Роман Губарев

Ненавижу детей.
Потом, всё дело в том, что я ненавижу детей. Они отвратительны в любом возрасте.
Когда в дом приносят спелёнутое тельце, которое орёт и извивается, как змея, неуклюже шевелит уродливыми руками; всё оно покрыто какой-то гадостью, а про пупок и говорить нечего. Оно гадит, не даёт спать, сверхэгоистично требует максимального к себе внимания. Его нужно кормить, причём обыкновенную еду оно жрать не станет, а если станет - то издохнет, измучив хорошенько больницами и врачами. Но это лишь прелюдия.

Потом этот зверёныш встаёт на ноги, и начинает хватать всё на свете своими безобразными ручками; сам весь похожий на отвратительного самоуверенного жирдяя. Если раньше этот подлец гадил только под себя в своём гнезде, то теперь он норовит нагадить везде, докуда может донести свою задницу. Он постоянно тащит себе в рот всё на свете и ты должен сидеть и следить за ним, вместо того, чтобы заниматься чем-нибудь полезным. Оно подрастает и начинает что-то невнятно бурчать. Первое, конечно, что говорят они - это бессмертное "дай". Ни один из них, наверное, не сказал ещё "на". Потом они начинают ходить в школу и занимаются там всем чем угодно, только не учёбой. Девочки вертятся перед зеркалом, поджидая появления сисек, мальчики рассматривают каталоги женского белья и, несомненно, онанируют. Начинается новые пристрастия: мелкие и крупные кражи; глупейшие стишата; бредовые мечты; паломничество в космонавты, фотомодели, лётчики и журналистки; первый стакан водки, первая анашка; глупые драки; мелочные интрижки; слюнявые облизывания в подьезде; треньканье на гитаре; мама что это у меня в трусиках; папа дай денег; мне это платье не идёт; девочки я та-а-акое слышала; можно тебя пригласить; получай, сука; я больше так не буду; отпустите, дяденька милиционер; ты где ночевала, шалава; я от вас ухожу; не смей бить меня; дай; дай… дай… дай…

Их не жалко поубивать, ублюдков. Но нужно быть последовательным и начать с себя.

До прихода мамы с работы ещё три часа, так что время у меня есть.