Выставка в «Новой Третьяковке», заранее назначенная главным хитом сезона (в сложные, пандемийные времена промазать мимо аудитории гораздо опаснее обычного – в бой должны идти одни старики проверенные жизнью культовые фигуры) открывается мощным Тристан-аккордом.
За-такт, при входе в автономное выставочное пространство, выставлена эмблематическая «Царевна Лебедь» (1900), сразу же после которой посетители попадают в огромный зал вытянутой и неправильной формы, где впервые в истории рядом висят и друг на друга смотрят три живописных полотна. «Демон сидящий» (1890), «Демон летящий» (1899) и «Демон поверженный» (1902).
Зашли с козырей, с самой что ни на есть инфернальщины, которая людям даже поинтереснее будет, нежели тема сумасшествия художника, прибереженная на самый финал экспозиционного проекта.
Где, уже совсем в иных залах цокольного этажа при рассеянном свете разместили беспрецедентное количество рисунков Врубеля «эпохи угасания».
Сделанные в разных психиатрических клиниках во время обострений (эти гротесковые изображения, похожие на злые, угловатые шаржи, поместили в «тёмные» комнаты, стены которых окрашены чёрным) и ремиссий (белые выгородки собирают внутри себя скетчи удивляющей силы, словно бы концентрирующие мастерство, накопленное художником за десятилетия активной работы) рисунки эти – документ почти невероятной художественной и экзистенциальной силы.
Как кажется, эквивалентный, например, последним картинам и письмам Ван Гога или же вариациям на темы веласкесовских «Менин» Пикассо.
«Мистические тайны», однако, гораздо интереснее неярких «свидетельств», которые не бьют по глазам, но нуждаются в пристальной расшифровке.
В привычке видеть, которую кураторы оставили напоследок, когда после кружения по экспозиционному лабиринту (чем-то он ощутимо отсылает к оформлению Даниэлем Либескиндом проекта «Мечты о свободе. Романтизм в Германии и в России», предыдущей глобальной выставки, прошедшей в этих же самых залах) сил у посетителя почти уже не осталось.
Тогда как, покуда зритель свеж и покладист, важно задать ему тему под знаком которой биография Врубеля пройдёт как влитая.
Лермонтовская энциклопедия определяет «демонизм» как «отношение к миру, предельная цель которого – разрушение существующих духовных и материальных ценностей, до обращения мира в ничто. Демонизм основывается на абсолютной воле его носителя, который воспринимает эту свободу прежде всего как свободу от моральных обязательств перед людьми…»
Если с отсутствием моральных отягощений тут все звучит, вроде, верно, то к разрушению всяческих ценностей врубелевский Демон никакого отношения не имеет.
Ровно наоборот – одна из самых глубоких трактовок этого персонажа, навязчиво сопровождавшего художника на протяжении всей его творческой жизни принадлежит искусствоведу Михаилу Алленову.
Он объяснял образ Демона как фигуру, воплощавшую «самый дух эстетизма», то есть начало хоть и упадническое, но, тем не менее, творческое.
Следовательно, одухотворенное.
Вот и Врубель переживал, что его Демона видят неверно – ведь дух этот «не столько злобный, сколько страдающий и скорбный… вообще Демона не понимают – путают с чертом и дьяволом, тогда как черт по-гречески значит просто «рогатый», дьявол – «клеветник», а «Демон» значит «душа»…»
Так что, скорее всего, осознанно или нет, Демон олицетворял личную врубелевскую аниму – теневую, «лунную» сторону его личности.
Анализируя речь Александра Блока на похоронах художника, Алленов подробно объясняет сочетание в Демоне души и духа: «Он, дух, – мужского рода; она, душа, – женского; «нечто демоническое», оно – среднего. Нечто – значит имперсональное, дообразное, еще не воплощенное, то есть внесюжетное. И однако же оно не есть ничто, несуществование, отсутствие, но присутствие, явленность…»
Окончание следует






























































































https://paslen.livejournal.com/2692891.html