свеж и конечен, а это не самые слабые переживания в ряду человеческих чувств.
Понятно же, что пересмотр музейных планов после изменения статуса страны требовал (да и продолжает требовать) быстрых и четких замен, которые по определению не могут быть зрелыми.
Зная, как методично и пошагово готовятся экспозиционные проекты, ещё на подступах к Инженерному корпусу, который и сам по себе – компромисс, архитектурный, технологический и институционный – я понимал, что, скорее всего, проекты, связанные с оформительской декоративностью модерна и изображениями Николая Угодника выдернули из колоды запланированного как самое что ни на есть готовое.
Может быть, я и не прав, тем более, что есть ведь расписание работы музея на год и его, более-менее, придерживаются.
В общем, я сразу пошел к «Ликам модерна» на верхнем этаже, даже не думая заглядывать на второй, «к иконам», ну, хотя бы для того, чтобы не замыливать глаз.
Даже помню мысль, что можно вообще не ходить к Угоднику, сэкономив время и силы, а с половиной стоимости билета – бог с ним, можно и потранжириться, тут ведь что важнее?
«Лики модерна», впрочем, оказались такими скоропалительными и скомканными, что нерастраченную силушку-то молодецкую нужно было куда-то девать, вот я и решил, точно так же оперативно и решительно, спуститься этажом ниже…
…ну, и загулял.
Так как подборка икон, посвященных святому Николаю, во-первых, легла мне на душу сильнее «Ликов модерна», во-вторых, она выявила какие-то собственные, самодостаточные богатства, которые вполне стали для меня «основным блюдом» очень даже на некоторое время.
Даже если глаз глух к иконописи и равнодушно скользит по неровным залаченным поверхностям досок, всегда можно найти плюсы и бонусы исследовательского момента, было бы только желание.
Сразу отвергнуть подачу легко (я называю это баловством), а попытаться преобразовать минус в плюс – задача интеллектуально богатая и даже благородная.
Василий Аксёнов, которому неделю назад у нас на районе открыли мемориальную доску (неудачную, но не генералу или очередному военному конструктору, так уже хорошо, а узнав, что скульптором доски стал Борис Мессерер и вовсе ничего хорошего от памятного знака ждать не приходится – Мессерер происходит из когорты людей с прогрессирующей бездарностью) высказывался по схожему поводу (сам слышал), что для того, чтобы эмиграция в Америку прошла с минимальным количеством душевных потерь, следует полюбить в ней что-нибудь аутентичное.
Например, джаз или абстрактное искусство.
Лес я знаю, секс люблю
С джазом и, тем более, с абстракцией любого сорта, хоть минимализмом правильных геометрических форм, хоть расхристанным анархизмом абстрактного экспрессионизма: любите ли вы Мазервелла так, как я?
Восприятие искусства сочетает чувственность и «чистый головняк» – это всегда синтез рационального подхода с интуитивно набрасывающимся, в поисках поживы, эмоциональными порывами…
Грубо говоря, для того, чтобы получать удовольствие – нужно глянуть на этикетку, ну, или же, признать манеру, отвечающую всем уровням и стадиям внутреннего снобизма.
Искусство это почти всегда выбор качества удовольствия и мягкая сила, с помощью которой человек уговаривает себя быть счастливым, отщипывая от той или иной экспозиции (да и чего угодно, вплоть до балетного представления) крохи бескорыстно прекрасного.
Вот отчего в «встречах с прекрасным» так важны опыт и насмотренность, разношенность воспринимающего аппарата, обладающего расширительным горизонтом и потому позволяющим подбирать аналогии и ассоциации к максимальному количеству потенциальных заявок.
Вот почему искусство, в основном, это то, что свершается внутри у зрителя или посетителя музеев, когда основательно подготовленный человек умеет с помощью своих знаний впасть в колею великих предшественников – ученых, знатоков, описателей – совпасть с ними и, таким образом, в том числе, возвыситься над самим собой.
Над своим собственным срединным значением.
Я много писал об этом в книжке итальянских путешествий, где есть подробно изложенное описание инсайта перед рублёвской «Троицей» (видел вчера в прохладных залах древнерусского искусства пустую витрину без неё – «картина находится на профилактике» – и, почему-то, без Дионисия – «картина находится на богослужении»…), демонстрируя методологически неверный подход к извлечению художественных впечатлений.
Главка про первое посещение «подвалов Третьяковки» - в разделе о живописи сиенской школы.
В теме именно этого святого «мондриан» связан с оформлением одежд крестами, образующими эффектные геометрические конструкции тканей.
Они хороши и сами по себе – как мотив и как лейтмотив, как узор и разработка арабесок, иной раз позволяющих задуматься об истоках русского авангарда…
…настолько остро отвлечённые и декоративные, казалось бы, элементы решают вопросы живописного пространства, начиная доминировать над «основным» сюжетом иконы – характеристиками самого святого лика, глазами и, тем более, мизансценами в клеймах.
Структура «тем и вариаций» есть основа и риторическая фигура дающая возможность наглядного сравнения одного с другим.
Это значит, что в сознании зрителя возникает система, автономная от реальности, но создающая свою собственную, ситуативную реальность конкретных [вот же они, все перед глазами] отсылок друг к другу с градациями и оттенками значений.
Мысленно (или в реальности) располагая объекты относительно соседних, посетитель музея входит в соблазн автоматического сравнения и уже этим включается в игру и накопление причин и следствий – а это само по себе значимое и устойчивое послевкусие, поскольку человек извлекает метод и действия по ним сугубо из себя.
Обладая насмотренностью в «области авангарда» (а это еще одна, дополнительная сфера опыта и знаний, коих может быть великое множество, ограниченное, разве что, границами конкретного ума) такой человек сочетает её с насмотренностью в других каких-то сфер – от кукольного театра до китайской (японской, восточной) живописи.
Я к тому, что сфер, способных сопрягаться, выражая себя через иные измерения, может быть сколько угодно – чем больше их тем шире бездна восхищения, внезапно открывающаяся от применяемых усилий.
А есть ведь еще и черти, написанные с каким-то внутренним напряжением, переходящим в зримое напряжение – интересно находить в клеймах как Угодник гоняет их в разные стороны, а они скомпонованы одной-двумя штрихами, точно железяки гремучие.
Словно бы мотки медной проволоки, гнутые-перегнутые да в разные стороны на кривых ножках разбегающиеся с такой скоростью, что иной раз на очередные трещины, ну, или кракелюры похожие.
Помимо того, что иконы и сами по себе отличное сырье и подспорье из визуальной ценности, достаточно иметь хотя бы слегка «подкованный глаз», дабы найти в истории Николая Угодника дополнительные пластические приключения.
Например, от самодостаточных фактур и текстур подновлений и их удалений, до палатного письма, которого всегда мало и которое волнует небывалыми предчувствиями.
Так как для погружения в эту неочевидную тему вновь нужны индивидуальные сочленения автономных (неочевидных) контекстов – иконного и актуального, раз уж именно Валерий Кошляков, Вадим Захаров и, кажется, поправьте меня, если я ошибаюсь, Дмитрий Гутов использовали образцы палатного письма для создания своих объёмных объектов, замаскированных под реконструкции – фантастической архитектуры и угловато-непропорциональной мебели, супремусов и иконусов.
Тут мы подходим к важному: подобно памяти, музеефикация как дискурсивная часть искусства – удобная, саморазвивающаяся форма сознания современного человека, перестающего справляться с обилием и избытком информации.
Мы её архивируем и музеефицируем (например, когда делаем снимки и видео, к которым больше никто никогда не обратится) «для лучших времен», которых не будет – в отличие от тотальной музеефикации модерности, создающей институцию за институцией…
…и это напоминает мне первые годы перестройки с их внезапно открывшимися возможностями бытового комфорта.
Но так как СССР был территорией слишком большой и слишком неповоротливой для переформатирования можно было выделить (выгородить) внутри него зоны повышенного удобства, отчего-то на протяжении долгих лет называемых «евроремонтом».
Постепенно эти пространства чужеродных стандартов и критериев качества жизни расширялись, охватывая уже не просто отдельные квартиры, но вот уже целые микрорайоны и даже улицы, сумевшие скрыть электропровода и разровнять подъездные пути, дополнительно освещенные модными светильниками.
Подобно евроремонту, расползающемуся по стране, вползающей в тоталитаризм, музей – пространство осуществившейся и овеществленной утопии примерения всего со всем…
…в том числе и уровней личного сознания, обычно ведь находящихся в противоречиях, если не в конфликтах.
Сглаживание противоречий в пользу большого причинно-следственного нарратива, коим территория музея и определяется от первых шагов в фойе до последних метров выходной зоны.
Меня всегда волновало из чего же берется инаковость музейного хронотопа, демонстративно вынесенного за скобки быта – так вот, как показывает практика, из вещей и материй простых и даже, не побоимся этого слова, механических.
Просто я давно убедился в том, что механические (физические) проявления – самые чёткие, точные и безотказные…
…в отличие от всяких там метафизических намёков и полутонов.
Ну, и черти, поэтому, тут пришлись весьма кстати...
вверх^
к полной версии
понравилось!
в evernote
Я давно уже заметил, что самые острые впечатления получаешь, когда ничего толком не ждёшь: любовь накатывает нечаянно да непреднамеренно: собирались лодыри на урок, а попали лодыри на каток.
Чтоб хоть как-то попритушить одержимость выставочным дискурсом, пошел в Инженерный корпус Третьяковки, хотя понимал, что обе выставки, там проходящие, оставят меня если не равнодушным, но подозрительным и полым (прохладным) внутри.
Как если смотришь выставку не сам, ногами и взглядом, направленным непосредственно на экспонаты, но словно бы со стороны (чуть сверху)…
…вот как в телевизоре, подвешенном под потолком.
Было понятно, что мой интерес – не про иконы, но монументальную декоративность модерна, почти всегда имеющего самодостаточную осязательную ценность: какой условной или скороспелой не будет выставочная концепция, артефакты точно не подведут.
Это как при неудачной оперной постановке можно закрыт глаза и слушать оркестр – даже если он тоже плох, тем не менее, он сиюминутен, то есть, свеж и конечен, а это не самые слабые переживания в ряду человеческих чувств.
Понятно же, что пересмотр музейных планов после изменения статуса страны требовал (да и продолжает требовать) быстрых и четких замен, которые по определению не могут быть зрелыми.
Зная, как методично и пошагово готовятся экспозиционные проекты, ещё на подступах к Инженерному корпусу, который и сам по себе – компромисс, архитектурный, технологический и институционный – я понимал, что, скорее всего, проекты, связанные с оформительской декоративностью модерна и изображениями Николая Угодника выдернули из колоды запланированного как самое что ни на есть готовое.
Может быть, я и не прав, тем более, что есть ведь расписание работы музея на год и его, более-менее, придерживаются.
В общем, я сразу пошел к «Ликам модерна» на верхнем этаже, даже не думая заглядывать на второй, «к иконам», ну, хотя бы для того, чтобы не замыливать глаз.
Даже помню мысль, что можно вообще не ходить к Угоднику, сэкономив время и силы, а с половиной стоимости билета – бог с ним, можно и потранжириться, тут ведь что важнее?
«Лики модерна», впрочем, оказались такими скоропалительными и скомканными, что нерастраченную силушку-то молодецкую нужно было куда-то девать, вот я и решил, точно так же оперативно и решительно, спуститься этажом ниже…
…ну, и загулял.
Так как подборка икон, посвященных святому Николаю, во-первых, легла мне на душу сильнее «Ликов модерна», во-вторых, она выявила какие-то собственные, самодостаточные богатства, которые вполне стали для меня «основным блюдом» очень даже на некоторое время.
Даже если глаз глух к иконописи и равнодушно скользит по неровным залаченным поверхностям досок, всегда можно найти плюсы и бонусы исследовательского момента, было бы только желание.
Сразу отвергнуть подачу легко (я называю это баловством), а попытаться преобразовать минус в плюс – задача интеллектуально богатая и даже благородная.
Василий Аксёнов, которому неделю назад у нас на районе открыли мемориальную доску (неудачную, но не генералу или очередному военному конструктору, так уже хорошо, а узнав, что скульптором доски стал Борис Мессерер и вовсе ничего хорошего от памятного знака ждать не приходится – Мессерер происходит из когорты людей с прогрессирующей бездарностью) высказывался по схожему поводу (сам слышал), что для того, чтобы эмиграция в Америку прошла с минимальным количеством душевных потерь, следует полюбить в ней что-нибудь аутентичное.
Например, джаз или абстрактное искусство.
С джазом и, тем более, с абстракцией любого сорта, хоть минимализмом правильных геометрических форм, хоть расхристанным анархизмом абстрактного экспрессионизма: любите ли вы Мазервелла так, как я?
Восприятие искусства сочетает чувственность и «чистый головняк» – это всегда синтез рационального подхода с интуитивно набрасывающимся, в поисках поживы, эмоциональными порывами…
Грубо говоря, для того, чтобы получать удовольствие – нужно глянуть на этикетку, ну, или же, признать манеру, отвечающую всем уровням и стадиям внутреннего снобизма.
Искусство это почти всегда выбор качества удовольствия и мягкая сила, с помощью которой человек уговаривает себя быть счастливым, отщипывая от той или иной экспозиции (да и чего угодно, вплоть до балетного представления) крохи бескорыстно прекрасного.
Вот отчего в «встречах с прекрасным» так важны опыт и насмотренность, разношенность воспринимающего аппарата, обладающего расширительным горизонтом и потому позволяющим подбирать аналогии и ассоциации к максимальному количеству потенциальных заявок.
Вот почему искусство, в основном, это то, что свершается внутри у зрителя или посетителя музеев, когда основательно подготовленный человек умеет с помощью своих знаний впасть в колею великих предшественников – ученых, знатоков, описателей – совпасть с ними и, таким образом, в том числе, возвыситься над самим собой.
Над своим собственным срединным значением.
Я много писал об этом в книжке итальянских путешествий, где есть подробно изложенное описание инсайта перед рублёвской «Троицей» (видел вчера в прохладных залах древнерусского искусства пустую витрину без неё – «картина находится на профилактике» – и, почему-то, без Дионисия – «картина находится на богослужении»…), демонстрируя методологически неверный подход к извлечению художественных впечатлений.
Главка про первое посещение «подвалов Третьяковки» - в разделе о живописи сиенской школы.
Однажды я пришёл в Третьяковку с чётким намерением открыть тайну самой великой русской иконы. Тарковского, видимо, в очередной раз насмотрелся. Или Флоренского прочёл.Николай Угодник узнаваем по нескольким обязательным элементам иконографии, которые образуют канон и, следовательно, мондриановскую сетку «тем и вариаций», идеала и отклонений от него…
Перед стеклянным киотом со святыней я провел около часа.
Рассматривал «Троицу» по частям и целиком, медитативно и пристально, но ничего, кроме умозрительного синтаксиса, оформленного моим внутренним голосом, не добился. Посещение явно прошло впустую.
Подлинная красота иконы открылась мне много лет спустя, после того, как я проштудировал 44 выпуска книжной серии «Русская икона. Образы и символы», тома которой сгруппированы по основным явлениям и сюжетам православной иконописи.
Не ахти какое чтение и смотрение, хотя представление о предмете здесь формируется как в богословской школе – с самого что ни на есть правильного края. Однако, однажды количество просмотров перешло в качество восприятия. Тем более, что, в большинстве случаев, византийские недомолвки, по известным словам Михаила Алпатова, держатся на нюансах и оттенках.
Мне стали понятны некоторые закономерности канона и заметны любые отклонения от него. Воля и вкус художника, глаз и твёрдость его руки, а также даже особенности послания, просвечивающего поверх «осязательной ценности» индивидуального решения, особенно очевидны на фоне массового потока, замыливающего глаз.
И когда попадаются совершенные и одухотворённые чудеса, вроде композиций Дионисия или Рублёва, сразу же реагируешь на них всеми датчиками. Начинает волновать каждая выемка, наделяемая смыслом, любая трещинка или самый малозаметный цветовой переход, стёршийся за века реставраций и подновлений. Уже не пропустишь.
Есть какая-то чуть ли не математическая закономерность перехода осознанности в слезу, а пота – в опыт. Наслаждение не нисходит с неба самоигральной благодатью – над любой душеподъёмной радостью следует долго трудиться, самым тщательным образом.
В основе любого чувства (особенного связанного с искусством и вторичными моделирующими системами) лежит ум и его работа, любые затраченные усилия, качающие мышцу эстетического чувства через расширение количества нейронных связей. В наше время все чудеса икон происходят внутри зрителя. В обратной перспективе.
Главное, что чудеса эти всё ещё возможны.
В теме именно этого святого «мондриан» связан с оформлением одежд крестами, образующими эффектные геометрические конструкции тканей.
Они хороши и сами по себе – как мотив и как лейтмотив, как узор и разработка арабесок, иной раз позволяющих задуматься об истоках русского авангарда…
…настолько остро отвлечённые и декоративные, казалось бы, элементы решают вопросы живописного пространства, начиная доминировать над «основным» сюжетом иконы – характеристиками самого святого лика, глазами и, тем более, мизансценами в клеймах.
Структура «тем и вариаций» есть основа и риторическая фигура дающая возможность наглядного сравнения одного с другим.
Это значит, что в сознании зрителя возникает система, автономная от реальности, но создающая свою собственную, ситуативную реальность конкретных [вот же они, все перед глазами] отсылок друг к другу с градациями и оттенками значений.
Мысленно (или в реальности) располагая объекты относительно соседних, посетитель музея входит в соблазн автоматического сравнения и уже этим включается в игру и накопление причин и следствий – а это само по себе значимое и устойчивое послевкусие, поскольку человек извлекает метод и действия по ним сугубо из себя.
Обладая насмотренностью в «области авангарда» (а это еще одна, дополнительная сфера опыта и знаний, коих может быть великое множество, ограниченное, разве что, границами конкретного ума) такой человек сочетает её с насмотренностью в других каких-то сфер – от кукольного театра до китайской (японской, восточной) живописи.
Я к тому, что сфер, способных сопрягаться, выражая себя через иные измерения, может быть сколько угодно – чем больше их тем шире бездна восхищения, внезапно открывающаяся от применяемых усилий.
А есть ведь еще и черти, написанные с каким-то внутренним напряжением, переходящим в зримое напряжение – интересно находить в клеймах как Угодник гоняет их в разные стороны, а они скомпонованы одной-двумя штрихами, точно железяки гремучие.
Словно бы мотки медной проволоки, гнутые-перегнутые да в разные стороны на кривых ножках разбегающиеся с такой скоростью, что иной раз на очередные трещины, ну, или кракелюры похожие.
Помимо того, что иконы и сами по себе отличное сырье и подспорье из визуальной ценности, достаточно иметь хотя бы слегка «подкованный глаз», дабы найти в истории Николая Угодника дополнительные пластические приключения.
Например, от самодостаточных фактур и текстур подновлений и их удалений, до палатного письма, которого всегда мало и которое волнует небывалыми предчувствиями.
Так как для погружения в эту неочевидную тему вновь нужны индивидуальные сочленения автономных (неочевидных) контекстов – иконного и актуального, раз уж именно Валерий Кошляков, Вадим Захаров и, кажется, поправьте меня, если я ошибаюсь, Дмитрий Гутов использовали образцы палатного письма для создания своих объёмных объектов, замаскированных под реконструкции – фантастической архитектуры и угловато-непропорциональной мебели, супремусов и иконусов.
Тут мы подходим к важному: подобно памяти, музеефикация как дискурсивная часть искусства – удобная, саморазвивающаяся форма сознания современного человека, перестающего справляться с обилием и избытком информации.
Мы её архивируем и музеефицируем (например, когда делаем снимки и видео, к которым больше никто никогда не обратится) «для лучших времен», которых не будет – в отличие от тотальной музеефикации модерности, создающей институцию за институцией…
…и это напоминает мне первые годы перестройки с их внезапно открывшимися возможностями бытового комфорта.
Но так как СССР был территорией слишком большой и слишком неповоротливой для переформатирования можно было выделить (выгородить) внутри него зоны повышенного удобства, отчего-то на протяжении долгих лет называемых «евроремонтом».
Постепенно эти пространства чужеродных стандартов и критериев качества жизни расширялись, охватывая уже не просто отдельные квартиры, но вот уже целые микрорайоны и даже улицы, сумевшие скрыть электропровода и разровнять подъездные пути, дополнительно освещенные модными светильниками.
Подобно евроремонту, расползающемуся по стране, вползающей в тоталитаризм, музей – пространство осуществившейся и овеществленной утопии примерения всего со всем…
…в том числе и уровней личного сознания, обычно ведь находящихся в противоречиях, если не в конфликтах.
Сглаживание противоречий в пользу большого причинно-следственного нарратива, коим территория музея и определяется от первых шагов в фойе до последних метров выходной зоны.
Меня всегда волновало из чего же берется инаковость музейного хронотопа, демонстративно вынесенного за скобки быта – так вот, как показывает практика, из вещей и материй простых и даже, не побоимся этого слова, механических.
Просто я давно убедился в том, что механические (физические) проявления – самые чёткие, точные и безотказные…
…в отличие от всяких там метафизических намёков и полутонов.
Ну, и черти, поэтому, тут пришлись весьма кстати...
Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.
Дневник "Святитель Николай Чудотворец". Иконы XIII - XX вв. Инженерный корпус ГТГ. Продлена до 18 сентября | lj_paslen - Белая лента |
Лента друзей lj_paslen
/ Полная версия
Добавить в друзья
Страницы:
раньше»