Как только зашел разговор об Агасфере, я тотчас перечитал Стругацких "Отягощенные злом". Нет, это сильно, все-таки. Не могу удержаться от небольших фрагментов:


Они на самом деле не любили друг друга. Иоанн не любил Петра, потому,
что не верил ему (как показали события - справедливо). Петр же попросту
ревновал, он никак не мог понять, почему Учитель ставит на одну доску с
ним, смиренным, просветленным и безгрешным Петром, этого буйного,
злоязычного, не расстающегося с оружием греховодника.
Петр был солиден и степенен. Иоанн был дерзок и резок.
Петр был велеречив и многоглаголен. Иоанн был зубоскал и ругатель.
С Петром Учителю было легко. С Иоанном ему было надежно.
Именно Иоанн возлежал на груди Учителя во время той последней
трапезы, и это вовсе не было проявлением сентиментальности - просто
помстилось ему вдруг, что вот-вот тоненько взвякнет в кустах за окном
тетива и стрела вонзится в сердце любимого человека. И он заслонил собою
это сердце и, слушая биение его, вдруг с ужасом ощутил, как страшное
знание предстоящей муки, переливается в него, Иоанна, страшным,
мучительным предчувствием, обессиливающим и не оставляющим надежды.

=========
Несколько лет спустя, когда Боанергес, наслаждаясь заслуженным
отдыхом, прогуливали хабар в компании шлюх и подельщиков в одном из
притонов на окраине Александрии, Иаков вдруг толкнул брата в бок:
- Гляди, кто пожаловал, - сказал он.
Иоанн поглядел и увидел длинного и сухого, как жердь, нищеброда,
который, стоя у порога, торопливо и жадно поедал неаппетитную снедь,
извлекая ее грязными пальцами из щербатой глиняной миски.
- Да это же тот самый Агасфер! - сказал Иаков. - Ботадеус, "Ударивший
бога"!
- Не знаю такого, - отозвался Иоанн, - да и знать не хочу. По-моему,
это его бог ударил, а не наоборот.
И тут Иаков с шаром пересказал ему, что произошло в день казни между
Учителем и Агасфером на пороге к Голгофе, в то время как раз, когда Иоанн
подыхал от потери крови у добрых людей.
Иоанн внимательно выслушал всю историю до конца. Он вдруг испытал
огромное облегчение. Оказывается, он ничего не забыл. Оказывается, все эти
голы он мучался мыслью, что Иуда сумел уйти от возмездия. Каифа тоже давно
откинул копыта. Пилат недосягаем. И есть еще тысячи. Они не убивали Его.
Они всего-навсего оскорбляли его. Их тысячи, и они безымянны. Но вот
наконец появился некто с именем. Длинный, тощий, унылый, пожирающий
отбросы. Ударивший бога.
- Этот человек должен быть строго наказан, - сказал Иоанн громко.
Он не знал, что этот человек уже наказан достаточно строго - так
строго, как неспособны наказывать смертные. И, уж конечно, ему в голову не
могло прийти, что, наказывая этого унылого дерьмоеда, он бесповоротно
нарушает волю единственного человека, которого он любил, - из живых и из
мертвых.
Никто не обратил внимания на его слова, а он спихнул с колен
разомлевшую эллинку, легко поднялся, подошел вплотную к нищеброду и тем
самым длинным ножом, которым только что кромсал баранью лопатку, ткнул под
щербатую миску - снизу вверх, по самую рукоятку.
Exit Агасфер, он же Эспера-Диос, он же Ботадеус, Ударивший бога.
=====
Поскольку дельце было пустяковое (они зарезали поддатого горожанина,
возвращавшегося из бани, и были взяты _и_н_ф_л_а_г_р_а_н_т_и_), все было
закончено в одно заседание. Разумеется, братья назвались чужими именами.
Иаков Старший выдал себя за беглого из Пергама, а Иоанн, словно по наитию,
назвал себя Агасфером, горшечником из Иерусалима. Господину районному
судье, завзятому антисемиту, с утра вдобавок страдающему от алкогольного
отравления, все это было совершенно безразлично. "Пергамец! - сказал он с
болезненным сарказмом. - Это с такими-то пейсами! А ну скажи: "На горе
Арарат растет красный виноград!.." Дело было абсолютно ясное. Двое бродяг
из колоний дерзко лишили жизни римского гражданина. Приговорить мерзавцев
к смерти через отравление.
В ночь перед казнью Иоанна почему-то совсем замучал дурацкий вопрос -
зачем это ему вдруг понадобилось назвать себя именно Агасфером из
Иерусалима? Что это было? Приступ бандитского ухарства, лихая предсмертная
шутка? Холодный ли расчет? Назовусь-ка я именем мертвеца, пускай ищут.
Или, может быть, подсознательное желание еще раз опозорить позорное имя?
О том, что это было предопределение, Иоанну суждено было догадаться
гораздо позднее.