Бригада Федора Еремина, как и все другие в СМУ, боролась за звание коммунистической. Что оно такое, толком никто не знал, но работали мужики на совесть и зарабатывали по тем временам вполне при-лично. Бывало, и праздники отмечали, но все чинно, благородно, без происшествий. И с какой стороны ни прикинь, все было в бригаде в полном ажуре. «В Багдаде все спокойно», – как любил говаривать не совсем передовой плотник Дмитрий, он же Митяй Бабак.


Сей тип как будто специально присутствовал в бригаде для подтверждения известного присловья про паршивую овцу в стаде. Это был крупный, рано поседевший увалень, лет сорока пяти, с простоватым лицом, белесыми бровями и большими выцветшими глазами. Они когда-то были голубыми, судя хотя бы по тому, что темнели до синевы, когда он на-пивался до кондиции. Правда, до кондиции доходил он все же после работы, исхитрившись продать то, что успевал стянуть со стройки днем, или «сшабашив» где-нибудь на стороне.

В день получки на стройку

приходила его жена Настя, доводившаяся бригадиру троюродной сестрой, и, едва взглянув на уже заголубевшие глаза супруга, разражалась монологом, приправленным таким отборным матом, что даже видавшие виды мужики диву давались: ну и гром баба! Получив зарплату незадачливого мужа, она успокаивалась и, бросив неизменное: «Только попробуй нажрись сегодня», – величаво удалялась.

– Хоть бы на бутылку мужику оставила, – пошутил однажды кто-то из бригады.

И не обрадовался. На всю оставшуюся жизнь зарекся посягать на финансовый суверенитет чужой жены. И все эпитеты, коими был увенчан, запомнил крепко и надолго.

– Ведьма! Ну и ведьма! – только и присвистнули мужики, и примкнули в мнении к безвинно потерпевшему: – От такой не захочешь да запьешь.

Сам же Дмитрий насчет денег особо не расстраивался:

– Стройка большая. Чё я, на бутыльброд не найду?

Вообще этому плотнику сходило с рук то, за что другого давно бы вытурили из бригады. И дело было вовсе не в родственной связи его жены. Какая там родня? Седьмая вода на киселе. А вот что плотником он был ценным – факт, которого не отнимешь. Но беда в том, что «ценным» он становился только после того, как «принимал на грудь». Только тогда преображался он из квелого, медлительного увальня в энергичного работягу, у которого все горело в руках. Поэтому и смотрели в бригаде сквозь пальцы на то, что к началу ра-боты он был уже, как правило, навеселе. Если утром появлялся он с благоговейной улыбкой на лице, широко и плавно отмахивая руками и при каждом шаге чуть приподни-маясь на носки (ну, чисто лебедь на взлете), было ясно, что ларек «Соки–воды» (в просторечии «ветлечебница») работает в оптимальном режиме. Все же напраслину возводят люди, что не было у нас приличного сервиса для рабочего человека. Был! Вот и яркий тому пример. Поправил человек с утречка здоровье – и на работу еще поспел. Большое дело!

– С чего начинается родина? – весело вопрошал Митяй уже от ворот, и сам же отвечал: – С ветлечебницы.

– Ну-ну, – подыгрывали ему, – а с чего конкретно?

– С вермутю, – счастливо смеялся Дмитрий и удостоверял: – Не-е, есть жизнь, братцы мои, есть! Как выпьешь – увидишь белый свет. Это еще Омар Хайям сказал. Даром, что не-русь.

Что воспевал Хайям, он, конечно, не знал, но, услышав однажды его рубаи, где было сказано: «Истина в вине», – навсегда проникся к поэту уважением. Замкнутый в трезвом ви-де, Митяй, подвыпив, приобретал желаемую раскованность в общении, ну и, как минимум, язву желудка в качестве побочного эффекта, о чем его предупредили врачи после вы-нужденного посещения клиники. Об этом же самом не преминула оповестить бригаду в очередной визит и Настя. Причем преподнесла она это так, будто во всем виновата была именно бригада. И спокойный, невозмутимый Федор не выдержал:

– Ну, что ты от нас-то хочешь, Настя? Выдворить его в другую бригаду?

– Ой, нет! – искренне испугалась она. – Там забулдыги почище ваших. Знаю я.

– А раз знаешь, то и не вякай. И запомни: у нас забулдыг нету! Еще раз бучу поднимешь, уволим его по статье. Вот тогда запоешь по-другому. Будешь его вон по пивнушкам шукать...

Мужики, понимая, что Федор блефует, одобрительно загудели, что, мол, давно пора это сделать. И Настасья, уже подбиравшая сочные выражения, вдруг сообразила: а случись такое! Он же хоть из дому не тащит, как это сплошь да рядом бывает у подруг ее горемычных. Хоть и слабое это утешение, что другим еще горше, да все же... И обмякла, опустилась на лавку бессильно. И увидели мужики, что вовсе не «гром баба» перед ними, а издерганная семейными неурядицами, измученная бесконечными пьянками мужа, рано постаревшая женщина.

– Простите меня, дуру, – устало сказал она. – Измоталась я. Сам не просыхает, сыновья не слушаются. Старший уже год как «условно» за драку схлопотал, а Бабаку хоть бы хны. Господи, хоть бы Ты помог мне. Хоть бы послал кого вразумить моего алкоголика.

– Ты гляди, она еще и Бога призывает, – возмутился Дмитрий. – Уж крыла бы чертом до конца. А то вспомнила...


Ну, вспомнила, не вспомнила, а

вскоре появился в бригаде новый человек. Это был полноватый мужчина ближе к сорока, среднего роста, с приветливым румяным лицом и волнистыми, изжелта-пепельными волосами, обрамлявшими высокий лоб.

– Петр, – коротко представил его бригадир и после развода по местам кивнул смурному, как две ночи разом, Бабаку: – Пойдешь в пару с ним. А у тебя, вижу, с утра жизнь не зала-дилась?

– Да ладно, ладно, – нахохлился тот. – Пойдем, Петро, вытянем проволоку на растяжки, пока машины здесь.

Растянув моток катанки, хмурый Митяй куда-то исчез на время и явился вновь к Петру уже изрядно повеселевшим, пояснив, с чего для него начинается родина. А началась она у него сегодня не как обычно, а с гастронома, что, вероятно, оказалось качественно крепче привычного, так как бравый плотник вскоре изволил уютно прикорнуть в подвале на досках. Однако Петр и один работал очень споро: надежно выставлял опалубку и крепил колонны для заливки бетона. Бригадир был на другом объекте и вернулся лишь перед обедом, нос к носу столкнувшись с Митяем, который, задубев от подвального холода, только-только выполз на свет. А тут, нате вам, и бригадир со своим интересом: что, мол, как тебе новенький? Смекнул Митяй, что бугор не в курсе его незапланированного отдыха, оживился. Ну, дак, мол, чё там, мужик что надо, сработаемся. А Федор тот же вопрос наверх адресует, Петру, крепившему колонну на втором этаже. Мужики в кулак похохатывают, разнос Бабаку предвкушают. За сновидения в рабочее время ему грозил прогул – жесткое правило бригады. Ждут-пождут мужики, что скажет Петр. А он молча палец большой показывает в улыбке довольнехонькой. Напарника рядом с бригадиром обнаружил и кричит с укоризной:

– Ну, чё ты там застрял? Раскрепить подсоби. – Будто тот только что отлучился.

– Дак щас я, щас, – прыжками, как и не пил вовсе, понесся Митяй по трапу наверх.

До чего же действенная эта штука – материальный стимул! Взбежал, монтажку схватил, скрутил растяжку колонны ловко. И уже тогда бригадиру сверху:

– Говорят тебе, Федя: полный ажур у нас. Так, нет, Петь?

– Да так, вроде.

И бригадир такой работой доволен, и мужики перечить не стали: донос не в чести, а раз простоя из-за Митькиных снов не было, то пусть напарник его и отдувается, коли дву-жильный. А так – свой вроде мужик, нашенский.

Оказалось, не совсем. Через

какое-то время пошел через Дмитрия в бригаде смех, что Петр этот – какой-то допотопный верующий. Смеяться было чему: он, вишь ты, краснеет, когда при нем мате-рятся. Проверили – точно! Ну и пошли насмешки. Дальше больше: не пьет, не курит. В обед «козла не забивает», читает на лесах какой-то талмуд. Все это еще ладно, но когда он решительно отказался «прописаться», из-за того что он баптист, появилось и вовсе отчуждение. Митяй же, хоть и пользовался его безотказностью в работе, не упускал случая разыграть его и однажды при всех предложил ему вина:

– Ну что ж ты такой серый, Петя? Попробуй вот, глотни, почувствуй радость жизни.

– Что ж это за радость, если ты после нее каждый день стонешь? – не согласился тот. – Это, брат, одно голимое страдание. Страдать можно за веру в Христа. Это я понимаю. Но чтобы просто так над собой изгаляться! Ну, не здоровье, так душу бы поберег, а Мить? Жалко мне тебя.

– Тебе не меня, тебе денег на бутылку жалко, – провоцировал Митяй. – Скажешь – нет?

Петр только улыбнулся: да, мол, на это жалко. И Митяй итог подводит:

– Жмот ты, Петя, куркуль.

Мужики с диагнозом соглашаются: жмот, чего там. Федор услышал разговор, собрал актив бригады после работы.

– Вам чё, – говорит, – с ним детей крестить? Претензии к нему по работе есть? Ну и не будьте, как бабы на базаре. Жмот? Это – что «не прописался»? А знаете, сколько у этого «жмота» детей? – бригадир сделал паузу и, качнув головой, усмехнулся: – Одиннадцать штук! А? Мал-мала меньше! А вы сразу – жмот! Нам бы подумать, как помочь ему, а не су-дить-рядить, в кого он верит. Окститесь! Вы что, не видите, как он работает?! За троих!

Окстились: одиннадцать душ – ужас! Да и работает, вправду, как заводной: управившись со своими делами, не гнушается подсобничать – штабелюет кирпич, бетон заливает. Попроси Бабака на такое. Ого! Ирония постепенно сменилась уважением, а он, как и прежде, с неизменной улыбкой сносил теперь уже незлобивые подначивания по поводу его веры. Вот только Митяя это с каждым днем раздражало все сильнее, и он то и дело одергивал Петра: « Тебе что, больше всех надо? Что ты суешься, куда тебя не просят? Перед бугром выслуживаешься?»

– Да что ж без дела-то сидеть, Митя?! – оправдывался тот. – Время есть – почему не помочь тому, у кого работы невпроворот?

Но Дмитрия озлобляло и такое объяснение. Тем не менее, когда бригадир устроил ему разнос за опоздание по причине выяснения истоков родины, Петр горой встал за него. И в итоге завиноватился за обоих, что, мол, отработаем мы, Федор.

– А причем здесь ты? – не понял тот. – Что ты за него отработаешь, я не сомневаюсь. А он?

– Понадобится, и он за меня отработает.

– Ага, держи карман шире! Вот если бы ты с ним в гадюшник вермут пить пошел, там бы он за тебя «отработал». Там он за всю бригаду может постараться.

– Время придет, перестанет он туда ходить.

– К-кто? – поперхнулся Федор. – Митяй?

– Митяй.

– Митяй не пойдет в гадюшник?

– Не пойдет, увидишь.

– Э-э-э, брат, да ты, и правда, того, – с подозрением повертел бугор пальцем у виска. – Надо же, этот костерит его почем зря, а он его же и защищает. «Придет время», – пере-дразнил Федор и рассмеялся: – Вот подобралась пара грошова: один алкаш, другой одуванчик Божий. Ну-ну, посмотрим, кто кого переборет.

Ляпнул, конечно, не подумав, но прозвище попало в точку. Мужикам, слышавшим разговор, оно понравилось, его тут же подхватили и растиражировали, и стали за глаза обозначать с тех пор Петра не иначе как одуванчиком. Но злого умысла тут не было. Просто внешнее сходство с цветком имелось в наличии. Круглое, всегда улыбчивое лицо, плюс волосы цвета спелого подсолнуха – одуванчик и есть.

Но время шло, а изменений в

жизни Дмитрия не наблюдалось. Напротив. Не раз уже попадался он в подпитии и в рабочее время. И бригадир не преминул указать на это Петру:

– Ну что, не угадал ты со временем?

– Дак, видать, не время еще, – уклонился тот.

– Хм, ловко! А когда же время? Когда рак на горе свистнет?

– Бог знает. Только молиться надо...

– Бесполезно это, Петя. Горбатого могила исправит. Да и молиться нам не с руки. А ты молись, молись. Лоб не разбей только...

Долгое время Петр благополучно избегал праздничных застолий. По веской причине: жил за городом и всегда спешил на рейсовый автобус. Но на День строителя застолье на-чалось уже в обед, так что волей-неволей пришлось принять участие в «сабантуе». Как-никак, вся бригада к празднику получила премию. Все шло своим чередом: выпивали, за-кусывали и добродушно подтрунивали над Петром: мол, не грех бы и тебе сегодня выпить. Ты же, кроме премии, еще и к грамоте представлен; а с Богом, мол, твоим мы договоримся. Да и откуда бы Ему знать, выпьешь ты или нет. Мы же не скажем.

– Э, нет, ребята, тут вы ошибаетесь, – возразил он. – Во-первых, Бог все видит, а во-вторых, мне никогда и в голову не приходило Его обманывать.

И тут кто-то со смехом вспомнил, как Митяй в свое время во всеуслышание заявлял, что сделает из Петра «человека».

Зря он это вспомнил. Задетый за живое, Дмитрий тут же поставил стакан водки перед Петром.

– Заявлял, – пьяно подтвердил он. – Это мы щас! А ну-ка, Петя, давай за грамоту! Цени, тебе одному дали.

Петр благодарно приложил руку к груди и покачал головой. Тогда-то и озвучил Митяй наше рутинное во все времена:

– Что, не уважаешь?

За столом притихли. Мужиками овладело двоякое чувство: неловкости от заведомо провокационного вопроса и задетого все же самолюбия от мнимого неуважения.

– Ребята! – тихо, но твердо сказал Петр. – Уважение не измеряется количеством выпитой водки. Господь завещал нам...

– Вот и пей, раз Он завещал, – перебил Митяй и, набычившись, грубо сунул ему стакан под нос. – Пей, одуванчик, чтоб тебя!

Глаза его налились злобой. Кто-то уже понял и попытался усадить его, но он отмах-нулся:

– Отвалите! Ну!

– Митя, тебе что, станет легче от того, что я выпью?

– Легче, да, легче.

– А с чего ты взял, что можешь заставить меня пойти против Бога?

– А что тебе будет? – Митяй продолжал держать стакан. – Да и не против Бога, а за уважение, а? Мы ж с тобой в одной упряжке вон уж сколь работаем, и нас с тобой уважают. А ты вон чё – го-о-рдый!

– За работу нас уважают все, Мить. Тут ты прав. А за это дело, – Петр ткнул пальцем в стакан, – только один. Ну, тот, кто за работу нас не уважает.

– Кто это? – грозно повел стаканом Митяй. – Кто, кажи!

– Не туда смотришь, Митя. Сатана это. Только он любит за...

– Ты сам сатана! – неожиданно тонким голосом взвизгнул Бабак и плеснул водкой в лицо напарнику.

Потом с силой грохнул стакан о стол, располосовав осколками стекла ладонь от основания указательного пальца до запястья. И взвыл от боли и ненависти, и, как в судорогах, забился в железных тисках подоспевшего бригадира. Первым опомнился Петр. Схватил аптечку и, пока Федор удерживал пострадавшего, ловко очистил рану от стекла, промыл ее и, поминутно приговаривая: «Потерпи, Митя, потерпи», – забинтовал его руку. А тот, раскачиваясь, лишь тупо мычал.

– В травмопункт его надо, – сказал Петр. – Срочно. Я поеду с дежуркой?

– Ну, конечно, Петя, конечно, – обрадовался Федор. – Поезжай. Я скажу, чтобы потом тебя домой завезли. Ты уж извини, мы-то все... Ну, сам понимаешь.

Да как не понять: не поедет же пьяный сопровождать еще более пьяного пострадавшего, если есть кто-то трезвый. И слегка побледневший Петр повел присмиревшего напарника к машине. Ну, а застолье после вынужденной заминки продол-жилось так, будто ничего и не произошло. Да в общем-то оно так и было: обошлось же без мордобоя...

В понедельник мрачный и трезвый,

с забинтованной рукой Дмитрий появился на работе: травма-то бытовая, бюллетень не положен. Работал молча. Несколько раз порывался заговорить, но тут же замолкал. И только к концу дня нарушил молчание.

– Вот выпивал бы ты, Петро, как хорошо бы было, – присев на бревно, начал он свои рассуждения в пространство. – Взял бы я пузырек – вот тебе и мир. Но ты не пьешь. Или дал бы мне за то по роже. Тоже ладно: я – тебе, ты – мне. Взяли бы пузырек, да? Но ты и в рожу не дал. Чё ж теперь прикажешь: в ножки тебе кланяться?

– Никто ничего не должен, Мить. Я тоже хорош, не надо было злить тебя. Ты уж прости меня.

– Ты чё это – сурьезно? – Дмитрий даже привстал и недоверчиво смотрел на напарника. – Чё, ни обиды, ни зла не держишь?

– Вот уж чего нет, того нет, – хмыкнул Петр. – Бог велит нам не воздавать злом за зло. Злому нет места у Бога.

– Что ты мне все: то говорит Бог, это говорит Бог. Где Он это тебе говорит? Выдумки все это!

– В Библии говорит, Митя, в Библии. Там это все и написано.

– Вспомнил! – спохватился Дмитрий. – Настя ж говорила, что ты ей эту книжку обещал. – Он перешел вдруг на заискивающий тон: – Слушай, Петь, а чё ты ей про меня наговорил, когда привез из травмопункта? Веришь, нет, она уже с того самого вечера не лается. Все: «Митя, Митя». Веришь? А мне вот не верится. Не к добру это. – И голос понизил: – Слушай, а ты не заговорил ее случаем? Ну, заговоры там всякие?

– Я ей, Митя, о Христе рассказал. Что любит Он всех нас, и слышит, и исполняет просьбы наши. Всех, кто просит Его. Вот она, видать, и попросила у Него себе терпения... К тебе.

– Ты чего-о? – смешался Дмитрий и суетливо заерзал на бревне. – Чё, так прямо сразу?

– Сам же сказал: не ругается. Самое быстрое лечение у Христа. Ты спроси ее вечером. Ты же не наклюкаешься сегодня?

– Не-е, неловко как-то перед ней теперь.

– Тем более, спроси. А завтра я принесу Новый Завет, почитайте вместе. И все у вас еще наладится, Митя.

– Добро бы...

Наутро Петр с удивлением увидел, что впервые он пришел на стройку не первый. Навстречу ему спешил Дмитрий.

– Ну что, принес? – нетерпеливо спросил он.

Петр протянул ему Библию и улыбнулся. Ему показалось, что глаза Дмитрия вновь обрели небесную синеву.

Виталий ПОЛОЗОВ