Глава 1

"Откуда у вас вражды и распри? не отсюда ли, от вожделений ваших, воюющих в членах ваших? Желаете — и не имеете; убиваете и завидуете — и не можете достигнуть; препираетесь и враждуете — и не имеете, потому что не просите; просите и не получаете, потому что просите не на добро, а чтобы употребить для ваших вожделений" (Иак. 4:1-3).

"Без Меня не можете ничего," — сказал Бог, и Слово Его не бывает тщетно. Человек не может исцелить ран общества, как не может исцелить и своих собственных. "Огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем и не обратятся, чтобы Я исцелил их" (Ис. 6:10).

***

Нас с мужем послали на работу в Индию. Так это выглядело внешне. На деле же мы были поставлены в такие условия и обстоятельства, которые стали критическими в нашей жизни. Наш Бог есть Бог, испытующий сердца! "Я, Господь, проникаю сердце и испытываю внутренности, чтобы воздать каждому по пути его и по плодам дел его" (Иер. 17:10). Разве Господь, Создатель наш, не знает нашего сердца? Зачем Ему, Вездесущему, испытывать нас? Нет, это испытание нужно не Ему, но нам: получая зримое, реальное, материальное воздаяние по путям нашим и по плодам дел наших, мы начинаем понимать, что в сердце нашем, познаем самих себя.

Я чувствовала, что еду на такое испытание! Я осознавала, что будто оживают мои детские сказки и волнующие мечты, страшные и стыдные, притягательные своей запретностью: Индия — страна сладострастия, томления, она тянула меня, как магнит, тяготение это внушало ужас, необъяснимый для меня тогда. Мне казалось, что исполняется назначение моей жизни, и точно, приближалось назначение смертной, плотской моей жизни к своему концу...

Индия — страна мечтаний, самозабвения, отречения от жизни, отшельников, индийской философии... Огонь во мне все распалялся, мир и тишина были утрачены, казалось, безвозвратно. Беспокойство, ужас и все возраставшее жжение внутри: "Где червь их не умирает, и огонь не угасает". Боже мой, Боже мой! Где лице Твое?!

Я нашла в Индии все то, чего желала с детства: восхищение, преклонение, служение, любовь. Музыка без конца и начала, томление без исхода, солнце и солнце на небе, закаты, пылающие, как зарево пожара, красные цветы на черных ветвях, черные глаза, ловящие каждый мой взгляд, каждое движение, утрата чувства реальности и ощущения бездны, пылающей под ногами. Во мне пробуждалась и росла "женщина", та, что в Библии называется другим словом — блудница. И чем больше во мне все это росло, эта мягкость, эта властность, эта истома, это сознание своей красоты, — тем больше мне хотелось умереть! Мысли о смерти не покидали меня. Ум был запутан совершенно; вся Индий представляла собой как бы огромный храм, где непрерывно молились богу. Говорить о боге было излюбленным делом моих студентов и всех преподавателей. Это было индийской философией, которая на многие годы меня обольстила, и все по той простой причине, что говорила она по сердцу моему, по желанию моему, меня во всем оправдывала, и создавалось ощущение вседозволенности.

В Индии был "бог" и не было Христа! Не было понятия греха! И не было искупления, а была мудрость. Мудрость, объясняющая каждое движение человека и оправдывающая его. Мудрость, которая говорила человеку, как змей говорил Еве: "Будете, как боги, знающие добро и зло". Это была высшая мудрость века сего, о которой сказано: "Погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну... Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? Ибо, когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих... Мы проповедуем Христа распятого" (1 Кор. 1:19-23).

Кому только не служили в многочисленных индийских храмах, разукрашенных, как пряники! Звенели колокольчики, бухали барабаны, женщины касались лба священной коровы, иссохшие аскеты продавали священную краску на лоб, профессора перед началом занятий кланялись слону на человечьих ножках — богу Ганешу — и, снисходительно усмехаясь, объясняли нам, что бог, конечно, везде, но для простого народа нужен видимый символ. Ложь — нужна для простого народа!

Но вот в городке Пуне я набрела на скромный дом методистской церкви. Остановилась перед ним. Отчаяние и немыслимая тоска охватили мою душу. Попросила служителя открыть мне вход и вошла в прохладный полумрак молитвенного дома. Скамьи, кафедра, текст: "Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную". Опустилась я на скамью и рыдала взахлеб. О маме, о папе, о светлой жизни на том далеком берегу, куда мне нет хода, потому что я пропащая, и надо мне скорей кончать с этой жизнью, из которой нет выхода, все запуталось совершенно безнадежно: телом владела страсть, умом — вседозволенность индийской философии, которая оправдывала все природное в человеке, а душа была стиснута, искривлена и загнана в угол. Смерть мне.

Сатана "был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины; когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи" (Ин. 8:44) и "диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить" (1 Пет. 5:8).

Итак, мысли о самоубийстве начали бродить в моей голове. Я не видела никакого другого исхода, а жить нам в Индии предстояло еще почти год.

Началось время муссона, который там называли мансуном. Из ржавой земли полезли зеленые стрелочки травы, около озера расцвели огромные лилии, по мокрому асфальту боком бегали черные крабы, а во всех канавах бедняки прямо рубашками ловили рыбу, расползшуюся из озера, — сердце во мне болело непрерывно. Муж задерживался в Москве после краткого отпуска, и он даже не мог сказать, хорошо это или плохо: его раздирала ревность и обида, и горчайшее разочарование во мне...

"Крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее — стрелы огненные; она — пламень весьма сильный" (Песн. П. 8:6).

Давно уже мои мысли бродили вокруг моря, как моего избавления: плыть и плыть, пока назад уже не будет пути, и утолится нескончаемая и невыносимая боль в сердце. Как еще мне избавиться от себя? Как вырвать саму из себя? Как избавиться от смертной плоти моей? Я не хотела делать зла моему мужу, другу моему, не хотела обездоливать доченьку, но другой голос шептал мне: "Это — великая любовь! Что есть в жизни важнее, чем осуществить себя, выполнить свое назначение на земле? Ты хочешь разрушить свою любовь, свою жизнь, но тогда убей и того, кто так предан тебе, кто <Л' живет только надеждой видеть тебя! Тебе нет другого хода, нет хода назад, ты должна принять все, что идет на тебя, разве ты не сама выбрала свой путь? Разве эта любовь не есть твоя суть, твое естество, хорда твоего существования?"

К критике я тогда относилась горячо, пылала от обиды и негодования, хотя она могла бы пойти мне на пользу, если бы я остановилась и попробовала проанализировать истинные мотивы моего служебного рвения...

"Что воздам Господу за все благодеяния Его? Что такое человек, что Ты помнишь его?"

О, Господь мой, Господь мой! Тяжко мне вспоминать то дикое время, когда не знала Тебя, Спасителя и Утешителя моего. По каким только безднам не пришлось Тебе пройти, чтобы найти меня и взять на руки Свою заблудшую овцу. И кто я перед Тобою, что Ты помнил меня? За что все это мне? Но мы должны вспоминать! "Благослови, душа моя, Господа, и не забывай всех благодеяний Его". При воспоминании смягчается и растапливается сердце наше, обновляется любовь и расцветает благодарность. Благо тому человеку, который не забывает все, что сделал для него Господь! И когда сделал? "Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками" (Рим. 5:8).

"Свет пришел в мир, но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы, ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обли-чились дела его, потому что они злы" (Ин. 3:19). Если человек не живет Христом и Его Истиной, то он живет собой, возводя свои вожделения, и заблуждения, и фантазии на уровень "принципа", "философии", "мировоззрения", "традиции" — уж тут кто на что горазд.

"Ибо знаю, — говорит апостол Павел, — что не живет во мне, то есть, в плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю" (Рим. 7:18-19). Вот по этим причинам я делала зло, называя его добром. Терпела боль за него, считая, что страдаю за правду!

***

...Я шла на почту и, уже зная о предстоящей боли, старалась запомнить мир таким, каким он был, чтобы потом, по памяти, как-то вынырнуть из того ужаса и отчаяния, в которое меня обязательно погрузит пришедшее письмо... Значит, была же у меня жизнь, добрая моя жизнь, которая, по милости Творца Моего, затягивала раны сердца моего, как солнце, светящее на добрых и злых, как вдох живительного воздуха, как ниточка Божией милости, на которой держится вся наша жизнь и сама земля. Даже богохульник, проклинающий Бога, живет Его милостью! Когда я прекращала делать зло, солнце жизни моей достигало меня и принималось за труд исцеления. Но я хотела писать и получать письма, и тем расцарапывала еле поджившие раны, считая это своим нравственным долгом, "мужеством".

— Разве нельзя жить правильно, следуя хорошим книгам? Книги учат, что такое добро и как надо жить, чтобы быть счастливым! Ведь человечество за свою историю накопило мудрость, знание. Пусть я неверующий, но кем я, по-вашему, буду, если овладею всем лучшим, что создало человечество?

— Дорогой мой друг, — ответил проповедник, — вы будете цивилизованным дикарем.

Вся любовь, какая только есть в мире, питается Божией любовью к нам, Его добротой, Его милостью. Любить людей, любить мужа, любить друзей — это значит открыть сердце свое для Божией благодати, позволить ей излиться в твое сердце, смириться перед Богом и перестать думать о своем. И тогда, как обещал Христос, "из чрева потекут реки воды живой". Бог есть всегда! Солнце бывает скрыто тучами, но это не значит, что его нет. А тучи, мешающие нам видеть Солнце нашей жизни, — это грех наш, только он стоит преградой к свету. У Бога нашего — не только свет, и жизнь, и любовь; у Него — и прощение: Христос умер, чтобы Божия благодать могла изливаться на нас!

[600x10]

Я плачущих утешу,
Болящих излечу,
Надежду потерявших,
Я верить научу!

Сколько чудесных гимнов есть у нас! Они обращены прямо к сердцу человека, побуждая его откликнуться на призыв Христа, ведь все мы — творение Божие, с бессмертной душой, и нам должен быть внятен язык любви!

Путь ко спасенью
Новый, живой
Кровью Христа
Открыт пред тобой:
Сам Он тебе дарует покой,
Сам говорит: "Приди!"

Я не ходила на молитвенные собрания ни в Ленинграде — зимой, ни в Луге — летом. Меня не касалось то, что там происходило. Это нужно было папе: он возвращался с далеких собраний счастливый, сияющий и любящий, такой кроткий, мы радовались за него, но нам самим было некогда. Мы сами знали, как нам жить и что нам делать.

Я с увлечением работала на новом месте, наслаждаясь своей профессиональной уверенностью, дети мои, ничего не подозревавшие о разводе, считали, что мы решили так жить ради их образования, о муже я думала, что нам надо пожить врозь, чтобы потом соединиться.

Лукаво сердце человеческое и крайне испорчено. То я думала так, то эдак, в зависимости от изменяющихся желаний, в соответствии с которыми изменялась и моя система самооправдания. Но Бог поругаем не бывает! Не могла быть хорошей жизнь, построенная на зле и лжи, не могло все прошлое остаться тайной и как бы исчезнуть без того, чтобы встать передо мной с гору и сделаться явным для всех людей!

Пока я воображала, что, уходя от мужа, я как бы к нему возвращаюсь и, разъединяясь, как бы соединяюсь, для него становился все более ясен конец нашей семьи, и он стал думать, как выйти из своего одиночества. Мои поездки в Москву стали для меня мучением: беда приближалась издалека и неотвратимо.

У него поселились студентки, которым он помогал заниматься, совсем как я в Индии посвящала все свое свободное время дополнительным занятиям. Сначала их было трое. Потом осталось двое. И, наконец, осталась одна... Когда я приезжала, она уходила в общежитие. Потом неизменно возвращалась: ей было здесь удобно. Сначала ей захотелось узнать тайну нашей семьи, потом ей по доброте захотелось утешить моего мужа, который во сне все звал меня... Потом у нее возник план — выйти за него замуж и, таким образом, "устроить свою жизнь", так это теперь называется.

У него росло отчуждение, у меня — отчаяние: я не могла вернуть себе мужа своего. Я заболела тяжелым воспалением легких. В это же время, в канун Нового года, с ним случился инфаркт такой силы, что врачи до сих пор не понимают, как он выжил. Он оказался один в промороженном летнем домике, один в безлюдном поселке, дополз до пьяницы-соседа, который чудом был дома, и там потерял сознание. Работники "скорой помощи" волочили его по снегу через необъятное поле до шоссе. Долгие часы он был без сознания и на краю могилы, но Господь сохранил его! Господь сохранил его, это Его пути!

Дети мои полетели ему на помощь. Едва встав на ноги, я поехала его выхаживать.

Зима стояла лютая. Дом было не натопить, огромное поле не перейти. Ноги слабели, потерявшее силу после болезни тело обливалось липким потом, и я останавливаясь в снежном поле, под звездным небом и молилась!

Я ходила в больницу дважды в день, я хотела вернуть себе семью, я трудилась буквально до пота, чтобы все восстановить, пять раз в год я к нему приезжала, но нет! Нарывали и воспалены были наши отношения, как не заживает рана с остающейся в ней занозой. Мы оба были прежними, и все те же противоречия вставали между нами.

И настал день, когда он прислал мне письмо о пропасти между нами и о разрыве со мной. Помчались к нему десятки моих отчаянных писем.

И настал другой день, когда он по телефону сказал мне, что женился. Я криком кричала и не могла остановиться.

И настал третий день, когда он просил в письме, чтобы я больше ему не писала и не мешала "строить новую семью". Я вышла тогда из дома и на пустынной лестнице стала биться головой о стену над батареей, чтобы заглушить невыносимую душевную боль. Там, за дверью, были отец и сестра, два человека, которые не только что жизнь, а всю кровь по капельке отдали бы за меня, но они не могли мне ничем помочь; мой путь я должна была пройти сама.

Никто не может за другого совершить великий труд покаяния! Никто не может облегчить ношу греха, который весть надо свалить перед Господом нашим, Иисусом Христом. О Нем сказано, что Ему дана власть прощать грехи человеческие. Это право Он купил кровью Своею, пролитой за нас, мы исцеляемся ранами Его, и Он влагает Свои персты в измученные души наши.

За многое я благодарю Бога: долготерпелив был Он ко мне в течение всей моей жизни. Сколько благ я имела от Него, не отвечая на них даже малейшей благодарностью. И вот блудное дитя Его, разорившее имение свое, данное ему самим Богом, все промотавшее на свои прихоти, встало и воззрело на скорбь и нищету свою и воззвало к Богу своему. За многое я благодарю Господа моего, но всего более — за эти вот страдания! "Благо мне, что я пострадал, дабы научиться уставам Твоим" (Пс. 118:71). Через страдания Он, по молитвам родителей моих и по милости Своей, совершал мое спасение. Наказание мое было от Него! И это были уже не фантазии, не воображение, это была жизнь: дети плачут, это уже не воображение. Нет у нас отца, ни мужа моего, и мне некого винить в этом. И в своем безудержном горе, и в горе детей была виновата одна я. Это сознание жгло меня больше всего, потому что под пеплом всего, что я сама сожгла, обнаружилась моя самая истинная любовь — любовь к мужу своему, другу юности моей. А я? Что я сделала с этой любовью?

Никакое знание не меняет греховной сути человека. Что бы ни изучал человек, он остается тем, кем он и был — нераскаянным грешником. Вся философия предлагает человеку те или иные пути преуспевания или самосовершенствования при его стремлении к знанию и к усвоению этого знания. Но это и есть то самое, что предложил первой чете людей сатана! Он предложил вкусить плод с древа познания добра и зла, уверяя людей, что они не умрут, но будут, "как боги, знающие добро и зло". С тех пор смерть вошла в человека, то есть отлучение от Бога, и все людские предприятия направлены к улучшению здешнего мира и к достижению наилучших жизненных условий, но без Бога!

Мне не надо для доказательства этого изучать историю мировой цивилизации — на своей собственной жизни я могу в этом убедиться: я всегда была уверена, что знание "расширяет" человека, учит его добру и правильной жизни, я никогда не хотела ни приносить кому-то несчастье, ни делать зла, я "улучшала" свою жизнь и "вносила духовную высоту" в свои отношения с мужем, предъявляя к нему "повышенные требования". Сколько умных книг я за это время прочитала, и все они учили только добру и совершенствованию человека. И вот именно на этом высоком и благородном фоне я развелась с мужем, а через некоторое время уехала в другой город.

Мой муж, любимый мой муж, остался совершенно один. Моя подруга, побывавшая в нашем доме, сказала мне потом: "Ты ничего не взяла из дома, но он стал как дикая пустыня..." А я уехала "возвышать свою жизнь", "стать, наконец, человеком".

Вы, все вы, которые тоже разводитесь! Назовите мне иные причины ваших разводов! Подруга, сочувствовавшая моему разводу, сказала: "И правильно) А то живешь, как лягушка под камнем!" Так ведь камнем-то был не мой муж, а мои грехи и греховная моя природа, тяготившая меня, и все эти "камни" я унесла с собой! А что я сбросила с себя — это была моя семья, мой труд, моя ноша, дело моей жизни и родительское благословение. Счастье свое я выбросила, а несчастье уволокла с собой, как сказано: "Мудрая жена устроит дом свой, а глупая разрушит его своими руками". Вот это — я. И придет время, когда эти слова так пронзят меня, что буду червышком свиваться и клубышком кататься от боли, что сама, своими руками сделала все это.

Нет, ни книги, ни знания, счастья не приносят. Даже святая Книга — Библия, — если читать ее так, как читала я, то есть для знания, как мудрость человеческую, как историю, как философию, как художественное произведение, она — закрыта для человека и запечатана, как будет в те дни, когда Церковь возьмется с земли, и Дух Святой перестанет ветром живительным веять на сердца людей, и Слово Божие возьмется с земли: сокровенное не будет уже становиться явным, и прозрение через Слово не будет наступать.

Папа часто повторял мне с силою: "Вера — это не философия, это — жизнь!" Я не понимала. Для меня все существовало только через разум, только через то, что было человеческим знанием, о котором в Слове Божием сказано: "Знание надмевает, а любовь назидает" (1 Кор. 8:1). И дальше: "Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает так, как должно знать, но кто любит Бога, тому дано знание от Него". Философия, разум, знание очень долго были для меня камнем преткновения. Впрочем, камень-то все один и тот же: любовь к себе, а не к Богу, подателю всех наших благ, просветляющему темный разум наш. Та любовь, за которой я всю жизнь охотилась, она-то и была от меня скрыта.

Итак, я шла и запоминала обычные вещи, чтобы мне потом на них опереться: вот булочная, продаются восточные сладости, вот столы и стулья в здании почты, вот лица людей... Мне протягивают знакомый конверт, надписанный размашистым почерком; я сажусь тут же читать его и — взвиваюсь от боли! Нет у нас будущего! Нет нам с ним пути! Нет мне никакой пользы!

На обратном пути мне не только не помогло все, что я так старательно запоминала, но я даже не узнавала ничего. Я шла в каком-то деформированном мире, как в страшном сне, отчужденная от всех. Горят дома, я не понимаю, что это — закат; разбиваются машины, улицы полны какими-то марсианами без лиц, без языка, ад не мог бы выглядеть ужаснее, чем улица Горького, когда я по ней возвращалась с Центрального телеграфа! Порваны все мои связи с внешним миром, я блуждаю по улицам и не могу найти метро, и я знаю, что если спрошу, то и меня не поймут, и я не пойму, что мне ответят.

Бессмысленное ног движенье

• По переходам,
• И давка в выходе,
• И то обилие людей,
• Что превращает мир в пустыню:
• Не слышно голоса,
• Не видно никого...

Уже сами мои страдания должны были бы навести меня на мысль, что я делаю что-то не так. Но нет! Вся их разрушительная сила надавила на меня, превращая в пустыню лучшие годы моей жизни вместо того, чтобы просто помочь понять: надо отказаться от того, что тебе не дано. Но я мертвой хваткой держалась за то, что меня терзало, и создавала свою, искаженную картину мира, превознося и ужас любви, и ее беспричинность, иррациональность, видя в ней свое служение жизни, самоотвержение, в то время как это было служение себе самой и утоление своих желаний. То, что было во мне самого греховного, центр, вокруг которого все остальное группировалось, именно то я в себе больше всего любила!

Еще Гоголь советовал для обнаружения своего главного греха вспомнить, когда и от чего вы в жизни больше всего страдали, постараться найти общую причину своих страданий. И она-то и есть тот грех, который вы больше всего любите!

Но как бы то ни было, я все же начала стараться не просто страдать, но понять причину этих страданий. Утирая слезы в поезде метро, я ехала в библиотеку читать Спинозу, Канта и что-нибудь по индийской философии — может, хоть кто-то объяснит мне, отчего я так пропадаю. Может быть, я пойму, что это такое было написано в письме: "В противоположность тому, что я говорил раньше, сейчас я чувствую, что совершенно бесстрастный взгляд на вещи много полезнее, чем прилепляться всей душой к желаниям..." "Что за радость, — думала я, — отказываться от радостей? Что за высота в бесстрастии? А желания? Да в желаниях — весь человек! Нет желаний — и человек не живет!"

И вот я погрузилась в изучение философии, истории, психологии, ища в науке выход для себя и избавление от страданий. Понимание, мне казалось, избавляет от страданий, мне надо "расшириться". И я с жадностью читала все, что находила, о человеке и его устройстве, о закономерностях его внутренней жизни, о цели его жизни, а главное — о пути избавления от страданий. Мне казалось, что, если я найду точку, которая во мне болит, я излечусь.

Неспешно развивал свои мысли Спиноза. "Всегда несчастен тот, кто соединяется с преходящими объектами, — озадачивал он меня. — Основанием всего хорошего и дурного является любовь(!). Страсти уничтожаются рассудком, — наставлял он, — любовь не ограничена, она может расти, особенно если направлена на бесконечный объект".

У Фрейда я узнала, какое жалкое существо человек, ходящий по кругу смерти, влекомый своими страстями, которые не может поместить так, чтобы не страдать. Даже любовь не поможет, потому что "никогда мы не бываем так беспомощно несчастны, как когда теряем любимый объект или его любовь". Страсть раздувается препятствиями, уничтожается повседневностью, гуляет, переходя от ненависти к жестокости, от жестокости к раскаянию, от раскаяния к любви, от любви — опять к той же жестокости, — и нет тут ни выхода, ни решения, просто природа работает на человека, как на станке, на том самом человеке, который создан быть хозяином природы, в том числе и собственной...

Индийский философ Вивекананда учил: "За все вы расплачиваетесь своим характером. Откажитесь от ревности и самомнения. Учитесь работать только для других. Любовь — это расширение, самолюбие — это сжатие. Рука сделана, чтобы всегда давать. Давайте все и не ищите возврата. Давайте любовь, помощь, услуги, все мелочи, какие вы можете... Даже малейший труд, сделанный для других, пробуждает внутренние силы".

Философия, философия, мудрость человеческая... "Желание добра есть во мне, но, чтобы сделать оное, того не нахожу... Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?" — спрашивает апостол Павел, человек широкой образованности в период высшего развития философии.

Один юноша спросил проповедника:

Когда мы читаем: "Возмездие за грех — смерть", — то надо понимать, что это закон, и закон всеобщий. Грехом человек разлучается с Богом, Источником жизни, и, как сказал один философ, вся наша жизнь есть постепенное умирание: едва родившись, мы уже несем в себе смерть, завещанную нам от родителей. Совершая же собственные грехи, мы и буквально, физически, начинаем тяготеть к смерти, к самоуничтожению, и духовно: становимся живыми трупами, лишаясь теплоты, душевности, и свет, который в нас, не есть ли тьма?

Мысли мои о самоубийстве прекратились, но смерть иного рода наступала на меня: жестокость! Я знать ничего не желала, кроме того, что я хочу то, что я хочу. И могла слушать только комплименты и объяснения в любви. Ум у меня совершенно извратился: все, что было мне приятно, я называла духовным. Это были книги, объясняющие мне правоту моих желаний, люди, в меня влюбленные, искусство, вызывающее во мне страстность и томление. Все, что было мне неприятно, я называла бездуховным, и это был мой муж, и его слова, его стремление меня образумить, остановить. Я негодовала на него и сердилась, потому что топтала и уничтожала свою любовь к нему и нашу семейную жизнь. И как же я была несчастна от этого круговращения ума и сердца, в каком непрестанном страдании жила и сколько всего ложного тогда говорила, стараясь себя оправдать: "От избытка сердца говорят уста". Человеку мало только действовать плохо, ему надо еще всем доказать, что он поступает наилучшим и наиправильнейшим способом. Такова природа философии. Вот безумие: страдание не вразумляло меня, я не хотела ни от чего отказываться. Сначала я не хотела отказываться от своей "любви", потом — когда настала разлука, — от своего образа мыслей, по котором выходило, что счастливы только примитивные люди, а все "высокие" страдают, лелея свой необыкновенный внутренний мир, и что надо добиваться осуществления своих желаний и хранить им верность.

Невозможно пересказать весь тот ворох жестоких и эгоистичных глупостей, который из меня тогда сыпался. Зло всегда многословно, изворотливо, искажает простые факты, — все, все что я говорила и делала, сказалось впоследствии на моей голове: жив Господь и Бог наш!

Мы вернулись домой, но дома для меня больше не было. "...Рука Твоя тяготеет на мне. Нет целого места в плоти моей от гнева Твоего; нет мира в костях моих от грехов моих. Ибо беззакония мои превысили голову мою, как тяжелое бремя отяготели на мне; смердят, гноятся раны мои от безумия моего" (Пс. 37:3-6).

Я не хотела каяться! Я не могла видеть каждый день своего мужа и слышать его обличения. И я упорствовала в своей' неправоте, решила разводиться и жить отдельно, бежать от глаз его. Все, что делала — это рыла себе яму, рубила сук, на котором сижу, своими собственными руками разоряла и разрушала свой дом. А что я сделала мужу своему? Какая кровь, какое убийство может сравниться с тем, что я делала ему? Где была моя жалость, сострадание, милосердие? Сердце у меня было каменным. Глаза — слепыми, уши — глухими. Как же: я Любила! Любила. Сколько преступлений называются этим словом? Я шла, глядя в одну точку, в которой для меня сошелся весь мир. "Желаете — и не имеете, убиваете и завидуете — и не можете достигнуть... Потому что просите не на добро, а чтобы употребить для ваших вожделений" (Иак. 4:2-3).

Библия — единственная правдивая Книга на свете, единственная, которая называет вещи своими именами и говорит о человеке ту горькую правду, что всякий человек — грешник! И тут же протягивает руку помощи: "Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас!" Ведь этот призыв ко всем тем, кто обременен грехом, кто не в силах дальше волочить за собой его бремя, ко всем, кто хочет этой помощи, жаждет ее, кому невмочь и дальше жить без Бога души своей.

Я глуха была и к этому призыву, Я продолжала считать свои страдания доблестью. Я продолжала разрушать, уверенная в том, что созидаю! Мне продолжало казаться, что все мои внутренние труды — упорство, мечты, ожидание, надежды — принесут наконец свои плоды и я построю свою жизнь согласно своему внутреннему идеалу...

Я не могу пересказывать эти глупости, этот бред. Я бы и не начинала этого делать, если бы не сознание того, что многие люди и сейчас идут по тому же пути и томятся той же тоской и так же фантазируют про свою жизнь и разочаровываются, когда их фантазии не сбываются! "Кому уподоблю род сей? — спросил Христос. — Он подобен детям, которые сидят на улице и, обращаясь к своим товарищам, говорят: "Мы играли вам на свирели, и вы не плясали, мы пели вам печальные песни, и вы не рыдали". Я все вещи принимала не за то, что они есть, а за то, чем хочу, чтобы они были! Жестокость сердца я называла постоянством, похоть — "мечтой и надеждой", а горькие плоды, собираемые мною с дерева страстей, — дорогой платой за желаемое. И, естественно, гордилась тем, что живу "необычной жизнью" и что я такая, такая "женщина".

Бывает в жизни человека ночь, которая длится годами, если не всю жизнь, когда ничего не видно на пути! И все почему?

Газиева среди нас не оказалось. И тогда кто-то разглядел далеко среди волн то поднимающуюся, то исчезающую человеческую голову: его унесло! Наши мужчины побежали в рыбацкий поселок за лодкой, хотя какая там лодка в мансун! Ни один рыбак не отважится поплыть. На берегу остались мы с подругой Раисой. Мужественная и решительная, она вся осунулась и извелась от того, что на глазах гибнет человек, а она — бессильна помочь. Голова долго не появлялась, потом мы опять увидели это белое лицо с закрытыми глазами: силы у Газиева кончились, и он уже не плыл, а едва держался на воде, волны накрывали его.

И тут со мной что-то случилось. Ты же хотела умереть! Так попробуй спасти человека! — И погруженная в себя, видя перед собой только лицо человека, уже теряющего сознание, я шагнула в воду и быстро поплыла от берега. Раиса кричала: "Стой, вернись! У тебя дети! Вернись, у тебя дети!"

Я плыла. Ничего не слышала, только смотрела на человека. Он мог, ухватившись за меня, меня же и потопить, но я не думала ни о чем. Доплыла до него и едва коснулась его плеча, как он потерял сознание.

А дальше случилось чудо: не помню, как я его волокла по воде, но помню, как плыла сама, как не попала ни в какой водоворот и не была унесена течением, как вытащила этого огромного человека, — только увидела себя уже на берегу, и Раису, которая подхватила безжизненное тело, и наших мужчин, бегущих к нам от поселка.

Мы отвезли его на машине в госпиталь, его откачали, и он спросил, кто его вытащил. Когда ему ответили, что это я, он, пытаясь сесть, покачнулся и опять потерял сознание, на этот раз от шока нравственного...

Не тогда, нет, но теперь, только теперь, я склоняюсь перед Богом моим: "Возьму ли крылья зори и переселюсь на край моря: и там рука Твоя поведет меня, и удержит меня десница Твоя... Ибо Ты устроил внутренности мои и соткал меня во чреве матери моей... Зародыш мой видели очи Твои; в Твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них еще не было" (Пс. 138).

И точно, это было мое естество! Только я тогда, со своим абстрактным знанием Бога, и абстрактной нравственностью, и незнанием Христа как личного Спасителя моего от моей реальной греховности, не видела, что именно это мое естество, и моя суть, и моя природа пригвождены были к кресту во Христе Иисусе! "Гнев и проклятие от нас Он отвратил!.." Мое естество! Именно его Великий и Святой Бог проклял как плоть, извратившую путь свой, ту, что закрывала мне Небеса, когда за меня молил наш Христос: "Отче, прости им, ибо не ведают, что творят..."

Похоти мира! "Ноги их бегут ко злу и спешат на пролитие крови". Разве я не убивала мужа моего, когда раскрывала свой слух сладострастным речам о "вечной любви до смерти" и лжи о том, что "душа должна в этой жизни получить все, чего она хочет"? Не душа и даже не тело, а смертная плоть наша! Взлелеянная мечтами-иллюзиями, поощренная умом.

Бог сказал: "Если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним" (Быт. 4:7).

Грех влечет — это и есть мое природное, голос моего естества, потому что по природе своей человек есть собственность греха, раб греха, добровольно себя ему продавший. И сам себя человек не может ни искупить, ни спасти!

Но почему же, почему человек сам не может вырвать грех из себя? Почему я не могла вырвать из своего сердца грех? О, это очень важный вопрос! И как я изо всех своих сил старалась хранить семью и любить мужа, и заботиться о дочери, и быть хорошей, правильной и хорошей, как раньше! Но не могла: я не видела креста! Я не видела, что на кресте распят был не кусочек меня, не какая-то моя плохая черта, не часть моя, но все мое "я"! Если бы человека можно было улучшить, разве отдал бы Бог Сына Своего на эту позорную смерть? Человек не может быть улучшен, он должен быть возрожден от Духа, заново рожден, сделан новой тварью. И мое желание — быть хорошей, как раньше, — было неосуществимо: то, что сейчас жило во мне, выросло именно из того, что было во мне раньше. Причем из того, что я в себе больше всего любила!

Я любила в себе свою мечтательность и свои "секретные странички", свой романтизм и желание быть особенной, любила нравиться, любила лесть, восхищение, жаждала поклонения и больше всего хотела быть любимой, хотела любви, видя в ней цель своей жизни: одним словом, я любила себя, свое "я". Так что же я могла вырвать из себя, если это была я сама? До прозрения было еще далеко. Нерадивый ученик, я не поняла своего второго урока, как не поняла первого. Не поняла — это не то слово: не хотела понять, сердце мое упорствовало и искало виноватых. Теперь это был мой муж, который мне будто бы чего-то недодал, любил меня не так, Не удовлетворившись одним виноватым, я обвиняла весь мир, что он не создан для любви. Во мне возобладали мировая скорбь и мировое разочарование, почти как у лорда Байрона... Как это все далеко от Божиего "быть благочестивым и довольным", "долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание..." Это сказано о тех, которые "Христовы, распяли плоть со страстями и похотями" (Гал. 5:22-24).

Итак, наша маленькая русская колония отправилась на море. Небо было хмурым, море — серым. Едва мы вошли в воду, как почувствовали, что нас крутит и несет. У самого берега я никак не могла выбраться из водоворота, пока мне не протянули руку. Растерянные, мы все выбрались на песок, и тут обнаружили, что одного преподавателя не хватает! Это был мой "противник" Газиев, который ревновал к успехам моих учеников и только что провел профсоюзное собрание с обсуждением и осуждением моих шумных сборищ дома, когда я со своей группой то готовила концерт, то выпускала газету, то вела долгие беседы по пересмотренным русским кинофильмам, стараясь найти исходную точку студенческих суждений, их философии, чтобы лучше понять одного из них... Неизвестно, чем закончилось бы это собрание, если бы не встал один из новоприбывших и не сказал: "Да вы что, братцы?!" — и тем защитил меня.

Море во время мансуна было особенное: даже у самого берега возникали какие-то водовороты и неожиданные сильные течения в совершенно причудливых направлениях. Мы этого не знали и поехали, как всегда, в воскресенье купаться на море.

Ведь это говорит Бог наш, Которым мы живы на этой земле, от Него имея жизнь и дыхание, пользуясь Его творением и по единой милости Которого мы еще не исчезли! Ведь погиб весь первый мир, о котором сказано, что "всякая плоть извратила путь свой на земле", и истребил его Бог. "А нынешние небеса и земля, содержимые тем же Словом, сберегаются огню на день суда и погибели нечестивых человеков" (2 Пет. 3:7). Бог поругаем не бывает! Но Он "долготерпит нас, не желая, чтобы кто погиб, но чтобы все пришли к покаянию" (3:9).

Долготерпит! А наш путь к покаянию так долог! И что было бы, если бы Бог не стал дожидаться, пока мы прозреем, пока откроются наши глаза, и мы увидим свое сердце и то, что в нем, и пока откроются уши наши к Его Слову? Добрый садовник наш Христос просит Бога о бесплодной смоковнице, о нас, грешных: "Господин! оставь ее и на этот год, пока я окопаю ее и обложу навозом: не принесет ли плода..." (Лк. 13:8-9).

Я имела все, чего только может желать человек, путь мой был усыпан благословениями — благодарила ли я за них? Нет, я смотрела по сторонам и была все более недовольна своею жизнью... И еще считала это недовольство чем-то возвышенным! Господи, прости, прости меня! Слово Божие говорит о великом благе — быть благочестивым и довольным! Все в Библии противоположно тому, что в мире!

Среди общего разрушения семейного я с особой любовью и радостью смотрю на тихие семьи верующих людей. Мои дорогие, кто увидит красоту вашу, "сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно перед Богом?" (1 Пет. 3:4).

Семьи, где живет Христос и где день начинается с молитвы и кончается ею, где муж спрашивает жену вечером, не обидел ли он ее чем. И где солнце не заходит во гневе их сердец. Как прекрасна ты, юность, сокрытая в Боге! И свет все разгорается, и любовь все выше, и нерасторжим союз двоих. Мои мама и папа, я же все это видела у вас! До конца своих одиноких дней папа повторял: "Господи, благодарю Тебя, что ты дал мне Верочку)" И не мыслил никем заменить ее. И она всегда была живая для него. Я видела все это) Видела, как при всей разности их характеров они были едины во Христе, как благоговел папа перед мамой, как гордилась она им, как в черные блокадные дни они, склонившись к молитве, вставали с новой любовью и новой надеждой, утешенные и ободренные: и это при той же коптилке, при тех же скелетиках-детях, при том же пустом кипятке на ужин, при тех же обстрелах, и разлуках, и смерти над каждой головой! И вот я жива и имею в избытке все, чего были лишены они, за них мне все дано, но вместо смирения, благодарности и осознания жизненных глубин и путей Господних я, как несмысленный лошак, смотрю по сторонам и бью копытом...

Итак, я не видела своего греха и не хотела ни в чем раскаиваться. Иногда я о чем-то сожалела, но все было столь же поверхностно, как признание своих ошибок без понимания их корня в тебе. Можно было бы сказать, что эти сожаления и признания ни к чему не ведут, но нет, они ведут! Они ведут к тому, что грех растет, как невыполотый сорняк, и вот он уже с гору, и вот уже вся эта гора обрушивается на тебя!

ПРОЗРЕНИЕ

Ноги их бегут ко злу и спешат на пролитие крови (Пр. 1:16)

Где червь их не умирает, и огонь не угасает (Мк. 9:44)

КТО ХОЧЕТ ЗЛОГО? Мы совершаем зло из лучших наших побуждений. Я никогда не хотела никому причинять зла. Я всю жизнь хотела одного: любви. Сколько я себя помню, я хотела быть любимой. Едва научившись писать, полудетскими каракулями я уже выводила свои "секретные странички" о принцах, окружавших меня восхищением и обожанием. Странички были "секретными" потому, что никак не должны были попадаться на глаза маме: было в них нечто стыдное для меня, а мама была для меня высшей совестью. В детских же моих мечтах было раннее пробуждение главной моей похоти, которая должна была породить грех: "Каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственной похотью, похоть же, зачавши, рождает грех, а сделанный грех рождает смерть" (Иак. 1:14-15).

Так строго пишет апостол Христа эту истину. В моем же невежестве похоть называлась "любовью", и я не понимала только одного: почему у меня появляется желание скрывать свои "любви" от мамы? Потом мне объяснили, что это законное чувство "защиты своего внутреннего мира от внешних посягательств", на самом же деле я чувствовала, что мама не одобрила бы меня.

В моих увлечениях всегда, был элемент чего-то постыдного и страшного. И вместе с тем мне всегда хотелось иметь друга по душе. Желания эти были противоположными. Пока была жива мама, она поддерживала мое второе желание и с чрезвычайной настороженностью относилась к первому.

Внешние события жизни удивительнейшим образом отвечают внутреннему миру души! Существует таинственное соответствие между внутренним ростом души и текущими нам навстречу внешними явлениями, которые как бы зримо, материально выявляют нам нас самих и то, что нами в жизни найдено. Я получила в своей жизни то, что хотела: для меня материализовалась и моя похоть со всем ее стыдом, и болью, и ужасом, упорным и каменным сердцем по отношению к близким моим. Сначала это было желание того брака, который стал бы гибельным для меня.

Мама моя, слабая и больная, в последних годах жизни своей, с невероятной решительностью и волей встала против всего того моего хаоса и душевного разорения, которое я называла "любовью" и которое превращало мир то в диковинный сад, то в пустыню: миражи, духота, бездны ревности, страстей, невероятное одиночество и разобщенность со всем миром.

О, эти долгие материнские молитвы. Это стояние часами на коленях. Эти безгласные мольбы спасти дочь. Жизнью своею мама вырывала меня из пасти прожорливого чудовища под названием "страсть". И чем я ей воздала за ее подвиг? Сколько небылиц я про нее придумывала, не желая признать свою неправоту! Внутренний спор с нею занял у меня десятилетия! Я до тех пор не могла понять ее верно, пока сама не покаялась и не пришла к Господу: душевный не может понять духовного! Мамина вера и горячая любовь и близость к Господу нашему давали ей и зрение, чтобы видеть, и силы, чтобы бороться, и цель, ради которой это стоило делать, а я ничего этого не понимала, как не понимала и цели брака, Божьей цели. "Не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему" (Быт. 2:18). Мама называла меня нищенкой, говоря, что я крохами питаюсь у обильного стола любви, что это не любовь, что настоящая любовь совсем не похожа на то, что я переживаю, а переживала я крайние степени эгоизма, жажды обладания, собственничества, так что лучше убить, чем отпустить. В свое время я заучивала наизусть слова о Любви: "Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине..." (1 Кор. 13:4-6). Мама моя знала, что такое любовь, она знала Христа! "О, любовь, твое имя — Иисус!.." Она имела кротчайшее сердце и бесконечное терпение, и с истинно ангельским смирением переносила двенадцатилетнюю тяжкую болезнь, утешаясь и назидаясь Словом Истины, любя нас, привлекая к себе любовью всех окружающих: даже мои подруги, забежавшие ко мне на минуту за книгой, оставались у ее постели часами, открываясь ей и находя у нее и совет, и помощь, и удивительное тепло любви и милосердия, которое она излучала...

А я... Какой горькой полынью я была для нее, а она так меня любила! И сколько, сколько раз в своей охоте за "любовью" я тяжко ранила, и, может быть, насмерть, тех, кто действительно и истинно меня любил!

Иногда я спрашиваю себя: вот, я читала Слово Божие, вот, я заучивала эти дивные слова о Любви, я пела духовные гимны — быть может, напрасно было это все, раз я ничего не понимала и все переиначивала по-своему? Все оставалось снаружи меня, сердце, разбухшее от меня самой, не вмещало слов Истины. И все-таки, все- таки это был посев! Слышанное Слово потом зазвучало обличением мне, и никуда от него я не могла укрыться! Потом, о, как нескоро потом!

Ради мамы я порвала все отношения со своей "первой любовью", первой большой ошибкой. Говорят, что человек учится на своих ошибках, что жизненный опыт — это школа жизни. Пусть эти слова останутся на совести тех, кто их сказал и повторяет. Меня никакой опыт никогда и ничему не учил. Господь сказал: "Без Меня не можете делать ничего". Даже понять своих ошибок нельзя без света Божественной истины, истины о том, что такое человек. То, что мы называем нашими ошибками или просчетами или слабостями или "увлечениями", то, что мы извиняем нашей неопытностью, объясняем "силою обстоятельств", и то, за что вину перекладываем всегда на другого человека, — то самое Бог называет смертным грехом, произведением порочной природы человеческой, той самой природы, помышления которой — зло во всякое время.

Это тот самый грех, который низвел проклятие Божие на землю, разлучил нас с Богом и Творцом нашим и Источником жизни, и возмездие за этот грех — смерть! Ошибки наши учат нас только тогда, когда мы видим их корень: корень их — в нашей человеческой природе. Что такое человек? Слово Божие говорит о нем, что всякий человек грешник: "Кто родится чистым от нечистого? ни один"(Иов 14:4). Слово говорит, что сердце человека лукаво и испорченно, что он сластолюбив, плотян, прикрывает себя обманом, живет по своим помыслам, винит других в своем грехе, чист в глазах своих! И только когда у человека открываются глаза на того, кто он есть, он начинает вопить к Богу, умоляя о спасении и прощении, потому что всякий человек знает, что именно у Бога прощение и что Христос пришел спасти именно грешников, нуждающихся в спасении, кто жаждет, кто хватается за одежду Его; к таковым все Слово Его, к таковым Он и пришел, наш Христос, сказавший: "Я свет миру", — Возлюбленный души моей!..

Итак, мои ошибки меня ничему не научили. И даже тот мир душевный и то чувство свободы, которые пришли ко мне после разрыва, не показали мне ложность всего моего прежнего положения, моего отношения, не дали мне прозреть корень своих несчастий. Я удовлетворилась тем, чем удовлетворяются обычно все люди: "не тот человек", "по неопытности", и отворотилась не от греха в себе, а от человека, порешив, что сделала все, что нужно. Другой виноват! Я просто ошиблась!

Такое "признание ошибок" ни в малейшей мере не избавляет от их повторения. Напротив, оно является гарантией того, что именно эти ошибки и будут повторяться, потому что именно здесь оказалось твое самое слабое место. Будут повторяться эти ошибки, слава Богу, Который тебе, как нерадивому ученику, задает один и тот же урок, пока ты его не поймешь! Услышаны все молитвы мамы моей: не оставил Господь меня, не прошел мимо. "И знай в сердце твоем, что Господь, Бог твой, учит тебя, как человек учит сына своего" (Вт. 8:5). Чужих Богу Он не учит! Счастливы все те, кого Он учит, и те, за кого есть кому молиться! "Просите и получите", — сказал наш Господь.

Обычно люди так говорят о ситуации, в которой я потом оказалась: разочаровавшись в одном, встретила другого и вышла за него замуж. Но я понимаю ее по-другому. Я могла бы никого больше не встретить, а встретивши, могла бы и не полюбить. С разочарованными людьми такое происходит, они боятся любить, не верят другим по естественной логике того, кто обжегся и считает виноватым в этом огонь. Тем, что я не разочаровалась в жизни и людях, я обязана только маме и своему дому, где живительная атмосфера любви, добра, источников которой я не понимала (однако пользовалась всей щедростью тепла, изливаемого на меня), излечила меня вполне, вернув прежнюю жизнерадостность. Верующий человек в доме! Хотя бы один, хотя бы молчаливый! Дорогая душа, знай, что тобою держится весь дом твой, потому что тебе Сам Господь сказал: "Спасешься ты и весь дом твой". Ты — это та скромная веточка иссопа, окропившая в древности косяки дверей кровью закланного пасхального Агнца, и потому мимо этих дверей прошел Ангел-губитель. Ради Лота, хоть и слабого в вере своей, были за руки выведены его дочери из гибнущего Содома, как мамочка за руки вывела нас из-под камней рушащегося дома: грохот падения, свист бомб, тьма кромешная и поднимающееся зарево пожара, и обезумевшие люди, все, как один, бегут прямо под камни, а только одна она поворачивает в ворота, крепко держа нас с сестрой! Спасена она, и дети ее, и те немногие, кто повернул за ней.

Я не "встретила" своего мужа: Господь привел его и поставил рядом со мною, когда я не искала и не ждала никого. Моего друга верного, которого я всегда хотела иметь и которого любила светлой, душевной любовью, без всяких примесей того стыдного и страшного, что испытывала раньше. И перед мамой не прятала глаза и не скрывала своих чувств, но делилась ими радостно, с желанием.

Сейчас спрашиваю: за что Господь был ко мне так милостив? За что мне было все это светлое счастье семьи, любви, детей, заботы и немногословного восхищения? Я бы днем и ночью должна была благодарить за это счастье, за мир и тишину в сердце и в доме моем. Вот где пропасть-то под ногами! Это я сейчас спрашиваю: за что мне? А тогда я уверенно считала, что все мною заслужено! Я была хорошей женой, хорошей матерью и хорошим работником, вот за что все мне.

А это мама, оставленная мною одна в дачном домике на зиму, почти без сил и без помощи — разве что соседка прибежит, дров в печь накидает — это мама днем и ночью молилась за меня, это она благодарила и благословляла и защищала меня перед дачными хозяевами, которые недоумевали, что же это за дочь, которая оставила свою мать в таком бедственном положении?

Когда в той жизни Господь наш откроет нам глаза и покажет нам все те невидимые миру слезы и молитвы, мы узнаем, чем держалась жизнь наша и сам мир на земле, и скажем в смирении: "Да, Господи, Твои пути — не наши пути! Благ Господь и долготерпелив и многомилостив".

А ведь я любила маму! Больше всех я любила ее. Господи, если мы так поступаем с любимыми, кто же мы? И чего ждать от нас в наших отношениях к другим людям? Да как же это еще все друг друга не пожрали?

И все-таки было у меня какое-то раскаяние, когда безутешно рыдала над совершенно бесплотным под простынкой материнским телом в больнице. На меня цыкали, чтобы не будила больных. А мамочка моя так никого и не потревожила: тихо-тихо уходила вдаль к своему Христу, а Он к ней руки протягивал, течение свое она совершила и все, что ей было назначено сделать на земле. Двух старших внуков благословила, на колени свои приняла наших с сестрой самых веселых и оптимистичных, легкомысленных и жадных до радостей жизни буратинок... Со всей любовью и серьезностью восприняла она этих наших человечков, перед которыми она видела долгий путь под бременем страстей человеческих, и молилась за них, чтобы и они в назначенное время обратились к Богу своему, вдохнувшему в них жизнь.

А сама мамочка уже ничего не хотела от жизни, давно готовая к уходу. Лет за десять до смерти, уже больная, но спасенная от смерти новым лекарством, которое неведомо как достал отец, она тихо сказала ему... Он всегда плакал, вспоминая, как держал ее руку, невесомую, очень легкую руку, и она очнулась, как бы возвращаясь издалека, и увидела его. И первые слова ее были: "Зачем ты, зачем ты возвратил меня?" Она понимала, что дело не только в лекарстве, но в настойчивой мольбе отца о сохранении ее жизни, так необходимой всем нам. Нам она была нужна! Не ей.

И вот, плача над ее могилой, я плакала о том, что не будет со мной ее любви, ее легких заботливых рук, что некому будет мне рассказать о первых ботиночках для сына... Об одном я не плакала, а надо бы: о том, что не будет со мною ее молитв! И о том, что, начав жить по своеволию, своими руками разорю свой дом, который она созидала, и всю жизнь свою пущу под откос. Как простой народ поет: "Нет великой оборонушки!"

Как мама учила меня любить мужа моего... Да, этому надо учить! Надо учить, как видеть все лучшее, как удерживать язык свой, как заботиться, как прощать, как помогать и поддерживать и тело, и дух мужа, как разделять его труды, как быть кроткой и смиренной, а не в своеволии видеть достоинство... На одних чувствах ничего не строится, чувствами тоже надо управлять. И осталась я без материнского .семейного назидания, без ее постоянного глаза надо мной.

Молитвы ее прекратились, но не исчезли! По ее мольбе Божие око встало надо мною и Господь сделал то, чего не могла сделать моя мама, не мог сделать ни один человек на свете: Он меня привел к Себе! Но каким путем! Сколько мне нужно было пережить, чтобы прозреть и на свое состояние, и на единственное спасение человеческое — в любви Христа!

Я была нечувствительна к своим прегрешениям и не раскаивалась в них. Я пыталась запечатлеть на бумаге некоторые моменты своих прошлых переживаний: их духота, опасность манили меня. Это были те же "секретные странички" моего детства, но теперь я их прятала не от мамы, а от мужа. И оправдывалась уже не "защитой достоинства внутреннего мира", а "защитой творчества". Он случайно нашел их и был очень глубоко огорчен; но я сочла, что в нем нет никакого понимания художественности! В глубочайшей тайне я пыталась сохранить и то, что, боясь и замирая от ужаса, иногда встречалась с человеком, с которым как будто порвала всякие отношения. Я до того боялась этих встреч, что каждый раз кого-нибудь приглашала присутствовать на наших коротких беседах, и все-таки стремилась к ним, считая подобные переживания "неотъемлемым элементом сложной жизни женщины".

Этого я тоже начиталась и чрезвычайно легко восприняла. Всё, решительно все становилось известным моему мужу! Но слова его гнева и обиды я воспринимала как насилие и непонимание моего "сложного" мира. Из отношений уходила сердечная теплота и доверие. Он все больше и больше времени уделял работе...

Происходило банальнейшее, ужасное именно в своей банальности, массовости — у всех так! Любят, женятся, а через некоторое время не узнают друг друга: куда девалась эта юная, добрая, нежная девушка? И где тот рыцарственный юноша. С беспощадностью мы начинаем видеть недостатки друг друга, обнаруживать их, а то и придумывать, лишь бы оправдать самого себя! Проблема семьи становится уже чуть лине самой главной мировой проблемой, сколько людей трудятся над ее решением, сколько написано исследований, статей, стихов, и чем только не объясняют факт прогрессирующего разрушения семьи! Но только Библия дает суровый ответ: "Возмездие за грех — смерть!" Смерть семьи, любви, смерть духовная, смерть физическая и, наконец, смерть вечная, смерть вторая.