Ниже великолепный читатель обрящет размышление о празднике с точки зрения того учения об этике, которого придерживается скромный автор. Рассуждение черновое, то есть раздёрганное по отдельным разновременным мыслям, кое-как собранным в сравнительно связный текст.

Считайте это рассуждение реакцией на произвол масс-медиа (независимо от принадлежности и ориентации) в последние дни – реакцией, спровоцированной наступлением памятных дней гибели большого количества людей. Чем не повод высказаться о празднике.

Праздничная радость, «всё хорошо», одной из своих составляющих («хорошо» можно понимать очень по-разному) имеет осознание соответствия окружающего мира понятию человека о справедливости, исполнению чем-то очень большим и сложным правил «хорошего» поведения, доступных и понятных самому человеку.

Отсюда следует, что разные правила поведения задают разные понятия о празднике хотя бы в этой составляющей.

Иными словами, в группах, где общества следуют разным этикам, люди празднуют разные вещи, даже по одному и тому же поводу.

Если вспомнить, что сам повод для праздника есть некое историческое событие, то будет понятно, что в изложенном выше смысле это событие воспринимают как «день, когда всё стало хорошо» в возможно больших масштабах. Иными словами, праздничные переживания неразборчивы и опираются в большей степени на полюдье, то есть на упрощённую, неизбирательную форму этического императива, существующего в обществе.

Тут присутствует сугубо практический смысл: неразборчивая радость «настоящего народного праздника» понятнее для чужака, достаточно простого для того, чтобы не выяснять в подробностях, а что, собственно, стало «хорошо» и как именно. Столь простого чужака «народный праздник» обезоруживает и привлекает. Реклама во всех её ипостасях обретает жизнь здесь и существует как постоянное решение задачи по увеличению избирательности и усилению воздействия праздничной радости.

Итак, разные изводы праздника.

«Южное» полюдье: «я поступаю так же, как поступают все». Всякое стартовое праздничное событие понимается как инициация, принятие подростка во взрослые: «с того дня я могу поступать так же, как поступают все».

«Восточное» полюдье: «я не поступаю так, как не поступает никто». Отсюда понимание стартового события как инициации никуда не девается, однако следствием этой инициации наступают не новые разрешения, а новые ограничения. Если на «юге» «взрослое» уважение можно снискать за превышение ожиданий уровня «как все» (самый сильный, самый щедрый, самый храбрый), то в «восточных» обществах его получают за сдержанность и выдержку, а то и за аскетизм.

Это верно как для отдельных людей, так и для обществ в целом. Событие, которое отмечают «южное» или «восточное» общество, есть инициация общества, его взросление, ожидаемое обретение новых возможностей («юг») или умений («восток»).

На полях замечу, что рассуждения о «возвращении России/русских в семью цивилизованных народов/государств» как о чём-то хорошем или желательном суть смесь риторик «южной» и «восточной» («стань взрослым»), а потому обречены на неприятие носителей «северного» полюдья.

«Западное» полюдье: «все поступают так, как я». Тут поводом для праздника становится возможно более масштабное застраивание окружающего мира под себя – так, что исторические даты подбираются и толкуются через сюжет о том, как кого-то большого, сложного и злого добрым словом и/или револьвером учат и вынуждают поступать правильно. Подчеркну: под застраиванием здесь понимают именно что правильные поступки, то есть такие усилия, на которые кто-то большой, сложный и злой (в прошлом) не пошёл бы сам, без «западных» усилий, без того события, которое стало поводом для праздника.

«Северное» полюдье: «никто не делает того, чего не делаю я». Это тоже радость от приведения окружающего мира в желательное состояние, но это радость от «никогда снова». «Северный» праздник – это событие, вычеркнувшее что–то нехорошее из будущего.

У всех пониманий праздника неразборчивость полюдья порождает неустранимые ошибки. Суть ошибок одинакова: хочется ликовать, поэтому давайте реальные события и их следствия представим так, чтобы повод для ликования нашёлся. Формы у ошибок разные.

Ошибка и «южного», и «восточного» праздников – некорректная презумпция своей принадлежности к взрослым, отсюда своё фактическое поведение провозглашается соответствующим поведению «больших дядей», а в пределе и эталоном для них.

Я, кстати, считаю, что «западное» полюдье проросло именно отсюда. Слишком долгий «южный» или «восточный» праздник, не обеспеченный собственным «правильным» поведением и не прекращённый извне – так, что в итоге правильным в силу привычки было провозглашено только и именно собственное поведение.

Ошибку «западного» праздника можно назвать ошибкой «нашего сукина сына». Здесь некий посторонний субъект усилиями толкования и воображения провозглашается вполне себе застроенным и просветлённым, а его поступки толкуются исключительно как соответствующие «западным» стандартам и понятиям.

Пресловутые «двойные стандарты», на которые местные говорящие головы указывают «западным», неустранимы, ибо основаны на желании эти поводы для праздника сохранить и приумножить.

Понятно, что разъяснения вроде «вместо молодой демократии после цветной революции здесь возник холуйский карго-культ, одержимый воровством и уверенно ведущий общество к коллапсу, а народ к одичанию» – будут встречены с недоверием, основанным даже не на каких–то рациональных соображениях, а на нежелании потерять праздник.

Если эту ошибку не отслеживать и вовремя не устранять, то со временем она распространится и на нормы поведения в самом «западном» обществе. Тогда всякое отклонение будет приветствоваться, как исправление и улучшение действующих стандартов и понятий. Культ новизны, огромное количество новых практик поведения, всё менее совместимых, терпимость ко всему, сколь угодно закрученному... даже и не знаю, что привести в пример.

Ошибка «северного» праздника не лучше, хотя и другая. Вычёркивание каких-то реалий из будущего может быть действительным, а может быть воображаемым. Во втором случае на новую итерацию прежних неприятностей просто не обращают внимания. Мы ведь с этим расстались?

Скажем, Великая Октябрьская социалистическая революция ходила в праздниках в том числе и как прощание со многими неприятными реалиями Российской Империи. Одной из этих реалий был голод в деревнях, обусловленный социальными раскладами (Поволжье начала двадцатых – тут дела природные, а не общественные). Мол, всё, справились, больше не повторится.

Спрашивается в задачнике: насколько такая уверенность помогла Советской власти доуправляться до голода в нескольких республиках Союза во время коллективизации? И насколько она же увеличила время раскачки Советской власти на борьбу с этим голодом? Мне не личит базарное кликушество с ужасными разоблачениями и кроткими слезами: я понимаю и то, что тот голод красным был вовсе не нужен (мобрезерв перед неизбежной войной морить, ага), помню и то, что спасали людей всерьёз, не для пиара. Однако во сколько жизней встало вот это «по-северному» праздничное понимание Октябрьской революции?

Если «западная» ошибка ведёт к потворству всякой опасности, то «северная» – к пренебрежению этой опасностью. «Мы со всем справились, мы всё превозмогли, значит, оно больше не повторится».

Праздник Победы, продолжу тему, живёт не потому, что нынешний обыватель отмечает присутствие наших танков в Берлине-1945. Мало ли где русские успели отметиться за историческое время. Красный флаг над рейхстагом – форма, случай проникновенно сказать хорошее о предках (дело обязательное).

Суть праздника Победы заключается в том, что все эти героические обороны, танковые прорывы в разные стороны, сто двадцать пять грамм хлеба по карточкам в Ленинграде, те же сто двадцать пять грамм тротила под рельсами в Белоруссии, массированные артподготовки, зондеркоманды в деревнях, «Добровольцы! Шаг вперёд!» и прочее такое же – больше у нас тут не повторятся.

Сперва за это «не повторятся» отвечали упомянутые танки в Берлине, с течением времени наращивая толщину брони и калибр пушек. Потом ответственность перенял «ядерный паритет». Тогда советский официоз благостно кивал в ответ на публично озвученную концепцию «ограниченной ядерной войны в Европе»: «ну-ну, поджигатели войны, суньтесь...», а пресловутая же СОИ пугала не тем, что у НАТО появлялся шанс на победу, а тем, что вместо того, чтобы в ответ сжечь весь мир сразу, нам пришлось бы и вправду воевать всем и вся, как тогда, в сороковые.

Исходя из вышеизложенного понимания праздника Победы, самый мощный удар по нему в РФ был нанесён тогда, когда гордые потомки древних укров поехали на танках в Донбасс. Несколько менее мощный и более давний удар носил имя «наземной войсковой операции в Чечне».

Появившийся в промежутке между этими ударами «Бессмертный полк» как попытка отыграть прежний и будущий ущербы Победе, по моему скромному мнению, суть хор высказываний «этот мой предок на фотке и за меня отстрадал» с подразумеваемым следствием «если задумаешь меня, как его, мучить, то сначала переведи в гугле слова «подлётное время»».

Проверочный вопрос к вышеизложенным и выглядящим спорными рассуждениям: откуда, по-Вашему, взялась и, главное, почему распространилась убеждённость в том, что украинские военные усилия могут быть обнулены за полчаса работой какого-то вундерваффе? Что войсковые дела образца сороковых двадцатого могут и должны быть свёрнуты нажатием кнопки в двадцатых двадцать первого?

Ладно, сворачиваюсь.

Читатель, проникнувшись изложенным подходом, думаю, легко найдёт собственный ответ на вопрос: почему нет и не будет праздника «демократической революции» как окончания СССР? Или на другой вопрос: почему нет и не будет праздника окончания «ельцинского режима»? Или на совсем уж третий вопрос: почему «изгнание поляков» 4 ноября не могут и не смогут раскрутить во что-то, людьми понимаемое и приемлемое одновременно? Подсказка: отнюдь не потому, что Союз был чем-то хорошим, а Царство с Империей были чем-то плохим. По «гамбургскому счёту», таким макаром надо отмечать уход Бонапарта из Москвы («никогда снова»), но двухкопеечным политтехнологам российской администрации была важна дата, а не содержание.

Ещё один подарок читателю, дотерпевшему до этого абзаца. Я считаю прекрасным способом оценки утопий (со всевозможными приставками) или изобретения утопий (с теми же приставками) список праздников, которые отмечают в выдуманной стране, в выдуманном мире, на выдуманной планете или в выдуманной Галактике.

Приведённые выше расклады позволят вообразить, а что, собственно, послужило поводом для этих праздников, и могло ли такое случиться с людьми, симпатичными Вам настолько, что Вы готовы читать про приключения их потомков. А в плохой утопии всё с тем же набором приставок праздников нет, и это один из поводов – и один из способов – её раскритиковать.

И, совсем уж отвязано, – никто не запрещает Вам лично выдумывать праздники, прибирая к ним те или иные версии исторических событий, угодивших под запись. Не рассчитывайте на успех в течение десяти дней, забейтесь на сотню лет; не работайте на похвалу ближнего своего, – одержимый схожей шизой, он всё похвалит – а прикиньте, как оно там у внуков будет, и вперёд. Глядишь, что и сработает. В качестве примера я бы посоветовал день расформирования ГУЛага с «Бессмертным отрядом», но это слишком просто и уязвимо.

Спасибо за внимание. Надеюсь, найдётся на поразмышлять. Черновики, они такие.