Название: Das Lustspiel (Комедия). Подарок Schwarze_fuhrer, проливавшей слезы над этим фанфиком.

Автор: Ptrasi (yoyo-chan@yandex.ru; 457023331);

Бета: Ptrasi

Фандом: Yami No Matsuei

 

Пейринг: Мураки/Ория

Рейтинг: NC-17 (R?)

 

Жанр: romance/angst

Summary: Небольшая история из повседневной жизни Ории Мибу, в которой действует, причем очень жестоко, Мураки. Состоит из двух актов, одного антракта и заключения.

Disclaimer: У меня нет ничего, кроме предположений и логических выводов.

Размещение: только с разрешения автора

Предупреждения: 1. Кроссовер. Аж целых две штуки. Просто «Марти Сью» вводить ой как не хотелось. Первый – Weiss Kreuz, второй - Angels’ Sanctuary.

2. Мой брат-близнец Е121 устроил истерику, пожелав хэппи-энда. Пообещал утопиться в собственных слезах, если не будет много романса и немного ООС Мураки.

3. Наркотики. Помните, дети: нельзя следовать примерам героев яойных фанфиков и курить на ночь всякие наркотики! Это плохо! Минздрав предупреждает!

Примечания. 1. Кодекс поведения самураев взят из фильма «Табу». Всех заинтересовавшихся отправляю на просмотр этого чудесного яойного фильма.

2. Беру на себя ответственность за то, что Ория Мибу умеет очень хорошо рисовать в японском стиле.

3. Не удивляйтесь тому, что дети умирают во время тренировок. Объясняю: автор когда-то очень давно читал хорошую, красивую книжку про самураев, правда, уже забыл автора и название, потом – читал не такую хорошую скучную книжку «Пятнадцатый камень сада Рёандзи» Владимира Цветова, потом смотрел какие-то фильмы – короче, настоящих самураев воспитывали с самого детства, как и буддийских монахов. Постоянные тренировки на воде, в горах, и тому подобное. В общем, автор дает честное комсомольское слово, что все так оно и есть.

4. Котацу – самое лучшее изобретение японцев! У них того, нету системы центрального отопления, как в России, зато есть низенькие столики, которые втыкаются в розетку и начинают вырабатывать тепло. Между прочим, Ория Мибу нарушает правила эксплуатации сего предмета, потому что даже не постелил ничего сверху. Вот.

5. Ёсано Каору – член кабинета министров Японии, министр по вопросам экономической и фискальной политики и финансовых услуг

6. Мураки читает стихи Генриха Гейне в переводе А.Толстого «Довольно! Пора уж забыть этот вздор….»

Завершен. Просто набирается медленно.

 

Акт 1.

 

Двое перед разлукой,
 

Прощаясь, подают
 

Один другому руку,
 

Вздыхают и слезы льют.
 

А мы с тобой не рыдали,
 

Когда нам расстаться пришлось.
 

Тяжелые слезы печали
 

Мы пролили позже - и врозь.
 

(Генрих Гейне, «Двое…», перевод С.Маршак)
 

 

Я собрал волосы в узел, затянув ленту, и взял в руки катану. Мелодичная, сильная, прекрасная…вынужденная молчать и таиться ласковой тьмою в ножнах. Великолепный клинок, жаждущий крови, и не находящий ее.

Что проку разрывать ткань воздуха идеально отточенным лезвием, коли голод металла все одно останется? В чем смысл тренировок с катаной, если на деле применить ее вряд ли придется? Нельзя напоить кровью жадный меч, - нынешнее общество, старательно мною презираемое, осуждает за подобное. Катану – на стену. Тренировки проходят только с деревянным подобием клинка.

Заниматься одному? Что за глупость! Почти то же самое, что говорить с самим собой – быстрое безумие. Поэтому каждое утро я резервирую тренировочный зал в одном из ближайших ко мне спортивных комплексов.

Туда же приходит и мой партнер. Он никогда не опаздывает и никогда не поддается. Он старомоден, как и я, предпочитает традиционное японское одеяние и защитный нагрудник.

Мы появляемся почти одновременно, чуть склоняем головы в поклоне – и встаем в боевую стойку.

Мой противник всегда одевается весьма элегантно и изящно. Сегодня – легкая перламутрово-белая куртка - катагину и свободные черные хакама. Он дерется быстро, безжалостно и сосредоточенно. Мы оба молчим. Только шорох одежд, и сухие, точные удары деревянных мечей, да изредка – липкий звук скользящих влажных босых ступней по матам.

Однако сегодня у нас есть зритель. Насмешливая тень, появившаяся внезапно, наблюдает внимательно: я чувствую колкие взгляды, цепляющиеся за каждое движение.

Резкая атака, уклонение – меч застывает в нескольких сантиметрах от моего виска, перехваченный. И снова – разбегаемся в разные стороны, нападаем, отскакиваем, бросаемся вперед… Это – прекрасный танец. Заканчивается он патом: мой меч упирается в горло моему партнеру, а его - тяжело давит на мои кисти. Поединок закончен. Мы опускаем оружие, быстро кланяемся – утренние лучи скользят по волосам противника – и уходим.

Я останавливаюсь перед незваным зрителем.

 - Доброе утро.

 - Доброе. Прекрасный поединок, Мибу-сан.

 - Спасибо.

Отворачиваюсь и ухожу в раздевалку. На улице меня уже ждет машина – сегодня я должен зайти к Ёсано-сан. По утрам в четверг я играю в го с министром по экономическим вопросам Каору Ёсано.

Мне приготовили деловой костюм – светло-лиловая рубашка с высоким воротом, широкие брюки и черный галстук с неуловимо легким рисунком ирисов черными красками. Все подобрано по принципу классического сочетания, все пропитано запахом японского стиля, - но все же я чувствую себя во всем этом немного неуютно. Никак не могу справится с молнией и пуговицей – какие глупые приспособления!

Гость, следивший за тренировкой, заходит неслышно и улыбается моему отражению в зеркале.

 - Мураки-сан, я еще не одет. Пожалуйста, подожди немного.

Впрочем, я знаю, что ему говорить что-либо бесполезно.

Мураки ухмыляется и проводит рукой по моей обнаженной спине, отслеживая ветвления ребер, выпуклости позвонков…Я не вздрагиваю. Нельзя. Закрываю глаза, откидываю голову назад – Мураки обнимает меня, развязывая ленту в волосах – и темный поток изливается на спину.

 - Ты никогда не умел обращаться с одеждой гайдзинов, Ори.

Он застегивает молнию на моих брюках, легко, едва ощутимо, целует в напряженный затылок – и отступает назад.

 - Спасибо, Кадзу.

Я накидываю рубашку, поглядывая на Мураки, прислонившегося к стене и доставшего сигарету. Вздохнув и мысленно проклиная себя за секундную слабость, спрашиваю:

 - Зачем ты пришел? У тебя же сейчас другая игрушка, разве нет?

 - О, как хорошо ты осведомлен, - он достает зажигалку и прикуривает. – Это всего лишь симпатичный мальчик-пианист.

 - Он талантлив.

 - Он романтик, - хмыкает Мураки. – Слишком красивый и доверчивый.

Я завязываю галстук, чуть заметно хмуря брови – тон Кадзу слишком небрежен.

 - Здесь нельзя курить.

Он пожимает плечами, не обращая на мои слова внимания.

 - Ты какой-то слишком веселый. Надеюсь, с пианистом ничего не случится.

 - Ха.

Он отступает дальше в тень, ускользая от моего взгляда.

 - Конечно. Семнадцатилетние мальчишки не склонны бросаться под машину из-за того, что бросили их.

Теперь, кажется, я знаю, что услышу в вечерних новостях. Убираю в сумку одежду и направляюсь к выходу.

 - Приятного дня, Мураки-сан.

 - До вечера, Ори.

Быть собеседником Мураки – слишком утомительно. Он способен часами рассказывать о чем-либо, не обращая внимания на реакции слушателей.

Молчание – как снег. Покрывает все, без остатка, не оставляя выбора. А под плотным слоем тишины – мысли, стремления, желания, все невысказанное и замолчанное. Молчание – как снег. Когда не остается ничего, он всюду – и властвует, бессловесное, единственно верное. Самая великая ценность этого мира.

Я приверженец машин определенного типа. Быстрые, с мощным движком, напряженные и отчаянно красивые. Думаете, автомобили не бывают красивыми? Ошибаетесь. Это изящество холодных линий, тонкость сочетания армированных деталей, легкий блеск – совсем ненавязчивый – черной краски. Вытянутая форма, напоминающая застывшего дракона, готового к полету. Стекла – тонированные, а на капоте аккуратный, почти не выделяющийся рисунок – скрещенные, изогнутые в немысленном танце две крылатые змеи, вьющиеся вокруг обломка меча.

Это знак Ории Мибу. Да, личный, индивидуальный знак, клеймо владельца.

Не я придумал его. Когда-то давно моему учителю эту метку оставил его самый лучший –непобедимый – противник, великий боец кендо своего времени. А учитель передал этот знак мне.

Я был отдан на обучение самураю  родителями, в возрасте четырех лет. Конечно, по правилам детей отдавали в три года, но моя мать долго не могла решиться на подобный поступок, пока не настоял отец. Вместе со мной обучались еще двое мальчишек. Никаких различий по социальному положению и статусу.

Ицуши умер через пять лет, утонув во время тренировок.

Я и Киндзабуро дошли до последней ступени мастерства. Учитель отпустил нас, предварительно выжегши клеймо Победителя – Драконы, обвивающие сломанный меч пораженного бога.

Киндзабуро был моим первым любовником. Мы прожили вместе счастливые два года – пожалуй, наиболее радостные во всей моей жизни. Учились мы в университете в Токио на юридическом факультете.

А потом прошлась быстрая и неумолимая эпидемия пневмонии, и Киндзабуро умер. Я потерял всякую веру после его смерти. Года через три умерли моя мать и отец. Я возненавидел Токио, отнявший у меня все самое дорогое.

…Как смешно – меня пробила на такие сентиментальные воспоминания. Все это давно потеряно.

***

Игра в го продлилась до самого позднего вечера. Только когда часы пробили восемь, мы прервали партию. Ситуация была скучна: у меня – «глаза», у Ёсано-сан – «звезда». Я раскланялся с министром и уехал.

Ресторан, как прекрасно отлаженный механизм, сотворенный истинным мастером, работал без моей помощи – в большей степени.

Входя в дом, я столкнулся с посудомойщиком, чьи взгляды я часто ловил на себе.

 - Мибу-сан, Мураки-сенсей ждет вас в Желтой комнате.

Старательный, изящный юноша, красивый и услужливый… Но слишком уж замкнутый и неуклюжий. Хотя…можно дать ему шанс.

 - Ты – Кира, верно?

Он осторожно кивнул.

 - Сегодня будешь обслуживать меня.

И все же – я никогда не опущусь до свиданий со своими подчиненными.

Когда Мураки приходит, то неизменно выбирает желтую комнату, расписанную гайдзином. Этот англичанин-католик, приезжавший для изучения японской живописи, изобразил на бумажных стенах Ад.

Странный выбор – любоваться на вывернутый наизнанку мир.

 - Добрый вечер, Мураки-сан.

Он курил, рассматривая маленькие мукугэ в тонкой вазе.

 - Ты поздно.

 - Немного задержался.

Мураки обернулся, потушив сигарету о низкий деревянный столик.

 - Там стоит пепельница.

 - Правда? А я и не заметил.

Я сел на татами, опустив руки на колени, взглядом приглашая Мураки. Фусума отодвинулись, и в комнату вошел посудомойщик с чайным прибором на серебряном подносе. Он поставил перед нами маленький переносной столик, миску с рисовым печеньем и две чашки.

 - Гостю налей первым, Кира-чан.

«Официант», губы которого чуть дрогнули то ли в улыбке, то ли в недовольной гримасе, поклонился и наполнил чашку Мураки ароматно-терпким напитком прозрачного темного цвета.

 - Вам, Мибу-сан?

 - Спасибо, нет. Оставь чайник.

Он поклонился, сложив руки на груди, и вышел, почти бесшумно задвигая фусума.

Мураки снова закурил.

 - Ты спишь с ним?

Я аккуратно налил себе чай, и неопределенно дернул плечом.

 - Как бы тебе ни хотелось – нет.

 - Да ладно, ты всегда мне изменяешь, Ори.

Фыркаю.

 - Кто уж говорил бы… Мы не любовники, Кадзу.

 - Не верю.

Он протягивает руку, дотрагиваясь до моего лица. Его взгляд стал почти нежным.

 - Иногда я мечтаю о том, чтобы быть с тобой вместе. Тобой – таким отчаянным и преданным…

…Мураки путается пальцами в моих волосах, разбрасывая их по полу, выплетая узоры на моей коже, целуя длинные пряди… Я прижимаю его к себе, ищу любовь – и не нахожу. Задумчиво глядя в потолок, я ласкаю белую матовую кожу, сухую и гладкую. Дыхания сплетаются, как змеи.

Он переворачивает меня на живот, выписывая пальцами разводы ребер и остроту позвонков, губами проходя по выпуклым шрамам клейма – узорным, давно забытым тонким линиям. Мы стонем тихо, словно пугаясь звуков, рвущих тишину на лоскуты. Его ладони опираются на татами перед моим лицом, и сквозь мглистую дымку я вижу натянувшиеся извилины набухших вен под полупрозрачной кожей, и капли пота, блестящие на вздрагивающих пальцах.

С губ Кадзу срываются тяжелые вздохи; он запускает руку в мои волосы, поглаживая и щекоча кожу сквозь неплотную сетку спутанных прядей…

…Мураки сплетает мои волосы в тяжелые косы, раскладывая их в понятной только ему последовательности на моей спине.

 - Довольно… Пора уж забыть этот вздор, пора бы вернуться к рассудку…

 - Что это, Кадзу?

 - Мои любимые стихи.

Довольно! Пора уж забыть этот вздор,
 

Пора бы вернуться к рассудку!
 

Довольно с тобой, как искусный актер,
 

Я драму разыгрывал в шутку!
 

Я тряхнул головой, разбрасывая заплетенные волосы по плечам. Мураки потянулся за одеждой.

Я накинул катагину на разгоряченное тело, все еще хранящее тепло чужого человека, все еще чувствующее эхо прохладно-ласковых прикосновений, и раскурил трубку. Сладковато-терпкий запах мягкого благовонного табака заполнил комнату, успокаивая и расслабляя.

Мураки затянулся сигаретой, отравляя нежную завесу острым и удушливым дымом. Кадзу застегнул брюки и плеснул себе в чашку остывший чай. Сделав глоток, улыбнулся:

 - Я предпочитаю свежие напитки, особенно после очередного грехопадения.

 - И это ты называешь грехопадением?

 - А разве нет?

Сигарета была снова потушена о столешницу.

 - Знаешь, этот столик довольно дорогой.

 - Хм. Может, мне стоит начать платить за посещение твоего ресторана?

Я включил котацу.

 - Как будто ты оплатишь хоть когда-нибудь….

Мураки поцеловал меня в шею и принялся шарить вокруг в поисках рубашки.

Фусума сдвинулись тихим шорохом. На пороге склонился в поклоне Кира-чан. Он поставил на стол зажженный фонарик – в особых комнатах для гостей, выдержанных в истинно японском стиле, освещение было двойным: электрические галогеновые лампочки и традиционные фонарики, которые разносили по комнатам в девять часов. Кира-чан забрал поднос с пустым чайником и нетронутым рисовым печеньем, и, не поднимая глаз, пробормотал:

 - Мибу-сан, пора закрывать ресторан?

 - Да, я сам. Ты свободен.

Я надел хакама, поправил одежду и ушел, пожелав Мураки спокойно ночи.

Проходя по длинным галереям и закрывая все двери, я заглядывал в комнаты гостей, желал приятного вечера, спрашивая, не нуждаются ли они в чем-нибудь. Большинство ночных гостей являлись посетить бордель. Вообще-то мне совсем не нравится слово «бордель» - оно грязноватое и липкое. Не слишком приятное наименование для популярного в определенных кругах ресторана.

У меня работали самые лучшие гейши.

Я заперся в своей комнате. Здесь комнаты были расписаны пейзажами – горы, леса, реки. Солнечные закат и восход, самые прекрасные явления в природе…

 

Антракт.

 

Мураки и наутро остался в «КоКакуРю».

Кира-чан, зайдя в мою комнату с тазиком для утренних омовений, сообщил мне это. Умывшись и выпив утренний чай, я заметил, что мой официант чем-то смущен.

 - Что-то случилось, Кира-чан?

Он улыбнулся – красиво и немного робко, что никак не подходило ему. Посудомойщик поклонился.

 - Могу я задать вам вопрос?

Я хмыкнул, продолжая полировать катану.

 - Попробуй, Кира-чан.

Он сжал пальцами ткань свободного пепельно-серого кимоно:

 - Мибу-сама… Что надо сделать, чтобы получить вашу любовь?

Катана в моих руках замерла, взметнулась вверх, лизнула льдом металла – острой кромкой лезвия – обнаженное горло Киры, податливое и открытое. Он улыбался, глядя мне прямо в глаза, не отстраняясь.

Я опустил меч и одел его в ножны. Отвернувшись и раскуривая трубку, я сказал:

 - Кира-чан, забудь об этом. С сегодняшнего дня ты уволен.

Он поклонился и задвинул за собой фусума.

Сегодня мой партнер не пришел на тренировку. Я ждал его бесконечно долгий час, рассматривая потоки мутной дождевой воды за окном.

Никогда не бывает такого, чтобы люди исчезали просто так, без причины. Можно и не заметить этого исчезновения, но сам факт останется – произошел сбой в налаженном механизме часов города, шестеренка выбилась из общего ритма. Но это ведь и не важно. Один человек не остановит все.

Мне было обидно – за то, что обо мне забыли. Ведь всегда так печально, когда понимаешь, что кто-то не нуждается в тебе, в то время как ты – нуждаешься в нем.

Дождь все шел и шел, смывая людей с улиц. Сегодня в ресторане посетителей больше, чем обычно. Я немного пробыл на кухне, поговорив с поварами о новых блюдах, выбрал меню на сегодня, поболтал с шеф-поваром о качестве продуктов.

А из головы все не шли слова, сказанные Мураки – проклятые строчки из стихотворения: довольно! Пора уж забыть этот вздор! Пора бы вернуться к рассудку!....

 

Акт 2.