Это цитата сообщения MontKristov Оригинальное сообщение

Я написал это восемь месяцев назад, и в моем лиру этот креатив
уже имел место быть, но может быть, кто-то даст ему
вторую жизнь? Проще говоря - немножко позитива тем, кому его так не
хватает в жизни.

Письма глупой подруге

Я не писал тебе с того времени, как вернулся. Не потому, что вернулся не к тебе, я вообще вернулся к себе самому. Но ты почему-то этого не понимала и просила, чтобы я поговорил с тобой. Я же считал это глупым и бессмысленным, что-то вроде повторного экзамена после полученной "тройки". Я всегда разворачивался и уходил, чмокнув тебя на прощание в уголок губ.

Тогда я был еще более наивен, чем сейчас, и верил, что Цой жив, а в телевизоре показывают правду. Сейчас я тоже в это верю, но зато не верю в тебя. Это как дети, привыкшие встречать Санта-Клауса, в один отвратительный и, возможно, дождливый день (мы поговорим еще об этом), вдруг обнаруживают в чулане рваную бороду с обрывками серебристых потускневших гирлянд. Санта-Клаус умер, а подарки превратились в выкроенные из семейного бюджета, покусанные временем осколки давно ушедшего...

Сегодня я хочу рассказать тебе о некоторых вещах - когда-то они были общими, как стеганое верблюжье одеяло, а сегодня ты делаешь такой вид, будто я - мальчишка-пионер, а ты умная и невообразимо гордая старшеклассница. Иногда в такой ситуации, я начинаю тебя хотеть. Но это ерунда и глупости...

Итак, начнем.

1.
Сегодня слепит солнце и в воздухе невыносимо пахнет уже безвозвратно ушедшым летом. Я люблю этот запах - он как-то по-детски кружит голосу и зачем-то напоминает о чужых цветах. Я их рвал, заворачивал в газету и дарил тебе. Кто-то знал об этом и в моем почтовом ящике каждое звенящее утро появлялась новая газета - там была реклама, но это, конечно, только для вида. На самом деле, мне фсегда было, во что заворачивать единственный цветок - наивный, но гордо, как пионер, тянущий к свету свой пылающий бутон. Разысканный мной среди сотен таких же, но совсем не по-пионерски полуувядшых.

Иногда вечер наступал резко, солнце исчезало почти мгновенно и тогда я не находил ни одной свежей и упругой, напоминающей твою грудь, розы. А наутро я слишком хотел спать и цветы ожывали без меня.

*****************Приходи вовремя - потом может никогда не наступить.

2.
Интересно, ты знаешь, куда я пойду вечером? Когда-то ты угадывала даже тот час, когда я возвращаюсь. Нет, не потому, что мы обменивались детскими записками-отчетами о "красно-желтых" и не обязательно вместе проведенных днях. О ночах мы тогда не писали, впрочем, как не пишем и сейчас. Сейчас мы вообще ни о чем не пишем. И даже не говорим. То ли устали, то ли больше не о чем. Ведь звезды, иногда, когда нет облаков, складывающиеся в Кассиопею - те же, солнце все так же заставляет меня покупать неведомо какие по счету дешевые, но стеклянные (так же положено!) очки, зимой (вот ведь ошибка природы) снова и снова идут дожди. Их стучащие капли все также умеют скрывать теплые слезы, но уже не твои и не от меня.

Вечер, тот, в который я собираюсь уйти и о котором ты теперь ничего не знаешь - видится слишком прозрачным, нереальным, дрожащим и расплывающимся, как картинка в испорченном телевизоре. Я и сам не знаю, что там, а рассказать уже некому - вокруг появилось много людей, которые говорят, что я хороший и даже пушистый, а остальное - не в их компетенции. "Вы не по адресу". Я уже привык к тому, что мы - ты и я - ничего больше не угадываем.

******************Ничего в жизни не изменилось, кроме нас.

3.
Я перечитываю Суворова и вспоминаю о танках. Легких, средних, тяжелых, автострадных и плавающих, даже несуразных, словно игрушечных, танкетках Вермахта - книжка снабжена фотографиями, даже такой, как я, легко может запомнить, как выглядят разные машины. Я и тебе рассказывал о танках - факт, что железка с индексом "А" сбрасывала гусеницы и могла мчаться по шоссе, повергал меня в шок, переходящий в искреннее подростковое восхищение. А ты смеялась, называла меня дураком и занудой, и читала мне вслух Цветаеву. Хотя может быть, это была Ахматова.

Я лишь запомнил, что автором была женщина и писала, кажецца, тоже для феминизированных коллег по полу. И лишь иногда - для мужчин. Она, непонятной и сомнительной ориентации поэтесса, наверное, тоже умела рвать прямоугольники писем, сжимать кулаки до проступающих из-под побелевших пальцев капелек крови, и смотреть в никуда. Я спрашивал, зачем ты мне это читаешь, а ты снова звонко смеялась, ерошила мои грязные волосы и прикладывала пальчик, пахнущий мылом Palmolive, к моим губам. Мне казалось, что ты смеёшься надо мной и обижался.

Уже в другом веке и на другом континенте, совсем не в той квартире, но тоже абсолютно не убранной, я снова читал Цветаеву и пытался читать Ахматову. И снова обижался, потому что посреди отрывистых строк вспоминал тебя. Хотел и пытался забыть, но зачем-то вспоминал. Уголки глаз начинали предательски дрожать, как осенние листы, я отворачивался и шептал: ничего же не было....ничего....это все неправда...нас больше нет...никогда уже не будет....

*****************Мы все помним, даже, если этого совсем не хочется.

4.
Я не знаю, почему кинотеатры так и не стали для меня чем-то хорошим, приятным и близким, таким же, как мой затертый до блеска свитер, с пятнами от тогдашнего дешевого, а потому невероятно популярного среди нас пива. Йа ходил в этом свитере в разные общественные места, а иногда даже к тебе, и это казалось естественным, как отсутствие секса в децком саду или, скажем, в СССР.
Я не ходил в нем только в кино, я вообще туда не ходил, предпочитая подъезды побитых временем четырехэтажек постройки неведомых мне семидесятых и реже - близлежащие, далеко не самые популярные, а потому - безумно уютные парки.

В них было чертовски хорошо даже в полном одиночестве, можно было молча пинать шуршащие остатки лета и не отвлекаться на дурацкие разговоры ни о чем. Я не ходил в кино, хотя рядом было два облезлых (время реставраций и приватизации пришло позже) кинотеатра. Таких, что даже сейчас своими нелепо громоздкими очертаниями и влажными тенями под крышей они напоминают разорванный шоком Норд-Ост.

Йа не знаю, почему я не ходил в кино. Быть может, потому что та, самая первая не пришла - нервно сжатые в руках билеты пришлось разорвать на мелкие кусочки и не глядя, совсем никуда не глядя, бросить в снегопад. Клочки несостоявшегося счастья становились частью снежной стены, на меня падала бумага и блестящие, почти сюрреальные снежинки...где что, было уже не разобрать и я не отряхивался.

А может я не ходил кино, потому что в книгах любили, отвинчивали друг другу голосы, целовались, занимались сексом, стрелялись, разрушали города, расследовали дурацкие однообразные убийства более красочно, живо и очень подробно - так, что я даже тебе забывал позвонить. (Цветаева и Ахматова не обладали таким свойством тогда, не обладают и сейчас - может йа просто не дорос, а может потому что тебя все равно нет).

Сегодня кинотеатры другие. Там светло, просторно, а на сидениях зала можно даже пить пиво, заниматься любовью и спать. Иногда там гремит музыка и продают экстази - все делают вид, что так положено и по-другому никогда не было. Зачем-то в кинотеатрах есть поп-корн и соленые печенья , я не люблю их хруст, он напоминает мне о кафе, где ты прогуливала школу. Ты приходила туда, потому что тебя оттуда не выгоняли и ты могла купить даже пиво.

Но я, подруга, все равно не хожу в кинотеатры - не привык да и ты, кажется, не особо хочешь. Шелестят страницы...там снова начинается чья-то новая жизнь.

**************Даже если я изменился - не исключено. что тебе это кажется.


Подруга, ты ведь где-то рядом? Или мне тоже это только кажется?
Ты не отвечаешь, а в трубке снова звеняще-вежливое: абонент вне зоны действия сети...Как записанный на пленку голос из треснувшего автобусного динамика...голос совсем не похожий на твой...позвоню позже...

В другой жизни. Когда меня уже не будет.


Алматы. Первый день октября. 2004 год.
Девять лет и двенадцать дней спустя. Той, самой первой осени.