Предупреждаю сразу: будет много. Я хочу на этот раз выложить ВСЕ (ну, или почти все), что я думаю по этому поводу. Я даже не уложусь в один пост – он окажется слишком длинным, и народ все равно не осилит все сразу О:-) Поэтому буду выкладывать по частям.
Следующее предупреждение: будет много цитат. Ибо как еще аргументировать, если не авторским текстом?
Я много раз ломал копья за Вильфора на дневниках и форумах и наконец решил написать нормальный пост, чтобы всех желающих отправлять к нему.
Кстати, надеюсь, никто не обидится, если вдруг увидит фразы из своих дневников – новые вопросы стимулируют новые аргументы О:-)

А вот сам Граф, к своему ужасу, вынужден будет исполнять роль адвоката О_о Юридического образования у меня нет – но уж постараюсь как смогу…

Итак, попробуем придать посту вид упорядоченности. В отношении г-на королевского прокурора выдвинуто четыре более-менее основных обвинения различной степени тяжести. Пойдем в хронологическом порядке:
I. Эдмон Дантес
II. Бертуччо
III. Бенедетто
IV. Семья

Насчет последнего не удивляйтесь – это тоже важный пункт ) Но он, естественно, будет в самом конце.

Начнем с самого основного, из-за чего, собственно, и начался весь сыр-бор и что привело к необратимым последствиям в конце концов. Итак,
I. Эдмон Дантес
Прежде, чем говорить о происшествии, надо взглянуть, что ему предшествовало. Люди – не игрушки, они не сходят с заводского потока. Они живые, они разумные (в широком смысле этого слова О:-)). У них есть определенные взгляды на жизнь, на других людей, на свой путь. У них определенный опыт (опыт даже есть у совсем маленьких детей, хотя бы на уровне «хочу есть» и «мама»).
Ведь, я надеюсь, мы хотим рассмотреть не просто книжных персонажей, не просто математическую задачу, где буква А встретилась с буквой Б? Мы хотим рассмотреть их именно как живых людей.

Начнем с Дантеса. Это молодой человек (он говорит, что ему девятнадцать лет). В армии он не служил, ибо «под ружье» забирали с восемнадцати, а Наполеон умудрился удачно пасть как раз примерно накануне. Но, несмотря на свою молодость, Эдмон Дантес достаточно умен, собран и ответственен – в свои девятнадцать лет он является помощником капитана, и по смерти последнего хозяин корабля, не задумываясь, назначает его капитаном. Прошу запомнить этот момент: Дантес не уличный мальчишка, не матрос, не легкомысленный гуляка. Окружающие воспринимают его как вполне разумного и адекватного человека.
Это что касалось, так сказать, общей характеристики. Теперь пару слов о семье. У Дантеса есть отец. Отец его крепко любит, и Эдмон любит своего отца не меньше. Помимо этого родства более никакое не упоминается – других родственников либо нет, либо отец дороже Дантесу всех на свете. Еще есть невеста, которую Дантес любит пылко, страстно, безумно – и что там в таких случаях полагается. Девушка не из Марселя, она каталанка, но возлюбленным это не мешает.
Из любопытных фактов: несмотря на то, что Эдмон Дантес представлен нам автором как человек благородный, честный, от всей души заботящийся об отце, тем не менее упоминается интересный эпизод:
«– Не ищи… – сказал старик. – Вина нет…
– Как нет? – вскричал Дантес. Он с испугом глядел то на впалые бледные щёки старика, то на пустые полки. – Как нет вина? Вам не хватило денег, отец?
– У меня всего вдоволь, раз ты со мною, – отвечал старик.
– Однако же, – прошептал Дантес, отирая пот с лица, – я вам оставил двести франков назад тому три месяца, когда уезжал.
– Да, да, Эдмон, но ты, уезжая, забыл вернуть должок соседу Кадруссу; он мне об этом напомнил и сказал, что если я не заплачу за тебя, то он пойдёт к господину Моррелю. Я боялся, что это повредит тебе…
– И что же?
– Я и заплатил.
– Но ведь я был должен Кадруссу сто сорок франков! – вскричал Дантес.
– Да, – пролепетал старик.
– И вы их заплатили из двухсот франков, которые я вам оставил?
Старик кивнул головой.
– И жили целых три месяца на шестьдесят франков?
– Много ли мне надо, – отвечал старик.
– Господи! – простонал Эдмон, бросаясь на колени перед отцом.»

Разумеется, можно сказать: «Ну и сволочь же этот Кадрусс! Забрал у старика последние деньги!»
Но, господа, разве Кадрусс – миллионер? Он портной, живущий в том же доме, что и Дантесы. Мы видим из диалога, что 140 франков – достаточно большая сумма. Можно сколько угодно рассуждать о том, насколько Кадруссу эти деньги были нужны именно тогда, когда у старика Дантеса были только те 200 франков, но если по совести – ведь это его же деньги. Эдмон сам их занял – и сам же забыл их отдать. В конце концов, для Кадрусса Луи Дантес – посторонний человек, ничем, кроме соседства, с ним не связанный. В то время как для Эдмона он – любимый отец. Кто в первую очередь должен был думать о старике? Сосед-портной или родной сын?

Но довольно о Дантесе, переходим к Вильфору. Он тоже молод, хотя и значительно старше Дантеса (ему двадцать семь лет). Честолюбив – не без этого. Тоже для своих лет занимает неплохое место и надеется подняться еще выше. Ну, что умен – уточнять не надо, идиоты в прокуратуру не идут. Достаточно красноречив: без особого труда зажигает публику, однако – отметим это особо – предпочитает свои «яркие обороты» продумывать заранее. Примером этого служит такой вот эпизодик во время допроса Дантеса:
« Вильфор, вопреки своему обычному бесстрастию, был всё же поражён таким совпадением, и взволнованный голос юноши пробудил сочувственный отзвук в его душе, он тоже любил свою невесту, тоже был счастлив, и вот его радости помешали, для того чтобы он разрушил счастье человека, который, подобно ему, был так близок к блаженству. «Такое философическое сопоставление, – подумал он, – будет иметь большой успех в гостиной маркиза де Сен-Меран; и, пока Дантес ожидал дальнейших вопросов, он начал подбирать в уме антитезы, из которых ораторы строят блестящие фразы, рассчитанные на аплодисменты и подчас принимаемые за истинное красноречие.»

Этот момент также прошу запомнить – в будущем мы к нему вернемся.

О семье: по иронии судьбы из родственников Вильфора (до брака, разумеется), мы так же знаем только об отце. Но здесь ситуация, казалось бы, противоположная: Вильфор отстранился от своего отца, он даже отказался от его имени: «Отец мой был и, может статься, и теперь ещё бонапартист и зовётся Нуартье; я – роялист и зовусь де Вильфор» - это г-н прокурор сказал во время своей помолвки в доме Сен-Меранов. Однако! У этой фразы есть и окончание: « Пусть высыхают в старом дубе революционные соки; вы смотрите только на ветвь, которая отделилась от него и не может, да, пожалуй, и не хочет оторваться от него совсем»
Примечательно, не правда ли? Даже всеми силами открещиваясь от бонапартистского прошлого отца, Вильфор все же находит в себе силы в роялистском обществе упомянуть: он отказывается от поступков и идеалов отца, но не от него самого.

Ну и нельзя не упомянуть один очень важный момент, который почему-то так часто предпочитают замалчивать или трактовать как-либо по-иному.
Практически везде культивируется мысль, что отец Вильфора – тайна, что никто не знает, кто он и чем занимался (мы не берем сейчас мюзикл, где Вильфор фантастическим образом вообще слился со своим отцом воедино). Это либо заблуждение, вызванное небрежным чтением или излишним доверием к медиа, либо откровенная и наглая ложь.
ВСЕ в свете знают, кто такой г-н Нуартье и кем он приходится Вильфору. И здесь весьма примечательной будет следующая цитата:
«– Хорошо, – сказала маркиза, – забудем о прошлом, я сама этого хочу; но зато Вильфор должен быть непреклонен в будущем. Не забудьте, Вильфор, что мы поручились за вас перед его величеством, что его величество согласился забыть, по нашему ручательству (она протянула ему руку), как и я забываю, по вашей просьбе. Но если вам попадёт в руки какой-нибудь заговорщик, помните: за вами тем строже следят, что вы принадлежите к семье, которая, быть может, сама находится в сношениях с заговорщиками.
– Увы, сударыня, – отвечал Вильфор, – моя должность и особенно время, в которое мы живём, обязывают меня быть строгим. И я буду строг. Мне уже несколько раз случалось поддерживать обвинение по политическим делам, и в этом отношении я хорошо себя зарекомендовал.»

Заметьте: окружающие не только прекрасно осведомлены о семье Вильфора. Они ПОМНЯТ то, что знают, и не дают Вильфору забыть, что они это знают. Вот сцену с помолкой вечно отовсюду вырезают, а она ведь в плане построения сюжета очень важна: в ней показывается, что Вильфору на мозги капают периодически: «Да, конечно, мы вам верим – но вы помните, что если что – вы у нас под наблюдением». И это не чьи-то одни глаза – это глаза всего света.

В то же время Вильфор еще действительно очень молод. Не думаю, что он служил в армии – при такой психике он либо свихнулся бы там раньше, либо укрепился… Но, с другой стороны, можно было не служить только если:
- Поставить вместо себя энное количество рекрутов – при таком папеньке у Вильфора вряд ли были такие возможности.
- Оказаться негодным к службе – но Вильфор в юности не выглядит больным физически, а при неисправной психике ему вряд ли дали бы стать юристом.
- Государственная служба – но мне сомнительно, что Вильфор мог состоять в прокуратуре при Наполеоне. Тогда вряд ли он сохранил бы этот пост при Реставрации, и вряд ли был бы принят роялистами.
- Студенчество. Вот честное слово, я не знаю, сколько лет тогда могла продолжаться учеба – но из всех возможных вариантов этот самый реальный.
Итак, сойдемся на том, что Вильфор – вчерашний студент, занимающий свою должность не больше года.
Об этом говорит и его, как это ни странно прозвучит, некая восторженная наивность. Несмотря на некоторую сухость и разумность характера, Вильфор еще пока довольно эмоционален. В пример все тот же разговор во время помолвки:
«Сам король покровительствует этому способу объединения. Мы и не подозревали, что он слушает нас, а он вдруг вмешался в разговор и говорит: «Вильфор (заметьте, король не сказал Нуартье, а подчеркнул имя Вильфор), Вильфор, – сказал король, – пойдёт далеко; это молодой человек уже вполне сложившийся и принадлежит к моему миру. Я с удовольствием узнал, что маркиз и маркиза де Сен-Меран выдают за него свою дочь, и я сам посоветовал бы им этот брак, если бы они не явились первые ко мне просить позволения».
– Король это сказал, граф? – воскликнул восхищённый Вильфор.
– Передаю вам собственные его слова; и если маркиз захочет быть откровенным, то сознаётся, что эти же слова король сказал ему самому, когда он, полгода назад, сообщил королю о своём намерении выдать за вас свою дочь.
– Это верно, – подтвердил маркиз.
– Так, значит, я всем обязан королю! Чего я не сделаю, чтобы послужить ему!»

Особенно прошу обратить внимание на последнюю фразу: это достаточно искренний порыв. Вильфор – роялист по убеждению (даже если и в пику отцу – но об этом позже), для него действительно счастье, что король оценил его, и он твердо намерен продолжать служить делу монархии и его величеству лично.


И вот, наконец, встречаются эти «два одиночества», которые оба предпочли бы сейчас находиться на своих помолвках рядом со своими такими разными, но от этого не менее прекрасными невестами.

Здесь нужно будет коснуться одного принципиального вопроса. Со мною многие не согласны, и, если честно, я даже уже не знаю, какие аргументы привести. Мне папа объяснял, что у людей есть своя как бы «граница восприятия» - а дальше оно отключается. Т.е. дело не в аргументах, а в том, что в какой-то точке люди уже просто не способны ее принять. О_о Это, конечно, утешает, однако задачи не упрощает – я-то хочу, чтобы именно поняли О:-)
Речь идет о том самом пресловутом письме.
Защитники Дантеса с пеной у рта доказывают, что «воля умирающего священна» - и наш юный помощник капитана просто не мог поступить иначе. Но господа, есть моральные традиции и есть закон.
На Эльбе (для поклонников мюзикла, не читавших книгу: на остров Св. Елены, расположенный по ту сторону экватора, Наполеон отправится позже, как раз после тех Ста дней, на которые он вот-вот вернется. А пока он содержится на острове Эльба, что в том же Средиземном море) , так вот, на Эльбе содержится не абы кто, а сам Наполеон. Наполеон, окончательно разоривший Францию своими походами, прошедшийся огнем и мечом чуть ли не по всей Европе, человек, которого наши - заметьте, НАШИ, российские - войска гнали от Москвы до Парижа, а годом позже разбили англичане. Самозваный император, отправленный в ссылку. И – нет, я никогда не восхищался Наполеоном. Да, это был головокружительный взлет – но я склонен судить по результатам, а кончил он плохо.
Так вот, кто содержится на острове Эльба, знают все. И что сообщение с охраной разрешена только официальным властям, тоже, думаю, известно. И тем не менее Дантесу хватает «просьбы умирающего», чтобы туда сунуться. А если бы капитан попросил бы его взорвать дворец Тюильри – Дантес бы поехал? Есть просьбы – и есть просьбы преступные. Т.е. капитан просто подставляет своего помощника – но тем не менее он почему-то остается хорошим О_о.

Итак, я считал, считаю и буду считать, что выполнение этой «просьбы» как минимум легкомысленно, а если серьезно – то вообще преступно. Мы уже выяснили в самом начале, что Дантес для окружающих вполне нормален, дееспособен (и даже больше, раз именно его выбирают новым капитаном) и вроде как логичен. И тем не менее он по-идиотски берется за то, что ему абсолютно не надо было делать. Любые «традиции вежливости» отпадают, когда вступает в силу действия закон. Это как хранить краденные вещи – сам, вроде, и не участвуешь в кражах, но на деле уже и соучастник.

И потому, если уж и обвинять Вильфора, то только в том, что он собирался смотреть на это дело сквозь пальцы. Г-ну помощнику прокурора хотелось обратно к невесте, к гостям, к светскому обществу. Хотелось позабавить это самое общество занятной байкой, хотелось выглядеть одновременно и справедливым, и решительным – и благородным в глазах своей невесты. О письме никто не знал, о нем можно в свете не упоминать. Получится, что Вильфор и долг свой выполнил – отправился исполнять свои обязанности несмотря ни на что, – и Рене сделает приятное.
Это – попустительство, пренебрежение служебными обязанностями, но, честно говоря, его трудно не понять. Парень перед Вильфором и правда не выглядит заговорщиком, вряд ли там что-то по-настоящему серьезное – а вернуться поскорее ну уж очень хочется. Я не оправдываю – служебные обязанности нужно выполнять должным образом. Но я бы не сказал, что это нечто из ряда вон выходящее.

Подходим к самому животрепещущему моменту:
«– Постойте, – сказал Вильфор Дантесу, который взялся уже было за шляпу и перчатки, – постойте! Кому адресовано письмо?
– Господину Нуартье, улица Кок-Эрон, в Париже.
Если бы гром обрушился на Вильфора, он не поразил бы его таким быстрым и внезапным ударом; он упал в кресло, с которого привстал, чтобы взять связку с бумагами, захваченными у Дантеса, и, лихорадочно порывшись в них, вынул роковое письмо, устремив на него взгляд, полный невыразимого ужаса.
– Господину Нуартье, улица Кок-Эрон, номер тринадцать, – прошептал он, побледнев ещё сильнее.
– Точно так, – сказал изумлённый Дантес. – Разве вы его знаете?
– Нет, – быстро ответил Вильфор, – верный слуга короля не знается с заговорщиками.
– Стало быть, речь идёт о заговоре? – спросил Дантес, который, после того как уже считал себя свободным, почувствовал, что дело принимает другой оборот. – Во всяком случае я уже сказал вам, что ничего не знал о содержании этого письма.
– Да, – сказал Вильфор глухим голосом, – но вы знаете имя того, кому оно адресовано!
– Чтобы отдать письмо лично ему, я должен был знать его имя.
– И вы никому его не показывали? – спросил Вильфор, читая письмо и всё более и более бледнея.
– Никому, клянусь честью!
– Никто не знает, что вы везли письмо с острова Эльба к господину Нуартье?
– Никто, кроме того, кто вручил мне его.
– И это ещё много, слишком много! – прошептал Вильфор.
Лицо его становилось всё мрачнее, по мере того как он читал; его бледные губы, дрожащие руки, пылающие глаза внушали Дантесу самые дурные предчувствия.
Прочитав письмо, Вильфор схватился за голову и замер.
– Что с вами, сударь? – робко спросил Дантес.
Вильфор не отвечал, потом поднял бледное, искажённое лицо и ещё раз перечёл письмо.
– И вы уверяете, что ничего не знаете о содержании этого письма? – сказал Вильфор.
– Повторяю и клянусь честью, что не знаю ничего. Но что с вами? Вам дурно? Хотите, я позвоню? Позову кого-нибудь?»

Вильфор был готов закрыть глаза на общее политическое преступление (а что такое связь с заговорщиками знает любой человек, родившийся в Советском Союзе; у нас и за меньшее расстреливали – ох уж эти либеральные французы…), но теперь уже дело касалось лично его.
И тут обычно начинаются обвинения в корысти. Но, как говорится, «пусть тот, кто безгрешен, бросит первый камень». Давайте рассмотрим ситуацию не со стороны бедного Дантеса, а со стороны бедного Вильфора:
1. Человек всю свою сознательную жизнь пытается откреститься от прошлого отца. Мы на этом моменте уже заостряли внимание: Вильфору не дают забыть, что прекрасно помнят его батюшку. И что если он хочет жить по законам роялистского общества, надо делать все, чтобы доказать: он не такой.
2. Дантес для Вильфора – никто и звать его никак. Помощник королевского прокурора впервые видит этого парня. Как написала Wyrd: «Из доказательств у Дантеса только честные глаза». И пусть Дюма пишет, что «Привыкнув иметь дело с преступлением и преступниками, помощник прокурора в каждом слове Дантеса видел новое доказательство его невиновности» Ну о какой привычке может идти речь? И у следователей, десятилетиями работающих с подозреваемыми, не может быть абсолютно твердого мнения на этот счет, а уж у зеленого помощника прокурора… Это в книгах все всё умеют читать по глазам, но в жизни же так и не бывает. И вообще, самые честные глаза обычно бывают у завзятых лгунов О:-)
3. Исходя из второго пункта: а где доказательства, что этот Дантес никому ничего не расскажет? Да, он обещал сохранить все в тайне. Но извините, письмо тоже было тайным, и, по идее, о нем знали только прежний капитан «Фараона» и Дантес. Однако кто-то же донос написал! А может этот «честный малый» сейчас вернется на свою помолвку, напьется – и прямо там расскажет все?
4. Если Дантеса поймают с этим письмом (или он проболтается, или еще какая-нибудь идиотская случайность произойдет), и вся история всплывет наружу, то: Вильфор со своего места слетит, на свадьбе с Рене можно поставить крест, а г-на Нуартье ждет что угодно – от тюрьмы до эшафота.
5. Как мы уже имели возможность предположить (и будем иметь возможности укрепиться в этом предположении в дальнейшем), у Вильфора отсутствует быстрая реакция. Он заранее пишет речи, он заранее придумывает остроты, он досконально изучает дела, чтобы не было сюрпризов в суде. Он прекрасно умеет играть словами, если знает, о чем пойдет речь – но теряется, если ситуация поворачивается на 180 градусов. Приведенная выше цитата это очень хорошо иллюстрирует: Вильфор не просто удивлен или испуган – он в шоке и панике, причем, как ни странно, одновременно. Может, окажись у него под рукой пистолет, он застрелил бы Дантеса – и это было бы убийство в состоянии аффекта. Мозг заперт ужасом, и на первое место выходят слепые инстинкты. А самый сильный инстинкт – это стремление к самосохранению. Защищать свою жизнь – самый естественный порыв любого живого существа, защищать свои честь и достоинство – естественный порыв любого разумного существа. Дантес своим безалаберным поступком, своей авантюрой с этой перепиской, подвел Вильфора к той черте, за которой у того сработал исключительно инстинкт самосохранения.
Источник опасности нужно устранить – что Вильфор и делает. Он спасает то, что ему дорого. Господа, положа руку на сердце: кто из вас такой вот альтруист, что пожертвует собой и своими близкими ради АБСОЛЮТНО постороннего человека, который совершенно самостоятельно влип в неприятности? Только отвечайте честно, представив самого себя в том кабинете, в тех обстоятельствах – а не рассуждая об «общечеловеческих ценностях». Идеального общества не существует, как нет и идеальных людей. Не могут быть счастливы все. Кому-то что-то достается, кому-то нет.

Вильфор НЕ ОБЯЗАН платить за ошибку Дантеса. Да, ошибки совершают все. Вильфор вот считает, что ошибался его отец – но так то отец, и его наш «заклятый роялист» все-таки предупредит. Дантес проявил преступное легкомыслие – и поплатился за него. Данглар из зависти написал донос. Фернан из ревности отослал этот донос по адресу. Они знали Дантеса, и он мешал им тем, что был Дантесом. Их претензии были к нему глубоки, и им нужно было избавиться от человека
Но Вильфору не мешал Эдмон Дантес. Один-единственный глупый поступок этого парня грозился перечеркнуть всю жизнь Вильфора. Юный капитан, пусть и неосознанно, нанес удар – и молодой прокурор, тоже практически неосознанно, рефлекторно, защищался. Как мог. Как сумел. Как сообразил на тот момент.


Готов обсудить все, о чем я сказал и что забыл упомянуть. Готов выслушать как слова поддержки, так и слова протеста. Готов защищать по этому пункту и дальше.

Продолжение следует…