Глава 3

ПРИМИРЕНИЕ

КАК ИТОГ ОСОЗНАНИЯ своей жизни папа записал: "Наше назначение — служить Тому, Кто поднял нас из бездны греха. Кто сохранил в земной жизни при самых ужасных искушениях и провел через ночь и смерть к жизни воскресения и поставил без пятна и порока перед Своим Возлюбленным Сыном в радости".

Как он смирялся перед Богом своим, в каком сокрушении говорил: "Тяжелая ноша я для моего Господа!" Как он любил Иисуса Христа: все проповеди его были наполнены им, и эти долгие молитвы, когда стоял он перед Богом своим, лицо его поднято, глаза закрыты, а по щекам катятся слезы... Последние слова из Библии, которые он написал, чтобы всегда иметь их перед глазами; "Укрепляйтесь Господом и могуществом силы Его" (Еф. 6:10).

Для нас, детей, он сам был все годы нашей жизни олицетворением могущества: мужественный, сильный, несгибаемый, он жил без компромиссов с совестью и никогда не применялся к обстоятельствам. И сам он уважал людей прямых, цельных, которые, раз узнав волю Божию, действуют энергично, решительно, мужественно, не оборачиваясь назад. Он не сочувствовал колеблющимся, боязливым и переменчивым, т. е. таким, какой увидел меня, свою старшую дочь, в последний год своей жизни...

Он никогда ничего не рассказывал о себе, мы узнавали что-то о нем или от мамы, или от других людей. Так узнали мы о том, сколько раз его жизнь висела на волоске) Уверовав в юности, он не скрывал своих убеждений. У него были рьяные недоброжелатели, угрожавшие ему. Один из них погиб в авиационной катастрофе, другой в приступе тоски повесился...

Во время войны он наводил переправы на Ладоге, на "Дороге жизни", под непрерывными бомбежками...

Имея начальственное указание — укреплять лед озера деревянными сваями, он под угрозой расстрела отказался его выполнять, считая вредным: сваи, раскачиваемые течением подо льдом, только разрушили бы ледяную переправу, а не укрепили бы ее. Он оказался прав. Он не боялся один стоять хоть против всех.

Каждый месяц, сам питаясь картошкой у крестьян в деревне, он относил нам в осажденный город свой паек. За самовольную отлучку полагался тоже расстрел, как за дезертирство. Расстрел так расстрел, но он шел и нес своей семье пропитание. Сам едва на ногах держался и однажды не дошел и упал, когда неизвестный рабочий спас ему жизнь.

В одной командировке на Север, когда летел вместе с генералом, вертолет начал терпеть аварию. Папа закрыл глаза и — который раз в своей трудной жизни! — предал жизнь свою Господу. Вертолету удалось как-то спланировать, и генерал, сам переживший смертельную опасность и пораженный папиным мужеством, велел принять все папины деловые рекомендации, ради которых его вызывали как эксперта. Многие из них расходились с теми, которые были желанны, но, однако, приняли именно их.

Он написал диссертацию, когда мы все жили в одной комнате над подвалом и у нас на всех и на все был один-единственный стол: листы рукописи на кроватях, а книги — на стульях. Больная наша мамочка читала и правила листы, ободряла и сердечно поддерживала папу в его труде.

Он любил свою работу! Он повторял, что никогда в жизни не работал из-за денег, на первом месте стояло для него исследование природы, и он не уставал восхищаться ее многообразием и величием Творца. "Ты подумай, — говорил он мне, — за пятьдесят лет своей изыскательской деятельности я не видел двух одинаковых грунтов! Песок, глина — бесконечно разнообразны, условия их залегания — совершенно различны. Это жизнь, Мариночка, это жизнь. У нашего Творца нет ничего одинакового, ни двух одинаковых людей, ни двух одинаковых путей к Богу своему. Все общие закономерности, которыми мы в работе пользуемся, — это только весьма приблизительная схема, на самом деле все иначе".

За пятьдесят лет своей работы он ни разу не дал заключения о грунте, об основании будущей гидростанции без того, чтобы самому, лично, излазить весь котлован, не доверяя лабораторным исследованиям: ему нужно было видеть всю обстановку вокруг, все дополнительные влияния на предполагаемое сооружение; ошибочных заключений у него не было ни одного за всю его трудовую жизнь. В экспедициях и командировках проходила большая ее часть: мы почти не видели нашего папу.

Ощущая горечь своей жизни, находясь в плену у индийской философии, я писала ему, что жизнь — это мираж. Он отвечал: "Жизнь — не мираж, ведь за нее умер Христос!" Я пыталась насиловать себя, исполняя свой долг, о котором тоже говорит индийская философия, где "долг" и "жертва" — важнейшие понятия. Но папа отвечал: "Если мы под законом, под долгом, то мы под проклятием! Проклят всякий, кто не исполняет постоянно всего, что написано в книге. Бог дал нам закон, чтобы показать, как грешник не способен соблюдением закона достичь жизни и праведности. Но верующие "умерли для закона телом Христовым, чтобы принадлежать воскресшему из мертвых". Наше спасение получено нами как дар благодати, благого дара любви Божией через Иисуса Христа, не по заслугам, не по нашей святости, наоборот, из-за нашей неспособности делать доброе, исполнять волю Божию. А теперь, когда я полюбил Бога, Спасителя моего, в моем сердце не долг, а потребность исполнять волю Божию, потребность, вызванная Святым Духом, после Его сошествия на землю. Помнишь слова апостола Павла, которые тебя поразили: "Горе мне, если я не возвещаю Христа, не служу Богу!" Разве это было у него исполнением долга? Или это была потребность сердца?

Нет чуда на земле больше, чем возрождение человеческой души. Рождается человек на землю и начинает жить по законам своей природы — по плотским законам и по законам этого мира, о котором сатана сказал: "Все это дам Тебе, если павши поклонишься мне", т. е. все принадлежит ему, и люди строят свою жизнь без Бога. Откуда это человеку, что душа его начинает тосковать и жаждать Бога своего? Как Дух Любви касается его сердца? Как зерно зреет в земле? Как человек вдруг оказывается вырванным из этого мира и отдаленным от него и начинает жить не по человеческим, а по Божьим законам, вопреки всему, что видит вокруг? Идет по зову Духа! Когда я вижу этот кроткий взор христианина, и это внимательное, любовное обращение, и эту осмысленность речи, и знаю, что в тишине своей комнаты каждый склоняется в смирении перед Богом своим, и от Него черпает новых сил и бодрости, и от Него получает свет на пути своем, — тогда любовь переполняет мое сердце, и я тихо повторяю: "Господи, чудны дела Твои, неисповедимы пути Твои, Слава Тебе, Возлюбленный души моей!"

"Освободи их от лукавого?..." А так как Христос — Победитель, то Он и освободит. Будем же все молиться о своих дорогих, веря в неизведанную и неисчерпаемую силу молитвы. И будем уверены в силе Христа. И тогда так это и будет: душа, за которую мы молимся, — обратится к Богу".

Я спросила, приезжать ли мне, и он быстро ответил, что ждет меня каждый день и что у нас снова будет семья... И я в едином порыве сказала, что завтра же буду у него.

"Придите ко Мне", — зовет Господь наш. "Обратитесь к господу Богу вашему; ибо Он благ и милосерд, долготерпелив и многомилостив" (Иоиль 2:13). Все дается Богом даром, все великое дается даром и берется в детской простоте и доверчивости, почему же это такой неимоверный труд — обращение к Богу? Почему человек, измученный, израненный, хрипит от боли, но не повернет лица к Богу своему? Почему слово "прости!" присыхает к гортани нашей? Ответ один: гордыня! С великой неохотой человек признает свое поражение, свою несостоятельность, неправоту всей своей жизни без Бога. Мы говорим себе: да, здесь я был не прав, но во всем остальном я прав, я все сделал хорошо. Я сделала то и то, меня уважают и ценят, я чего-то стою, не все же во мне плохо и неправильно... И начинается нечто подобное тому, что бывает с человеком, которого не до конца вырвало недоброкачественной пищей: его снова начинает мутить и мучить. Надо извергнуть все!

"Покорись Господу и надейся на Него". Господь живет в сокрушенном и разбитом сердце, и оживляет, и подкрепляет его. Дай мне, Господи, всегда иметь такое сердце, чтобы нуждаться в благодати Твоей, дай никогда не оправдывать себя, чтобы не остаться без милости Твоей. Дай никогда не быть праведной в глазах своих, чтобы не пренебречь Твоею праведностью. "Наш Бог — это Бог, любящий миловать". Помилуй, Господи, меня!

На скорой помощи в тяжелом состоянии папочку доставили в больницу. Требовалась срочная операция, но ее здесь не делали. Нужно было перевезти папу в Ленинград... Но как? На чем?

"Отвергнись себя, возьми крест свой и следуй за Мною". Папочка никогда, ни разу в жизни не жаловался на свой "крест": сколько раз смерть угрожала ему и несправедливость ранила сердце, он похоронил мать, сестру, брата, жену... Ни голод, ни доносы, ни даже наше неверие и зачастую небрежное отношение не заставили его посетовать на свою судьбу:

В книге Джона Буньяна сказано, как тонет в реке смерти христианин, как слабеет вера его, и как отчаяние наполняет душу его, и как важно, как необходимо быть рядом с отходящим, и поддерживать его, и ободрять его указанием на верное и вечное Слово Божие о том, что жертва за тебя уже принесена и спасение твое никак не зависит от того, насколько глубоко ты его понимаешь или какие подвиги ты совершил лично: ты находишься под защитой Крови Агнца, косяки дома жизни твоей помазаны ею!

"Ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня, и чего я боялся, то и пришло ко мне", — сказал Иов, и сидел во прахе, и стонал. Есть минуты, которые невозможно снести человеку. Он повержен и раздавлен, и ничто земное не может утешить его, но тут-то дух его взмывает к небесам! "Человек рождается на страдание, как искры, чтоб устремляться вверх".

"Ты страшишь меня снами, и видениями пугаешь меня. И душа моя желает лучше прекращения дыхания, лучше смерти, нежели сбережения костей моих..." Как бы ни метался человек, куда он денется от Бога? "В Его руке душа всего живущего и дух всякой человеческой плоти". И тогда в последний раз человек смиряется перед Богом, коснувшимся его, оставляя всякое попечение о себе, предавая себя целиком в руки Божий, в волю Его. И тут-то он и взмывает в небеса!

"Я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию; и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам: мои глаза, не глаза другого увидят Его. Истаевает сердце мое в груди моей!"

"Развяжи меня, развяжи меня! — молил папочка, увидев меня в больничном коридоре. — Развяжи меня, смотри, что со мной сделали!" Мы с сестрой, по малодушию своему, привезли его спешно в больницу, когда состояние стало совершенно критическим и надежды уже не было никакой. Что могли сделать ему в больнице? Только прибавились лишние мучения, как вот эта капельница, против которой он отчаянно сопротивлялся, желая сохранить ясность рассудка. Ему привязали руки к постели, потом, для страховки, привязали его всего. Самое ужасное наказание для него — это быть связанным, лишенным свободы, и он прошел, через это последнее и невыносимое для него испытание перед смертью. Развязала и освободила его не я: Господь, любимый его Иисус, взял и увел его, Своего верного воина, из этого мира зла.

Он скончался в коридоре, как и мамочка, будто бы в стороне, за пределами "города". В тишине ночи, в покое, когда ни души не было около нас и свет был приглушен. Дыхание его становилось все тише и реже. Я насторожилась и стала прислушиваться. И вот оно уже затихло совсем. Вдруг из затихшей уже груди вырвался последний вздох: душа рассталась с телом!

Какой глубокий покой, какая неожиданная отрада коснулась сердца. Я закрыла глаза и внутренним зрением своим видела, как ждут его "Там" и как Христос сейчас — здесь. Я не шевелилась, боясь нарушить это чудо, и впервые молилась без слов. в присутствии Того, Кто видел мое сердце.

Какой-то посторонний звук вошел в мое сознание: это капала ненужная капельница, а папочка был свободен!

С любовью я поцеловала его лицо, закрыла ему глаза и пошла позвать врача, а потом долго шла через заснеженный ночной горд пешком и плакала, еле сдерживаясь, чтобы в голос не рыдать. Я спустилась с небес и была на земле, и была виновна перед моим папочкой, и заново переживала его страдания, и ощущала свое сиротство и всю плотскую скорбь.

Но дорогие, дорогие мои верующие сестры сказали нам с сестрой, когда мы провожали папочку в последний его путь: "Не плачьте, молитвы вашего папы и вашей мамы — с вами, они сделали для вас все, что могли! Кончились их молитвы, теперь вы сами стойте в Господе, и Он утешит вас!"

О я, недостойная, трусливая и шаткая, и уже почти ни за что не отвечающая, как избавиться от приземляющих пут жизни, от осторожничания и скрывания своих убеждений и той части жизни, которая для меня стала самой важной! Какая я малая христианка! А ведь мы с сестрой теперь папины наследницы: да даст нам Господь его львиного духа и чистоты, и прямоты в жизни, и верности, и открытости с друзьями, да хранит Он нас от мирской суеты. Да будут во благо все эти переживания, для совлечения ветхой одежды... Господи, храни нас в Своей руке и дай нам мужество идти по жизни с папиным бесстрашием: "Стойте в свободе, которую даровал вам Господь, и не подвергайтесь опять игу рабства". Дай мне, Господи, кроткий и молчаливый дух смирения.

"Освящены вы", — сказала нам верующая сестра, ободряя нас.

1979 год

[600x10]

Мамочка встретит на небе нашего папочку. День папочкиной кончины — это пятидесятая годовщина их бракосочетания... Они соединили свои жизни в январе... Да осветит Господь наших мужей и наших детей, чтобы и нам с ними встретиться в радости!

Я вижу, Господи! Я вижу! Слава Тебе!

Боже мой! Кто мы пред Тобою!

Не было с папочкой никого рядом, кроме меня, и безмолвствовала я!

Я бы сейчас сказала ему: "Милый ты мой! Жив Господь и Бог наш! Он видит все твои мучения, Он выведет тебя, Он всю жизнь тебя выводил, еще немного. Не даст Он тебе страдать сверх меры... Ты — в руке Его, и никто не может разлучить тебя с Ним. Искупитель твой жив! Бог твой любит тебя, и око Его над тобою, любовь Его вечна, страдание же временно!.."

он за все благодарил Бога своего, Который всегда являлся ему, и укреплял его, и благословлял, и выводил из теснины. Но вот он подошел к последнему рубежу своей жизни, тягчайшему из всех. Он не жаловался, нет... Но непроизвольный стон вырывался из его груди: он был так унижен в страдании своем.

Мне пришлось сопровождать его на место бывшей его работы для получения трудовой книжки, которую почему-то нельзя было выдать без личного его присутствия. Как старый больной человек ехал с пересадками в набитых трамваях, как переходили мы с ним казавшуюся бесконечной площадь, как, шаркая слабыми ногами по бесчисленным лестницам и переходам, он добирался до канцелярии и, наконец, остановился, озираясь, в этой жужжащей и трещащей, и щелкающей комнате, где, кажется, ничто не могло бы привлечь внимания людей к очередному просителю-посетителю... И вот все-таки нашлась одна женщина, которая увидела стоящего папу и вскочила, освободив ему стул, и сказала тихо, потрясенная: "Какой были большой человек и какой теперь стали..."

Был повелительный человек, властный руководитель, требовательный начальник. У него в экспедициях, при общем повальном пьянстве, никто не смел капли в рот взять. При общей небрежности в работе ему не смели давать неточные или приблизительные данные из лаборатории; он, который все котлованы облазил своими ногами, мигом обнаруживал брак и ложь, к которым был совершенно нетерпим, что бы там о нем ни говорили. Автор учебников, создатель нового курса, авторитетный специалист, без которого не решался ни один серьезный вопрос в его области.

Он сидел на стуле и обводил знакомую комнату светлым, покойным взглядом: все это было сейчас так далеко от него и уже ничего для него не значило. Оставался всего месяц до его ухода из жизни.

Все уже позади, все пройдено: и больница, и операция, и тяжелейший послеоперационный период, и шквал неожиданно налетевших мучительных воспоминаний и снов, и болезненные приступы обид и разочарований, всему я была свидетелем, и это время было тяжелейшим и для меня, потому что и со мной были связаны многие его обиды, гнев и разочарование, которые отравляли его огромную, нежную и верную любовь ко мне.

Мы и сами не знаем, сколько в нас греховного, гордого, человеческого. Сколько раз я становилась на колени в своей комнате, потрясенная тем, какие скалы гордости громоздились во мне, и свербили, и болели при каждом папином требовании или упреке, неважно, справедливом или несправедливом. Вместо того, чтобы с любовью и состраданием помогать ему нести его тяжкую ношу, я то и дело бунтовала против него. Вместо того, чтобы смириться в кротком понимании своего недостоинства, я по-мирскому его "защищала", я, столько уже, кажется, понявшая, не понимала еще ничего.

О Господь мой! Ты и через это нас провел и вывел, и эти переживания были по милости Твоей! Ты смирил сердце мое, чтобы излить в него Твою благодать: "Любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам". Гордым Бог противится, а смиренным дает благодать. Кротких и нищих духом Бог называет блаженными, и в этой жизни, и в вечной. Мир презирает таковых, но Бог обещает им Царство Небесное — ив небесах, и уже сейчас в сердце!

Вся жизнь папочки моего рухнула, но устояло то единственно ценное, что было в ней: Иисус! Молитвы его стали краткими: он стоял, закрыв глаза, и повторял: "О Иисус мой! Иисус мой дорогой!" В самой глубокой скорби человеческой Иисус всегда с нами.

Лужские верующие, которых папочка сердечно любил и каждого посетил в доме его — в течение десяти лет проповедовал Слово Божие в лужской общине, — все, как один, отмечают главное папино качество: "Кратчайший и добрейший был брат!" Таким сделали его десять лет непосредственного служения Господу и изучения Слова Божьего в детской вере и простоте. Но осенние месяцы его страданий сделали его таким и в отношении к неверующим! Раньше он считал "ближним" своим только брата во Христе.

Герман часто приезжал ко мне в ту осень и имел рвение хоть чем-нибудь послужить папе: он привозил из Москвы ему лекарства, покупал поздний виноград, соскочив с трамвая, когда увидел его где-то в ларьке... Папочка только говорил ему, принимая его дары: "Что ты так обо мне заботишься? Я не стою всего этого!"

Тихим и кротким стал мой папочка. Шаркая по полу, шел в кухню греть молоко для простуженного младшего зятя, подавал ему и спрашивал: "Милый мой, чем тебе еще послужить?"

Так вот, в совершенной немощи своей папочка сделал то, что не удавалось ему за все двадцать пять лет жизни с нашими мужьями. Ни силой, ни властью, ни авторитетом, ни умом, ни заслугами своими, ни требовательностью, ни всей правотой своей не добился он того, что случилось в тот, последний, месяц его жизни: не только мы, но и мужья наши, все мы замолкли перед ним, и в сердцах наших пали все башни защиты и сопротивления, — растаяли! Ни у кого не осталось ни обид, ни даже памяти о них, никто не имел, что предъявить ему. Не было сказано ничего, не было никаких "выяснений отношений" и счетов, но не осталось ничего недосказанного и удержанного! Вот так, по глубокой справедливости, утоляющей все сердца, развязывает Господь наш греховные наши жизненные узлы, не оставляя ничего недоговоренного, примиряя все. Наш Бог есть Бог любви и милосердия. "Да будет тебе по желанию твоему!" Есть желания, угодные Богу, через исполнение которых Правда и Истина восстановлены и прославлены.

Благодарность, какая у меня благодарность за полное прощение и избавление, за все пережитое! "Знай в сердце твоем, что Господь Бог учит тебя, как человек учит сына своего". "Всякое наказание в настоящее время кажется не радостью, а печалью, но после наученным чрез него доставляет мирный плод праведности".

В одной из своих проповедей папочка, как бы предчувствуя будущие испытания и памятуя прошедшее, говорил: "Через Иисуса Христа Бог обильно изливает в нас Духа Святого, Который обновляет жизнь нашу. Это не плод фантазии, это реальное Его действие! Нас окружает мир, и мы настолько испорчены грехом, что только излияние Духа Святого дает нам новое сердце и новую жизнь. Исправлять нам в себе нечего: испорчено все! Некоторые думают, что они могут изменить себя сами: будут упражняться в добродетели, будут защищать себя от мира. Но мы, чем больше вникнем в себя, тем больше видим свою полную беспомощность! Мы бессильны не только обновить, но и просто улучшить себя. Вот Господь и дает нам Духа Святого для нашего обновления, и дает в изобилии!"

В Новый год случилось так, что впервые за много лет или даже, может быть, вообще впервые в жизни вся наша семья, со всеми детьми, собралась за общим столом, испытывая забытое уже чувство единения и мира. Папочка встал и помолчал несколько времени, волнуясь. "Может быть, я последний раз со всеми вами, — сказал он наконец, — я хочу сейчас, здесь поблагодарить Господа, Бога моего за все милости Его ко мне и за избавление Его". Никто не возразил. Мы с сестрой, не вставши, все же мысленно присоединились к его молитве: мы тогда еще обращались к Богу нашему втайне! И вот впервые, перед всеми, вслух, прозвучала краткая и сильная папочкина молитва. Это был итог всего пережитого. Он благословлял нас всех и благодарил, он славил Бога своего и дрогнувшим голосом благодарил за Сына Его, Спасителя нашего...

Сестра моя в своем новогоднем поздравлении попочке нашла прямые и точные слова, благодаря Господа за то, что Он вывел и его, и меня и ее саму из бездны...

Счастье и благодарение наполняли папочкино сердце весь последний его месяц. Любовь светилась в глазах его и выражалась в каждом слове. Сестра вспоминает тот месяц как счастливейший в жизни своей, впервые прожитый вместе с мужем и отцом, а не между ними. Но близок, близок был уже конец пути и последние мучения, его сопровождавшие...

Как трудно душе расстаться с телом! Как трудно все отпустить, все принять и отойти! "Человекам положено однажды умереть..." "И душа его приближается к могиле, и жизнь его — к смерти". И говорит человек Богу, как Иов: "Вот, я ничтожен; что буду я отвечать Тебе? Руку мою полагаю на уста мои".

Кто знает, зачем мучается человек при отходе своем? Господь делает так, и кто будет спорить с Ним? Но я и теперь скажу: по милости Своей Бог делает это нам! Он берет нас в лучший наш момент, Он дает достигнуть нам здесь, на земле, высшего своего состояния, чтобы лучшую награду получить на небесах. Как серебро, Он испытывает нас, и, как золото, плавит в огне. Душа вступает в последний, смертный бой с сатаной, с тем, о ком сказано, что он — лжец и отец лжи. Он говорит душе нашей в смертной ее тоске, что не для нас благодать Божия, что мы запятнали одежды свои и недостойны, он наводит на нас ужасы преисподней...

Случайностей было так много, что я уже не могла считать их случайностями. Мы как раз в этот день вернулись из нашей поездки на теплоходе, телефонный звонок застал нас дома, когда мы собирались уехать в следующее путешествие, а вопрос о переезде папы встал именно тогда, когда мы оба на машине приехали в Лугу, где я намеревалась ухаживать за папой.

Герман мой не колебался ни минуты: в нем загорелось желание — помочь папе!

И вот я у папиной постели. Худой, обросший папочка мой, в коридоре, на рваных простынях... Полтора месяца, как я его не видела, ушла от него, встала против него, оставив его в горе и скорби из-за меня. Почему?

Многие годы я смотрела на папу как на высшее существо, он всегда был таким необычным и высоким для меня. Я смотрела на него, вместо того чтобы смотреть на Бога нашего! Соблазн, постигающий многих людей: идти за человеком, смотреть на человека!

Сам папа многократно повторял мне, что он "тяжелая ноша для Господа", он очень о многом в себе сокрушался и на своем опыте учил меня: "Не смотри на себя! Смотри на Христа. Смотря на себя, ничего хорошего не увидишь". Но я тогда не понимала всю истину и личностность этих слов.

Когда я была в Краснодаре и во всем исповедовалась перед Анной Алексеевной, я рассказала ей об этом мучительном узле отношений папы и Германа. Но мудрая, с чистым и спокойным сердцем, она не стала ни судить его, ни защищать: "Твой папа, — сказала она, — тоже человек! Один Бог праведен и безгрешен. А люди, какие бы ни были они столпы, — они могут падать! Нельзя требовать от твоего папы совершенства: никто из нас, людей, не может быть таким. Благодари Господа за него, люби его всем сердцем, он столько сделал для вас и такую высокую жизнь прожил. Но если хочешь видеть совершенство и справедливость, — иди ко Христу! Иди к Самому Источнику! А против папы твоего ничего не имей на сердце: он — человек".

Я стояла у папочкиной постели с острым сознанием своей вины перед ним. С какой радостью он меня всегда встречал, с какой любовью и восхищением! Отблеск этих чувств и сейчас проходит по его лицу, но тут же взгляд его делается испытующим, и он отводит его от меня...

Господь мой! Ведь единственный вопрос, который мы оба хотели задать друг другу, был тот же, который и Ты задаешь нам: "Любишь ли ты меня?" Трижды Ты спрашивал Петра! Потому что ничего не делается в мире без любви! Боясь потерять папину любовь, я не говорила ему всей правды о себе, и вот к чему моя ложь привела. Господь разрушил мое ложное благополучие...

Помолчав, папа рассказал о своем состоянии и о том, что надо как-то ехать в Ленинград. Я быстро ответила, что машина и Герман ждут его внизу! Опять тот же быстрый и глубокий, испытюущий взгляд и долгое, задумчивое молчание... "Ну что ж, значит, поедем", — говорит он наконец.

По мере того, как мы одеваемся, спускаемся медленно по лестнице, приближаемся к машине, папочка волнуется больше и больше, и когда Герман, распахнув дверцу, сам спешит навстречу папе, папа, не вытирая и не стыдясь слез, протягивает ему руку...

Столько лет непонимания и неприятия, и вот они исчезли, как пар, не оставив и следа. Так вот, незаметно, в ничтожных событиях, совершаются великие душевные перевороты. Бо-жия любовь обнимала нас всех троих! А я поняла блаженство происшедшего только на следующий день; нет этого нарыва в душе, нет этой боли, нет вины, я переполнена любовью, а сердце все ширится: это Господь мой! Это Он, по Слову Своему, дает освобождение, примирение, спасает и восстанавливает уже здесь, на нашей земле, слава Ему.

Папочка просил заехать на дачу. Прошел в свою комнату, выдвинул один за другим все ящики, потом закрыл, не взяв ничего, кроме маленького, еще маминого, Евангелия, обвел комнату глазами... Посмотрел, как попрощался; больше он сюда не вернулся. Ни в эту комнату, ни на эту скамейку, где любил сидеть теплыми летними вечерами и смотреть на тихое небо и верхушки сосен, благодаря Господа за прожитый день, за продленную жизнь. По дороге в Ленинград у папы было такое светло-задумчивое выражение лица, такой покой во взгляде, обращенном на пролетающие поля и леса, что я недоумевала: ведь он так плох был в больнице! Но это был бесценный дар мира и покоя в долине скорби и страдания, это была милость Божия к нему: он был счастлив тогда в машине! Счастлив примирением, счастлив отданностью жизни своей в руки Божьи. Господь наш укреплял его перед многими скорбями, которыми должно было ему пройти: туда вел его путь.

Как спокойно стало мне, открою ли, закрою ли глаза. Вся земля, окутанная многими защитными слоями, висит на ниточке Божией милости. Все люди, так уверенно на ней распоряжающиеся, пользуются этой милостью и любовью, превосходящей человеческое разумение... Я с таким состраданием сейчас смотрю на всех: хрупкая человеческая жизнь. "Вы, которые не знаете, что случится завтра: ибо что такое жизнь ваша? пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий" (Иакова 4:14). И на что тратится эта жизнь? Господь мой! На что тратим мы жизнь нашу, данную Тобой, чтобы мы искали Тебя, хотя Ты не далеко от каждого из нас! "Ибо мы Им живем и движемся и существуем..."

Мне удалось уехать к Герману в тот же день, несмотря на летнюю пору отпусков и огромные очереди в кассах. Мы везде ходили и ездили, не разнимая рук, молчаливые и тихие, переживая возрождение участия и восстановление доверия. Я училась любить по-новому, с кротостью и послушанием, пребывая в постоянной молитве; только любовь Божия могла возродить мое сердце и наполнить его собой, потому что мне самой эти качества были никак не свойственны... Я совершенно перестала чего-либо требовать от мужа своего, дарованного мне вторично, напротив, стремилась и искала случаев сама ему послужить.

В миру говорят, что битая посуда может еще долго послужить, но шрамы-трещины всегда будут видны. Но я свидетельствую и говорю, что Господь соединяет так, что эти шрамы не только не видны, но их и нет! На том месте, где была рана, сейчас смирение, и благодарность, и любовь больше, чем она когда-либо была. Но все это пришло не сразу. О как многому мне еще надо было научиться и, конечно, переживать, потому что без переживаний, без участия сердца мы не научаемся никогда и ничему.

Как сказал нам Христос, так и делает: "Когда же придет Он, Дух Истины, то наставит вас на всякую истину; ибо не от Себя говорить будет, но будет говорить, что услышит..." Дух Святой наставляет нас и учит постепенно, по мере возраста нашего, по мере того, что мы сейчас можем вместить. Мы не могли еще о многом говорить. Так, мы молчали о папе. Мы ездили и путешествовали и не могли заехать в Лугу. Я ничего не знала о нем. Боль нашей последней встречи, когда мы оба плакали, сидя за столом, была у меня загнана далеко вглубь. Но у Бога так не бывает, чтобы дети Его были непримиренными и противоречие было бы загнано внутрь: нет, все выходит наружу, все разрешается, развязывается, покаяние приносит свои плоды, видимые свои результаты, и очищается человек.

Все то время, что я не видал папу, он выдерживал страшную неравную борьбу с одолевавшим его недугом и одолевавшей его скорбью... Он переживал горчайшее разочарование во мне и не мог ни простить Германа, ни приветствовать наше соединение.

Он не мог сделать такого крутого поворота, как я, в отношении моего мужа — от полного его отрицания до полного его принятия. Он так верил мне, а я была не права и виновна...

И все завязалось совершенно безнадежно: его дом был закрыт для нас, а он погибал от одиночества и физической беспомощности, и никакие силы не заставили бы его позвать нас на помощь. Мой папочка!.. Могучий, львиной натуры человек, великое дело его примирения совершилось в полной его немощи! Господь дал ему увидеть Свое лицо — смиренного Агнца! И папочка, любя Иисуса и взирая на Него, сам стал таким в конце своей долгой жизни. Безнадежный наш узел был развязан Самим Господом!

Слово Божие говорит, что много скорбей у праведного, и от всех их избавит его Господь. Мы живем во плоти, и мы живем в мире, поэтому много у нас скорбей, но мы повторяем с патриархом Иаковом: "Бог, пасущий меня с тех пор, как я существую, до сего дня, Ангел, избавляющий меня от всякого зла". Иаков, оплакавший смерть любимой жены, оплакивавший много лет гибель Иосифа, не зная, что он жив, Иаков. сказавший — "малы и несчастны дни жизни моей"... Этот Иаков, обозрев перед смертью всю жизнь свою, увидел ее всю осыпанной благодеяниями и благословениями Господними!

Как это может быть? Да так, что он познавал в каждом новом переживании ни с чем не сравнимую сладость близости Бога своего, о которой псалмопевец сказал, что она "слаще самой жизни"! Иаков кончил свою жизнь глубоко верующим человеком, который видит участие Бога в каждом шаге своей жизни, даже и тогда, когда он еще и не подозревал об этом!

Вот древний израильтянин идет к жертвеннику, он хочет принести жертву за грех свой, он сознает свою греховность, он нуждается в очищении, это как бы его покаяние. Но Бог говорит ему, чтобы он оставил жертву свою у жертвенника и пошел прежде примириться с братом своим, который что-то имеет против него. У покаяния должны быть плоды! Поворот к Богу в сердце должен проявиться и видимо, в поступках наших. Покаявшись перед Богом моим и перед мужем своим, я продолжала считать, что не я, а муж мой что-то мне должен, не я должна вернуться, а он должен прийти ко мне. И вот получилось это новое нагнетение нравственных страданий от своей неправоты, предписывание себе ложного долга, которого нет нигде в Слове Божьем, напротив: "Милость превозносится над судом" и "Отдашь голодному душу твою и напитаешь душу страдальца, тогда свет твой взойдет во тьме и мрак твой будет как полдень". Жизнь моя вернулась в меня. На душе был такой покой и такая благодарность Господу моему за Его избавление и спасение, продолжающееся всю нашу жизнь, что я чувствовала себя независимой от внешних обстоятельств и даже от того или иного внутреннего состояния Германа. Как упали все призраки и ужасы неведомого адского царства, мучившие меня так долго. Да, я знаю теперь лицо Бога моего; это любовь и милосердие к нам. И я знаю теперь один ответ на все вопросы о том, почему Бог делает так, а не иначе, почему нам приходится переживать тяжелые для нас времена: все, все, что дает нам Бог, Он дает нам ПО МИЛОСТИ СВОЕЙ. Если Он разрушает, то Слава Ему! Он разрушает нашу близорукость, когда мы утыкаемся в материальные проблемы, Он разрушает наши иллюзии и нашу ложь. Он призывает нас к небу, учит нас ходить путями правды.

Я прощена, и все будет мне, что должно быть, и все, что мое, то придет ко мне, — как хорошо все пути свои предать Господу!

Я сидела перед телефоном, как оглушенная. Ушло мгновенно все мое невероятное напряжение, в котором жила третий месяц, зажила тут же сквозная рана, снялось с меня бремя, которое сама взвалила на себя.

Я пошла в маленькую комнату и встала на колени, не в силах ничего говорить: на меня с неба лился поток любви, хлынувшей через разрушенную преграду! Я знаю теперь лицо Бога: Бог есть Любовь! "...Долготерпит, милосердствует, не ищет своего, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит..."

О Любовь! Твое имя — Иисус,

О Иисус, Твое имя — Любовь!

Как могла я на кого бы то ни было возлагать ответственность за решение, любить мне или не любить мужа своего! Милостив, милостив Господь мой, что Он дал мне это освобождение и сейчас сиял светом и любовью на меня, грешную. Христос помиловал меня, мне ли не любить друга юности моей?

Теперь я знаю; все, что есть в мире доброго, мы получаем от Бога. Как видимый солнечный свет льется на нас, так же льется и невидимый поток Божией любви и милости к нам, людям, к нам, грешным, к нам, недостойным, — льется! "Хочет всех людей Господь благословить!.." Христос открыл нам путь в небо, открыл сердца наши для этого потока любви. Люди бывают несчастны, только отвернувшись от этого Источника милости и добра.

После того, как я покаялась перед Господом и свалила с души бремя грехов своих, и рассталась со всеми своими "идолами", с отвращением выбросив все письма, фотографии, стихи — весь тот дурман, которым держал сатана мою душу в своей власти, для меня стали звучать все громче слова: "Сотворите же достойные плоды покаяния!" Мой первый плод — примириться с мужем моим. Сколько вокруг этого было у меня ужасов: бессмысленных, беспочвенных, призрачных — сатанинских. Играла ревность, воображение, недоверие, и я совершенно не видела реального положения вещей; один голос говорил мне; "Поезжай к мужу, восстанавливай семью". А другой голос говорил: "Вырви его из сердца, он тебя не любит и не хочет, иначе он давно бы уже все там бросил". Теперь я знаю, что это была ложь. Но тогда я не знала, на что мне опереться. Приближалось лето — свободно могла поехать к нему, но другой голос изводил меня, и я жила как бы с непрерывным прострелом в сердце. Папа, видя, что я приезжаю к нему на дачу вся черная от мучений, плакал, глядя на меня. Он посадил меня за стол и прочитал мне слова: "Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными..."

И так мы сидели за столом, и оба плакали: он — от сострадания мне, я — от непосильной и мрачной задачи вырвать мужа и отца моих детей из сердца моего.

Вернувшись домой, я остановилась перед телефоном. Страшная борьба началась во мне: должна — не должна — должен... Я не должна звонить ему. Это он должен. Это он создал такое ложное положение. Я создала его... Но разве я заставляла его жениться? Он был слаб после болезни, и я оставила его одного, а потом он оказался в ловушке... Сколько он уже мне мучений причинил! А я ему?.. Я не могу к нему ехать, я должна забыть его, я не должна звонить, я не должна первая! Я не верю ему!

Сверхъестественная сила влекла меня к телефону. Я быстро и с замиранием сердца набрала номер. Германа могло не быть в городе, не быть дома и не быть у телефона. Но он ответил мне, едва я успела закончить набор.

И сейчас, когда вспоминаю о папином сильном и горячем желании привести меня к Источнику благ и сил, и о своем длительном и трудном рождении, и о том, как я разочаровала папу своего, я хочу сказать всем, чей вздох слышу на собрании: "Не бойся! Только веруй!" И я, и сестра моя приняли святое водное крещение во имя Господа нашего Иисуса Христа в великой радости своей и в огорчении — уже без папы и без его прямого воздействия: Сам Господь пришел к нам и могущественно привлек к Себе сердца наши. Я бы, входя в воду реки, пошла бы, кажется, хоть по ножам, хоть по языкам пламени: меня звал и ко мне протягивал израненные руки Сам Христос.

Да, Господь Сам пришел ко мне, но это папочкин труд молитвы! Счастлив человек, если есть у него хоть кто-то, кто молится за него.

В одной духовной статье я прочитала: "Нет никакого сомнения в том, что молитва за близких нашему сердцу будет услышана. Принесенная во имя Христа, она парализует действие сатаны на волю этих людей и дает им силу стать на верный путь... Я убежден, что многие души стоят на пути погибели потому, что не находится человека, который, будучи сам в общении с Богом, помолился бы за них. Апостол Павел пишет: "...С кротостью наставлять противников, не даст ли им Бог покаяния к познанию истины, чтобы они освободились от сети диавола, который уловил их в свою волю". Важно отметить тут слово "освободились". Мы об этом именно молимся:

Благодать производит последствия, которых никогда не смог достигнуть закон. И христианин никоим образом не подчинен закону! Его жизнь, его праведность, его святость основаны на вере Слову Божию, а не на делах. Ставить себя в зависимость от закона — значит удаляться от Христа, от Духа Святого, от обетовании Божиих, от Веры!"

Только сейчас эти папочкины слова вмещаются в меня, и я понимаю, что, видя меня в нравственном тупике, он указывал мне единственный выход из него, и что я никогда не смогла бы возродить и восстановить свою семью на старых основах, не пережив возрождения и восстановления сама. Я заставляла себя быть хорошей женой, заставляла себя любить мужа, заставляла себя исполнять свой долг, пять лет заставляла, и это не принесло радости ни мне, ни ему, и не могло быть иначе, ведь во мне жило и прежнее своеволие, и прежняя гордость, и "достоинство", и прежние "мечты", и целью моей по прежнему было — получить от жизни удовольствие и наслаждение. Когда моя подруга спросила меня, в чем я вижу смысл жизни, я ей ответила: "Осуществить себя!" Но Бог наш говорит совсем другое: "От одной крови Он произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его, и не найдут ли, хотя Он и не далеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся и существуем". "Итак, оставляя времена неведения, Бог ныне повелевает людям всем повсюду покаяться..."

Я писала папе, желая получить от него оправдание своего пути, я хотела оправдаться без признания себя грешницей, без покаяния, без принятия жертвы Христа. Я не получила облегчения и спрашивала папу, что, может быть, мои духовные искания идут в неверном направлении? Он отвечал: "Разве могут быть духовные искания в неверном направлении? Если в неверном направлении, то это не духовные искания, а плотские, разумея под последними и чувства, и отношения, и разум, но все связанное с человеком, его натурой. Ведь невидимая духовная сторона жизни — одна, она в присутствии Божием, и от Него исходит, и к Нему возвращается. Духовные искания направлены всегда только к Богу духов, и к Его Слову, написанному по вдохновению Святого Духа Божиего".

Я, в своем несчастье, получала поддержку от счастливого человека, радующегося близости и любви Божией: я была сильна и здорова, а он вот уже сколько месяцев сидел дома взаперти, один, со сломанной ногой, заново учась ходить и стремясь никому не быть в тягость, и это от него я получала столько любви и нежности, столько духовной пищи. Да, любовь — это никак не что-то заслуженное, это даром и не по заслугам, это отсвет Божией любви. По заслугам — это надо было бы ему закрыть для меня свой дом, а он открывал мне свое сердце, свой кошелек, свои двери, и чистым потоком лилась на меня его любовь, его молитвы, его размышления над Словом Божиим. Он никогда не позволял мне искажать его! Он не спорил, не обвинял меня, не указывал на все мои грехи, а он раскрывал и разъяснял мне Истину, желая, чтобы я была свободна, понимая, что никто меня не освободит, кроме Сына Божия Христа: "Если Сын освободит вас, то истинно свободны будете".

Свобода! Всю жизнь папа стремился иметь свободу, так же, как я стремилась иметь любовь. И он нашел совершенную свободу — в Христе, так же, как я нашла в Нем же — совершенную любовь, и с тех пор не ищу ее нигде, но имею! Для папы ценно в жизни было только то, что дается и делается свободно, добровольно.

Он никогда ни от чего не "отказывался", не принуждал себя и не насиловал: он "простирался вперед", оставляя с легким сердцем "заднее", как тот купец, который продал все, что имел, чтобы приобрести бесценную жемчужину. Приобретение, обогащение, дерзание в том, чтобы иметь Духа Святого, по потребностям сердца. Он ясно видел, что враг души человеческой подменяет духовные потребности сердца благами материальными, обещая людям "свободу", но порабощая их еще больше, усиливая мрак их душ. Сам же он, открыв свободу во Христе, стремился брать и брать рукой веры, легко расставаясь с тем, что мешало брать больше: "А если сердце занято собой, своим, с чем я не хочу расставаться? Как получить тогда? Ведь Дух Святой до ревности любит. Ведь все, что не отдано, принадлежит врагу Божьему! Как совместить в сердце то и другое? Это невозможно!"

Папа учил меня просить; "Но что значит просить? Ведь это значит и брать верою, чтобы "нам, язычникам, получить обещанного — не только Его желание, но обещание! — Духа Святого верою". Но я все тщилась действовать по индийской философии и своими силами достигнуть мира душевного. Я писала папе, что хочу отказаться от всего личного, а он отвечал мне с удивительной краткостью и глубиной: "Отказаться от всего личного — ради кого и чего? Ради Иисуса — это приобретение, а не потеря!"

Как папочка нес меня, с каким терпением и искренностью меня наставлял, на какие вершины мне указывал, но я тогда никак не могла схватить его мысль, потому что... Д? почему же, в самом деле?

Когда апостол Петр со всею силою свидетельствовал перед иудеями о воскресении Христа, о расторжении уз смерти, о том, что Тот, Кого они распяли, был Господом и Христом, Мессией, обещанным Богом через пророков, то они, даже умилившись сердцем, все-таки первое, что спросили, это: "Что нам делать, мужи братия?" Но никакого дела и никакого подвига от них не требовалось! "Петр же сказал им: покайтесь, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов, — и получите дар Святого Духа".

Папочка чрезвычайно ценил все мои жизненные переживания как мой путь к Богу нашему, Которого я должна была увидеть как своего личного Спасителя, раскрыть перед Ним сердце свое, довериться Ему без оглядки... Он писал: "То, что ты пережила, сообразно с твоей натурой, оно обогатило тебя. Как ты могла бы иметь представление об этой стороне человеческого сердца, не пережив все сама? Когда ты все осмыслишь, — ведь все, что в твоем сердце, знаешь только ты одна и сердцевидец Бог! — когда все уляжется, то ты сможешь с искренним сердцем за все пережитое благодарить Бога. "За все благодарите"! Мариночка, это не философия! Это не деятельность разума, здесь весь человек! И все пережитое — это большое богатство для тебя".

Мой папочка! Я слышу тебя сейчас: да, я благодарю Господа за все пережитое, за все, через что провел меня, чтобы я могла увидеть саму себя в Его свете и воззвать к Нему! Папочка, не было ни одного Слова Божиего, которое ты мне передавал, которое осталось бы тщетным и не совершило труда своего. И нам не надо бояться, что мы говорим ближним нашим впустую: Божие Слово, с любовью и верой сказанное, не пропадает, через десять, через двадцать лет вспоминается! И если мы к Истине приведены через страдания, — благословенны эти страдания. Если для прозрения нужна; операция — благословенны руки, ее делающие! Если Господь (разбивает наше сердце, так это потому, что оно каменное: Слово Его подобно молоту, дробящему скалу. Один проповедник, венгр, рассказывал: "Когда я обратился к Господу, то первый человек, с которым я хотел разделить свою ни с чем не сравнимую радость, был мой брат. Но он; и слышать ничего не хотел о том спасении, которое совершил для нас Христос. Тогда я сказал ему: "Брат! Я не буду больше ничего говорить тебе, но знай — молиться за тебя ты мне запретить не можешь! С сегодняшнего дня я начинаю постоянную молитву за тебя!" Мои дорогие, вы, конечно, хотите услышать, что через месяц мой брат покаялся... Или через Д год! Но нет, прошло двенадцать лет, двенадцать! Мы встретились с ним в концлагере, куда нас обоих привезли на смерть, И вот здесь, в этом месте ужаса и страдания, у него открылись глаза на Христа, Христос Сам пришел к нему и таким счастьем наполнил его сердце, что он, умирая, говорил: "Господи, слава Тебе! Я вижу небо отверстое, я иду к Тебе, Ты возлюбил меня до смерти крестной, Ты принял меня, Ты просил меня, грешника и хулителя Твоего, — какое счастье!" И он не видел ни мрачных стен, ни тусклой лампочки, ни убийц своих, — весь в руках Христа, любящего и избавляющего нас от грядущего гнева..."

И папочка мой был уверен, что рука Божия — надо мной, что Он ведет меня, переводя с одной "пажити" на другую...

Все жизненные переживания папа считал благом. Он показывал мне добрую сторону всего, и все доброе у него восходило к Христу! Так он писал о моих мучениях "ожидания"; "Годы ожидания — это чудно! Ожидание возвращения любимого Иисуса длится ведь годами, веками! Кто может понять возвышенность ожидания?" Служить Богу живому и истинному и ожидать с небес Сына Его... Кто понимает ожидание любимого? Пережить ожидание — это тоже большое богатство. Это ведь не просто ожидание на перроне, нет, оно насыщено жизнью, каждодневной жизнью".

Было в жизни единственное, против чего он восставал всегда и везде, — это внешние формы, выдаваемые за нечто "духовное": долг, обычай, традиции, материальное, "жертва" и другие насилия над внутренней свободой человека, которыми враг души человеческой мучает людей, порабощая их. "К свободе призваны вы, братия, только бы свобода (ваша) не была поводом к угождению плоти; но любовью служите друг другу".

Папа говорил о свободе от греха, свободе от закона и других порабощении, свободе, даруемой Христом, Который оправдал нас, очистил и омыл кровью Своей, я же все время искала видимых признаков христианского поведения: "Ты пишешь и называешь евангельским стилем семьи, когда жена постоянно дома, создает устойчивость жизни, все дома устраивает и т. д. Мне думается, то, что ты перечисляешь, это внешние признаки, которые должны изменяться и с развитием истории, и применительно к потребностям жены и мужа. Но что значит в широком смысле "Возлюби Бога всем сердцем и разумением и ближнего, как самого себя", — ведь, по словам Христа, это весь закон, который дарован всем людям, каждому народу, роду, племени и семье! Если есть любовь между членами семьи, то нет закона, управляющего их взаимоотношениями, "обязанностей жены". Не домоседка жена связывает всех в единую семью, а взаимная любовь, которая не ищет своего, и это не меняется со временем, это вечный признак, это внутренний и единственно правильный признак, он никого не связывает и не принижает долгом и обычаем, но обогащает, поднимает, создает невидимые связи..."

Да, папочка мой, и это я вижу и знаю сейчас! Господь созидает дом, Господь охраняет город, а мы, как бы ни пересаживались, не можем произвести "музыку", не можем по природе своей, ничего не можем без Духа Божьего, без веяния Его свободы и Его любви.

Все время папочка поворачивал мой взгляд на Христа, но я не видела Его. Зато я видела папу самого, и слезы часто наворачивались на мои глаза, когда представляла его себе, когда видела его веру, его любовь ко Христу: "Душа моя ожидает Господа более, нежели стражи утра". Ночь для стражника тянется очень долго, и возникает большая потребность в свете, утре! Мне всегда очень близка эта потребность! Ведь Господь наш назван "звездой утренней", предвещающей конец ночи и близость дня".

Я видела его мужество в перенесении своей беспомощности и одиночества: сестра должна была уехать, и он останется один. "Конечно, без нее будет трудновато, но я знаю, что это будет Господним благословением для меня".

Я восхищалась его широким взглядом на мир; "Уж очень хороша осень, этот постепенный переход от деятельности к покою и тишине... Эта постепенность свойственна нашему Небесному Отцу, Который подготавливает все издалека. Посмотри, как Он ведет Петра к новому порядку на земле, от закона к благодати, к тому, что народ Израильский перестал быть единственным народом, кому принадлежали обетования... Как апостол Павел тоже был подготовлен Иисусом постепенно после пяти лет для благовестия язычникам... Поэтому и нам надо все принимать как благословение Господне и терпеливо ожидать просимое, деятельность наша должна быть без нервозности!"

Больше всего я боялась потерять папину любовь и расположение ко мне, иногда мне страшным кошмаром являлось, что он выбросит меня из своего сердца, — как мне жить тогда?

Нераскаянный грешник обвиняет в свое грехе всех, кроме себя. Я обвиняла перед папой своего мужа. Свой развод и свой уход я объясняла желанием "духовной свободы". Когда Герман говорил ему правду обо мне, он считал это клеветой, а видя его разгневанность, решил, что он меня ненавидит; ничто не могло поколебать его веры в меня и верности мне, хоть бы все люди говорили против меня!

Если меня спросят сейчас, отчего страдают люди на земле, я отвечу: от грехов своих! От этого мешка греха на спине, который и волочить уж невмоготу, и скинуть не хотят, считая их самым ценным своим приобретением. Гордость ранена, самолюбие страдает, заслуги прошлой жизни висят бременем, упорство, упрямство, злоязычие, — плачем плачет человек от них и еще сильнее их к груди прижимает! Сама так плакала и всю эту колючую проволоку к себе тесно прижимала: еще бы! Ведь всею жизнью ее наживала, создавая свое "положение", свой "авторитет", уважение людей, знания, заслуги, — а это все мешок грехов на спине и колючая проволока у груди.

В первый год нашего возвращения из Индии летом я, со всем упорством и упрямством, сама плача и рыдая, отрывала мужа от себя, а потом провожала его на вокзал, а он, без кровинки в лице, каким-то механическим движением сунул мне пятак на обратный автобус, и я возвращалась по пыльной июльской дороге, света белого не видела, — кто мог остановить меня? Я никого бы не послушала! Я закусила удила и неслась неведомо куда, воображая, что я "осуществляю себя". Придя домой и поняв, что это я сделала, я начала бить себя в грудь и криком кричать от нравственной боли, но и тут не могла поступить иначе, как будто на конвейере оказалась, где вся цепь последующих драматических событий уже предопределена, так мне бы соскочить с этого конвейера! "Спасайтесь от рода сего развращенного"! Но я сама была этим родом. И меня несло, несло.

На крики и вопли мои прибежал папа, обхватил меня руками и готов был бы стоять за меня против всего света! За меня, неправую, виноватую!

Когда он во гробе лежал и руки его, исколотые иглами, были покрыты простыней, я положила свою руку на них и вспомнила ту минуту. Папочка мой. Защитник мой.

Он ни о чем не спрашивал, только обнимал, защищал меня, думая, что это Герман причинил мне такую страшную боль. А это не он мне, а я ему причинила боль. И сколько еще боли этой на этом конвейере греха, где "коготок увяз — всей птичке пропасть"! Папа встал за меня против моего мужа, любя меня и веря мне. Так я все вокруг себя запутала, что не в силах человеческих было все это распутать и выпрямить пути мои.

Шел последний год папиной жизни, и именно на него пришлись все потрясения и события моей жизни, которые папа принял на себя. Он приезжал ко мне на другой конец города, на трех транспортах, всего на час, чтобы быть дома к возвращению младшей внучки Дашеньки из ее очередного кружка. Он приезжал весь замороженный ив негнущихся пальцах держал все ту же свою сеточку: он слышал, будто в нашем районе нет пшена, и вот привез мне пшена...

Узнав о моей простуде, привез мне меда и полный набор лекарств. Он мот исходить все магазины в поисках теплых носков для меня, увидев, что я натягиваю резиновые боты прямо на чулки... Он медленно раздевался в прихожей, не позволяя за собой поухаживать, и, растирая закоченевшие руки, говорил что-нибудь шутливое о погоде и старых костях. Садился в кресло и начинал меня расспрашивать, вникая, всматриваясь, стараясь понять мое внутреннее состояние, а потом говорил, что главное, с чем он ехал, что считал необходимым мне сказать: "Стойте в свободе, которую даровал вам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства!" Ни какими обстоятельствами своей жизни, никакими поношениями и притеснениями не мог папа быть лишенным той свободы, которую он искал с юности и нашел во Христе. И как он хотел передать мне этот дар! Как он хотел видеть меня цельной, мужественной, прямо и ясно смотрящей в глаза всем, уверенно идущей по жизненному пути! Видеть меня омытой, оправданной, верующей в дар спасения по благодати, по милости, по любви Божией к нам.

На каждом собрании, как вздох единой души, звучит молитва за близких наших! Это была папина молитва, теперь это — моя молитва. Написано в Слове: "Спасешься ты и весь дом твой". Из обреченного на погибель Содома Ангел за руки вывел дочерей Лота! Господь наш не оставляет без ответа этих молитв. Но в свое время! Здесь терпение и вера праведных. Всей любовью своей, всей верой своей ни отец, ни мать не могут дать рождения от Духа: это делает только Сам Дух.

Недавно принявшая крещение юная душа рассказывал мне о своей маме: "Приходила я домой с вечеринок поздно, вином от меня разит, потом я и курить начала, грубая стала. А мама моя не спит, ждет меня, и никогда, никогда мне слова плохого не сказала! Я за это ей больше всего благодарна. Только уложит она меня спасть, поцелует, укроет, а сама — на колени! И так мне стало тягостно от всех этих развлечений, так душа тосковать начала! И ведь уверовала-то я даже не от мамы, а от подруги моей, которая сказала мне: "Не надоело еще тебе такую пустую жизнь вести? Пойдем со мной!" И повела меня на собрание. Но я-то знаю, что это по маминым молитвам Господь мой нашел меня!"

Мы знали его и любили по маминым рассказам, какой любовью и какой теплотой были все они согреты) Она называла его "своей тихой пристанью", куда Господь привел ее в бесприютной молодости. Бабушка была категорически против их брака: "неравного" брака молодого инженера из интеллигентной семьи и девушки без роду, племени, почти без образования, с далекого и дикого Кавказа. Они тогда согласились просить Господа благословить их брак и расположить сердце матери и ждать! Ждать, пока просьба их будет исполнена. Папина и мамина юность! Юность, отданная Господу, сокрытая в Нем. Они ждали год, пока бабушка не обняла свою юную невестку... На торжественном бракосочетании им подарили Библию, которая теперь лежит передо мной. Надпись на ней: "Духом пламенейте!" И расшитая закладочка: "Радуйтесь всегда в Господе!" Библия уже ветхая, тысячи раз листанная... Сколько раз уставшее от испытаний сердце снова воспламенялось от Слова Божьего, сколько нам было читано из этой Книги, сколько раз ее раскрывали для совместного чтения мои мама и папа, свидевшиеся после разлуки, и сколько раз один папочка, глубоко сосредоточенный, вдумчиво читал ее. Горит настольная лампа, раскрыта Книга, новая сила вливается в сердце: "Укрепляйтесь Господом и могуществом силы Его". Двадцать лет одинокой жизни без мамы.

Известие о маминой смерти нашло его на Дальнем Востоке, на реке Зее. Он ушел один на реку и до ночи сидел на берегу. О чем он думал тогда? Мы не знаем, только сестра, встретив папочку, не узнала его: старенький, седой, сгорбленный человек вышел из вагона. Он искал и спрашивал хотя бы маминого платочка, но мы уже все раздали. И осталась с ним только его постоянная молитва: "Господи, благодарю Тебя, что ты дал мне Верочку!"

Всю свою любовь и верность папочка перенес на нас с сестрой. Когда он любил, он любил целиком, и любимый был у него всегда прав! Когда он верил, он верил по-детски доверчиво, во всем. С трогательной неумелостью он о нас заботился, и голос его часто дрожал от нежности. А мы впервые получили по-настоящему нашего папу. С мамочкиной смертью он как будто вобрал в себя ее черты: мягкость, доброту, простоту. Он стал вникать в наши жизни, несмотря на прежнюю большую занятость на работе.

Дома звонил телефон, приносили статьи и гранки, диссертации и рукописи, просили его переводов в реферативном журнале, приглашали на конференции, посылали за рубеж... Папа был нашей гордостью: все электростанции нашей страны были построены с его участием, студенты учились по его книгам, в науке использовали его открытия. Наши мужья его уважали. Внуки робели. Никакого конца такой жизни не предвиделось.

Но у Господа были иные планы, и Он прозревал иного человека в нашем папе и имел для него иную деятельность.

О, эти тайны, глубинные повороты в душе, кто расскажет о вас, кроме того, кто сам их пережил? Как папа говорил, Господь всегда все подготавливает издалека. Было время, когда папа не мыслил своей жизни без работы. И вот в письме появились строчки: "Начинаю с удовольствием думать о жизни без служебных обязанностей..." А сколько стоит за этими строчками! Как осенью листья желтеют, так иссыхает бывшая страстная заинтересованность. Как падают листья, так падают и сморщиваются прежние цели. И возникает новый, тайный, невысказанный интерес, влечение сердца...

Он не думал о том, чтобы оставить работу совершенно: собирался работать положенных два месяца, участвовать в научных конференциях, писать...

Зимой вечером, в канун Нового года, папа поскользнулся на ступеньках магазина, куда шел со своей сеточкой за молоком, упал и сломал себе ногу.

Неверующий человек проклял бы этот день и этот час. Папочка благодарил! Он воспринял это не как несчастный случай, а как призыв Господа — остановиться! Говорят, что большое страдание сильно сокращает наш путь.

Два месяца папа провел в больнице, в состоянии унизительной для него беспомощности, с подвешенной ногой, и пережил глубокий переворот в душе.