Что-то у меня каждая новая глава немного меньше предыдущей… О:-) Правда, совсем чуть-чуть, но…
А вообще, у меня просто мысли рвутся далеко вперед, поэтому, возможно, я невольно через что-то пролетаю…
В связи с чем у меня будет большая просьба: сам-то я историю знаю со всех сторон, и могу случайно что-то проскочить… В общем, если кому-то покажется, что где-то Граф пропустил кусок истории, то пните его, ладно? Возможно, Граф сподобится и исправит недочет О:-)
А еще, кто-нибудь, пните меня сесть за внутреннюю карту, а? Очень надо – хотя бы мне самому, а я все никак не соберусь… (
И, как всегда, буду благодарен за пинки по поводу описок, опечаток, ошибок и прочего )
Короче, пинайте Графа за все, за что только сможете придумать (исключительно в связи с историей, разумеется ))

А пока – пятая глава.
Она довольно сумбурная, ибо весьма… гхм… разнообразная (наверное, это в противовес шестой, где будет всего две темы ))))))))


Вот, собственно, и весь пролог.
А дальше – Глава 5
Жерар Дарнье, зайдя в королевскую приемную, застал в ней следующую сцену: Оливье Дали, развалившийся в кресле и вытянувший вперед ноги, играл в карты с чернявым телохранителем короля и одним из пажей. Второй паж, видимо, уже выбывший из игры, устроился на подлокотнике кресла эрцгерцога.
- Прелестная картина, - усмехнулся канцлер. – Ваша светлость, позвольте вас ненадолго отвлечь от столь приятного общества.
- Одну секунду, ваша светлость, - в тон ему ответил Оливье. – Сейчас эти дети выиграют последнюю мелочь, завалявшуюся в моих карманах, и я буду полностью в вашем распоряжении.
И действительно, очень скоро несколько монеток, лежавших на столе, перешли в распоряжение молодежи, и эрцгерцог поднялся. Вместе с канцлером они покинули комнату и подошли к высокому окну.
- Не стыдно играть с детьми? – усмехнулся Жерар Дарнье.
- Они всегда у меня выигрывают, - Оливье отмахнулся. – Ты же знаешь, что мне не везет в картах.
- Странно, что и в любви тоже… Король-то знает, как ты развращаешь молодежь?
- Откуда? – эрцгерцог старательно округлил глаза. – Он там с Дампьеном как после завтрака засел за бумаги, так и не звал. А эта «молодежь», уж поверь мне, побольше нашего умеет.
- А этот мальчик… Габриэль, если я не ошибаюсь… - канцлер сделал вид, что запамятовал имя, хотя королевских пажей знал очень хорошо. – Раньше ты предпочитал более светленьких… если я правильно помню.
- Иди к черту, - беззлобно огрызнулся Оливье. – Дети меня никогда не интересовали… если бы ты дал себе труд правильно вспомнить. А уж в последнее время вообще ни на кого нет ни времени, ни желания.
- Неужели его величество умудрился наконец-то тебя замучить? – Жерар не смог сдержать улыбки. – А то мне уже начинало казаться, что ты неутомим.
Эрцгерцог поморщился и пожал плечами.
- Характер у короля… золотой, - произнес он. – Потому, наверное, и такой тяжелый.
Канцлер негромко рассмеялся и покачал головой. Есть люди, которые не меняются с годами – и Оливье Дали, пожалуй, принадлежал к их числу. Разве что юмор стал более язвительным, и уже больше напоминал сарказм, но в целом он не сильно отличался от того мальчишки, с которым они когда-то вместе служили пажами.
А с другой стороны – иногда оглянешься, и останется только диву даваться. Казалось бы, только вчера все было, а на деле – сколько же лет прошло? Ровно два десятка. Уже и дети выросли – увы, не его, канцлера, дети; да и пажей сколько сменилось с тех пор? Как в полусне иногда вставали перед внутренним взглядом прежние лица: юные, еще не знавшие бритвы – а разум удивленно спрашивал: со мною ли это было?
Шестеро мальчишек в классной комнате. Точнее, не совсем мальчишек – такими они кажутся теперь, с высоты возраста, а тогда-то считали себя уже почти взрослыми. У детей, выросших при дворе, наивности немного – но эти кажутся друг другу едва ли не родными. У них ведь общее дело, общая тайна – тайна, ради которой они притворяются беззаботными и безобидными. Лучше всех играет юный король – он выглядит полностью поглощенным уроком; и Стефан Стоунлэ – тот старательно строчит что-то на отдельном листе, наверняка очередное любовное послание. Арно Монтере смотрит в окно и хмурится – у него ответственная роль, и великан хочет сыграть ее как можно лучше. Оливье Дали выдают тревожные глаза – он не сводит их с короля и не замечает, как с его пера капают чернила, скапливаясь внизу в одну большую кляксу. А они с Мишелем держатся под столом за руки – Жерар чувствует, как дрожат пальцы брата, и понимает, что его дрожат точно так же. На дворе – шестнадцатое апреля. И завтра их детство закончится.
- Жерар?
Канцлер вздрогнул, возвращаясь к реальности, и осознавая, что эрцгерцог не в первый раз произносит его имя.
- Извини, - Жерар Дарнье улыбнулся. – Просто стоит подумать, как летит время – и сразу куда-то уносит.
- Вот-вот, - Оливье ворчливо вздохнул. – С его величеством то же самое: как уставится в одну точку, и все, считай, не здесь уже. Но у него-то я хоть понимаю, отчего, а с тобой что?
- Я… - канцлер слегка замялся. – Оливье, мне с тобой поговорить надо.
- Мы говорим, - компаньон короля насмешливо приподнял левую бровь. – Хочешь как-то по-иному?
- Да нет… - Жерар устало потер руки. – Мишель попросил. Он же тебе писал, верно?
- Писал, - губы Оливье поджались, и его собеседнику показалось, что между ними вдруг опустилась металлическая решетка.
- Про Мари, - зачем-то пояснил канцлер и тут же добавил: - Да понятно, что все это бредни. И я это понимаю, и Мишель тоже… Может, и не в этом дело… Но девочка уже который день вся в слезах. Тебе же все равно, верно? И Андре, наверняка, тоже – не похож он на пылкого влюбленного. Да и Мадлен, уж что таить…
- Не пойдет, - в ставшем куда более холодном голосе эрцгерцога прозвучали стальные нотки. – Предложение было сделано Мари.
- Но почему? – Жерар нахмурился.
Он был согласен, что племянница капризничает, однако питал искреннюю привязанность ко всем отпрыскам брата – и особенно к его старшей дочери. Канцлер искренне недоумевал, с чего Оливье так уперся – насколько он знал Дали, супруг они выбирали, руководясь исключительно деловыми соображениями.
- Я тебе объясню, почему, - не меняя интонации, ответил эрцгерцог. – Твоя младшая племянница слишком уж усердно строит глазки дофину. И она не соизволила остановиться даже после его брака. Так как ума флиртовать помягче ей не достало, дофина обратила на нее внимание – и, увы, не с лучшей стороны. Лично мне абсолютно безразлична жизнь их высочеств – однако, трижды увы, она весьма волнует короля. А, как ты, надеюсь, понимаешь, волноваться ему следовало бы как можно меньше. Особенно теперь, когда дофина ждет первенца. Так что уж будь добр, доведи до сведения Мишеля – я был бы рад оказать ему любезность, но не в ущерб его величеству. Либо мой сын женится на Мари, либо мне придется подыскать другую семью для заключения брака. Желающие найдутся, уж поверь мне.
В этом Жерар Дарнье не сомневался. Дали были одной из самых завидных партий – пожалуй, самой привлекательной после королевской семьи. Помимо прекрасных земель и огромного состояния, это был единственный род, на протяжении веков неизменно находящийся в фаворе. Поколения сменились поколениями – но у каждого короля всегда был «свой» Дали. Некоторые и правда пытались объяснять такое положение вещей «дьявольщиной», но Жерар, шесть лет спавший в одной спальне с Оливье Дали, обедавший с ним за одним столом и вообще общавшийся настолько близко, как только могут общаться мальчишки-пажи, служившие господину своих лет, так ничего демонического и не разглядел. Разве что чертовское упрямство – ну так при общении с королем по-другому и нельзя было.
- Ну что ж, - канцлер развел руками. – Попытаться стоило… Разумеется, Мишель ценит твое предложение и даже в мыслях не имеет его отвергать. Приготовления к свадьбе уже начаты.
- Вот и прекрасно, - Оливье тоже смягчился, кивая каким-то своим мыслям. – Пожалуй, недели через две мы будем у вас в поместье – его величество я уже в известность поставил. Он тоже рад предстоящему браку.
Жерар посветлел. Приятно сознавать, что даже спустя столько лет король по-прежнему испытывает к их семье симпатию. Мари переживет – не она первая, не она последняя, а Андре Дали, насколько канцлер его знал, был вполне неплохим молодым человеком. Стерпится – слюбится.
* * *
Двор возвращался в столицу, предвкушая перед возвращением насладиться еще одним торжеством. О предстоящей свадьбе Андре Дали и Мари Дарнье знали уже все – впрочем, никто особо и не старался держать это в тайне. Приготовления, начатые заранее, уже подошли к концу, и замок к приему гостей был готов полностью. Мишель Дарнье смог бы отпраздновать свадьбу и едва гости ступили на порог, однако решено было, что и прибывшим следует привести себя в порядок накануне празднеств.
Эрцгерцог Дали попросил пару дней передышки вовсе не для того, чтобы придворные успели распушить перья – ему хотелось, чтобы король толком отдохнул с дороги. Лето прошло весьма спокойно, особенно на фоне весны, принесшей в свое время несколько тяжелых приступов, и Оливье желал закрепить достигнутый результат. Особых иллюзий он не питал, однако был готов отстаивать свои достижения даже перед лицом упрямства самого короля.
Впрочем, на сей раз Эжен даже особо и не возражал. Дофин, охваченный мыслью о предстоящей, совершенно новой для него, роли, казалось, немного присмирел. Или, как минимум, направил свою энергию в несколько иное русло. Агнешка перешагнула определенный рубеж, избавилась от болезненных ощущений и расцвела еще больше; ее раздражительность вновь сменилась обычным приветливым и веселым состоянием. В королевской семье наступил период спокойствия, что не могло не привести Эжена к умиротворенному состоянию.
Только на второй день, увидев в качестве завтрака тщательно отобранные компаньоном продукты, король попытался взбунтоваться.
- Еще немного, и ты переведешь меня на хлеб и воду! – сказал Эжен, неодобрительно косясь на свой завтрак. – По-моему, последний крестьянин в моем королевстве питается лучше меня…
- На хлеб и воду – ни в коем случае, - на полном серьезе заверил короля эрцгерцог. – Это не пойдет вам на пользу.
- Я не буду это есть, - Эжен отодвинул от себя тарелку и посмотрел в окно.
С ночи накрапывал небольшой уже совсем осенний дождик, и, хотя было еще по-летнему тепло, все снаружи казалось отсыревшим. Поднявшийся в округе туман добавлял пейзажу и загадочности, и печали. Правда, один повод для радости у короля имелся: по такой погоде Оливье не рискнул напоминать о прогулке. С другой стороны, глаза сегодня еле удалось открыть – такая накатила апатия. Эжен надеялся, что после утренней службы сил прибавится настолько, чтобы можно было продолжить работу.
- Мда, бедные ваши крестьяне, - нарочито печально протянул эрцгерцог. – Их труд пропал даром. Меня одно утешает: раз вы изволите капризничать, значит, не так вам плохо, как изображаете.
- Я ничего не изображаю, - беззлобно огрызнулся король. – И мне, к твоему сведению, хорошо.
- Чудесно, - Оливье улыбнулся. – А что же тогда аппетита нет?
- Потому что это невозможно есть, - Эжен не отводил взгляда от окна. – У меня такое впечатление, что ты специально подбирал все самое несъедобное. Признайся, изверг, ты поваров подкупил или запугал?
- Запугал, конечно же, - пожал плечами эрцгерцог. – Вами же и запугал: что если у вас после их изысков что-нибудь прихватит, смерть их будет долгой и мучительной.
- Злодей, - вздохнул король, все так же пристально вглядываясь в туман по ту сторону стекла.
Несколько минут прошло в молчании, после чего Оливье попытался зайти с другой стороны.
- Ваше величество, - начал он. – Вы рискуете не дойти до церкви. Вы же не можете совсем ничего не есть? Человек не способен жить только духовным…
Эжен, не оборачиваясь, дернул правым плечом.
- Монахи живут.
- Ну да, как же…
Эти слова эрцгерцог пробормотал себе под нос, ибо имел собственное мнение по поводу духовной жизни монахов, однако он давным-давно зарекся вступать с королем в диспуты на любые темы, касающиеся религии. Вслух Оливье произнес другое:
- Что же… Дофин – уже совершеннолетний юноша. Его супруга ждет ребенка… Будем надеется, что мальчика, но даже если и нет – главное, что их брак дает плоды. Думаю, вы вполне можете посвятить себя духовной стезе. Правда, в Совете этому не обрадуются – но кого интересует их мнение? Конечно, еще ни один альвийский монарх не отрекался от короны – но, с другой стороны, все когда-то происходит впервые. Вы уже присмотрели монастырь, который примет двух новых братьев?
- Почему двух? – Эжена эти слова наконец-то отвлекли от печального пейзажа за окном, и заставили обернуться.
- Кому-то же надо будет поднимать вас с колен, - вздохнул эрцгерцог. – Ну, чтобы вы могли перемещаться между своей кельей и общей церковью. Не знаю точно, как там все устроено, но мне почему-то кажется, что перемещаться будет нужно. Иво служит королю, а значит, после того, как вы передадите корону сыну, он вернется в гвардию. Было бы странно требовать от столь молодого человека, чтобы он так рано добровольно расстался с мирской жизнью. А мне все равно без вас будет нечем заняться, так что с удовольствием составлю вам компанию.
Король прикрыл глаза.
- Мне жаль монастырь, - после небольшой паузы произнес он, - который ты «осчастливишь» своим постоянным проживанием.
- Значит, вы передумали? – прищурившись, поинтересовался Оливье.
- Чего ты от меня хочешь? – вопросом на вопрос ответил Эжен, так и не глядя на собеседника.
- Я хочу, чтобы вы позавтракали – это во-первых, - эрцгерцог оживился и даже начал загибать пальцы. – Во-вторых…
- Довольно! – Эжен прервал компаньона прежде, чем тот успел выдвинуть следующие требования, с точки зрения короля – чрезмерные. – Если я соглашусь, ты пообещаешь больше никогда не шутить на темы, в которых ничего не понимаешь?
- Видите ли, ваше величество, - начал Оливье. – Конечно, я готов пообещать, но вот только как бы мне разобраться, понимаю я данную тему или нет? Потому что я-то обычно считаю, что понимаю, а вот вы обо мне всегда худшего мнения.
Король вздохнул и придвинул к себе тарелку.
- Впрочем, что это я? – как бы самому себе бросил Эжен. – Знаю же, что с тобою бесполезно договариваться. Тебе слово – а ты десять, и ни одного по смыслу.
- Это все потому, - эрцгерцог моментально наполнил тарелку своего господина и протянул ему кубок с отваром, - что у вас к решению вопросов сугубо логический подход. Для вас все люди – как строчки в отчетах, как графы в таблицах. У меня с этим, если честно, неважно… Меня куда больше занимают люди сами по себе. Их отношения, их эмоции, их ощущения. Вы думаете – а я чувствую. Вы хотите, чтобы я сказал «почему» я считаю так или иначе, а я могу только сказать «как». А «как» я считаю рассказывать куда дольше, нежели «почему». Поэтому и слов мне нужно гораздо больше… Вы ешьте, не отвлекайтесь!
Король, который заслушался настолько, что опять опустил ложку, со вздохом вернулся к прерванному занятию, вскользь бросив:
- Как же ты любишь командовать…
- Я не командую. Я прошу, - парировал Оливье. – Причем для вашей же пользы – времени остается все меньше. И вообще, я жалею, что сегодня утром не отпустил вас завтракать с их высочествам – в их присутствии вы не позволяете себе подобных капризов. Я просто каждый раз наивно надеюсь, что вы наконец-то перерастете эту детскую черту… И каждый раз понимаю, как страшно я заблуждаюсь.
- Нет, ты не можешь разговаривать, не оскорбляя меня, - Эжен покачал головой, ставя на стол уже опустевший кубок, после чего вскинул взгляд на своего компаньона. – И почему я только тебя терплю?
Эрцгерцог наклонился к королю с заговорщицким видом.
- Это потому, что я вас искренне люблю – и вы это прекрасно знаете.
Выпрямившись, Оливье тут же отошел от стола к двери и, приоткрыв ее, кликнул Иво. Эжен только пожал плечами ему вслед.
* * *
Агнешка смотрела в зал с завистью. Ей нравилось танцевать, и было крайне обидно, что сейчас она не имеет возможности принять участия в свадебном бале. Причем – что самое досадное – это решили за нее другие.
Свадьба Андре Дали и Мари Дарнье праздновалась, конечно, не столь роскошно, как ее собственная, однако размах тоже впечатлял. Невеста не показалась дофине счастливой, но Агнешка никогда не находила радости в чужих печалях. Так как особых недостатков в женихе она не видела, то решила, что племянница канцлера была влюблена в кого-то другого, и сперва честно старалась отвлечь себя от грустных мыслей, пытаясь разглядеть среди гостей этого возлюбленного. Но взгляд Мари, кротко опущенный долу, не вскинулся ни на одного мужчину – только на короля она взглянула, когда тот поздравлял крестника и его новоявленную супругу; и тогда на ее глаза навернулись слезы.
А сейчас вот они танцевали в зале. Юная мадам Дали выполняла движения по-ученически старательно, однако нельзя было сказать, что танцы доставляют ей удовольствие. Агнешка с радостью поменялась бы с нею местами: а то выходит, что обе мучаются, делая то, что им не нравится. Но мнение дофины здесь не играло никакой роли: с тех пор, как оповестили о том, что она ждет ребенка, обращаться с нею все стали как с хрупкой стеклянной статуэткой. Ей запретили не только танцевать, но и ездить на охоту – и вообще кататься верхом, – и едва ли не следили за каждым ее шагом. А Эжени еще «обрадовала», что как только они вернутся в столицу, назначат даму, которая будет помогать дофине пройти путь к материнству. Перспектива вместо привычных развлечений попасть под полный контроль какой-то старой грымзы Агнешку совершенно не радовала.
- Вы чем-то расстроены?
Дофина вздрогнула. Оказывается, она даже не заметила, как с силой сжала подлокотники кресла, в то время как король, время от времени бросавший на невестку взгляды из-под полуопущенных ресниц, обратил на это внимание. Он видел, как обычно лучащееся улыбкой круглое личико девушки потемнело, а уголки губ печально опустились. Эжен сперва отнес это на счет усталости – ему самому с трудом удавалось удерживать нейтральное выражение на лице, в то время как силы почти оставили его тело, - однако когда синие глаза дофины начали подозрительно поблескивать, будто от наворачивающихся слез, он заподозрил, что причины для расстройства у Агнешки иные.
Девушка сперва замялась, но потом все же ответила со свойственной ей прямотой:
- Я не понимаю, - нахмурилась дофина, - почему мне нельзя потанцевать, даже совсем немного? Мне это совсем не тяжело! Только в радость будет…
- Вряд ли стоит рисковать, исполняя сиюминутные желания в ущерб поставленной цели, - король произнес это достаточно мягко, однако какие-то нотки в его голосе давали понять, что это – не вопрос для обсуждения. – Вы носите под сердцем свое первое дитя, и…
- И это значит, что все норовят мне об этом напомнить, - глаза Агнешки возмущенно сверкнули, и она даже не заметила, что перебила короля. – Со мною все обращаются, как будто я очень старая и очень больная. Вы даже представить себе не можете, насколько это унизительно!
Ее пылкую тираду прервал странный негромкий звук – как будто кто-то чем-то подавился. Однако когда Агнешка удивленно вскинула голову, она не увидела источника этого звука – разве что эрцгерцог Дали непривычно смотрел в противоположную от короля сторону.
- Возможно, вам стоит отправиться спать, - ровным тоном произнес Эжен, даже не бросив взгляда на своего компаньона. – День был утомительным, и, думаю, вам пора отдохнуть.
- Мне так не кажется, – дофина снова строптиво надулась. Ее характер, всегда довольно уживчивый, сейчас, казалось, повернулся своей самой темной стороной. – Я не хочу спать! Я хочу развлекаться, как это делают все – кроме меня!
Брови короля нахмурились. Помедлив, будто решая для себя какой-то вопрос, он слегка наклонился к девушке, которая сидела совсем рядом с ним, и негромко сказал:
- Агнесс, не забывайте о своем положении. Вы исполняете свой долг – может ли быть удовольствие выше этого? Вы отвечаете не только за себя, но и за маленькую жизнь внутри вас. Более того, это дитя ждет вся страна – неужели один вечер танцев стоит чаяний целого государства? Вы ведь понимаете, насколько важно ваше положение?
Дофина закусила губу и через силу кивнула. Его величество в нескольких фразах сумел сбить ее боевой настрой. Конечно, она прекрасно понимала, что от нее ждут вовсе не танцев и поездок на охоту, а именно того, что она будет рожать принцев. Кому какое дело, чего хочет сама Агнешка?
- Извините, - чуть слышно пробормотала она. – Я просто…
- Вы просто еще очень юны, - голос златоволосого мужчины смягчился, а губ коснулась едва заметная, но очень теплая улыбка, слегка приглушив обиду девушки. – И я прекрасно понимаю, что различные соблазны привлекают вас. Однако стоит проявить немного воли – и вы с честью их преодолеете.
- Но… - Агнешка ухватилась за последнюю соломинку. – Я же не могу уйти раньше вас, верно?
- Верно, - согласил король. – Но вам не стоит беспокоиться – я тоже уже ухожу. Вы сможете покинуть зал сразу после меня.

- Вы видели? – Стефан несколько фамильярно подхватил дофина под локоть.
- Что видел? – не понял белокурый юноша.
Его взгляд был устремлен в сторону Мадлен Дарнье, и все остальное ускользало от его внимания.
- Как его величество беседовал с дофиной, - пояснил юный Стоунлэ, и в его глазах мелькнул лукавый огонек.
- И что?
Ришар все еще выглядел рассеянным. С момента извещения о беременности супруги ему запретили ее посещать, а дофине – совершать конные прогулки, и точки соприкосновения как-то сразу пропали. Дофин плохо представлял себе, что ему еще нужно делать с женой, и потому почти совсем перестал появляться в ее покоях. Он знал, что Робер регулярно навещает Агнешку, однако Ришар с детства привык, что брат делал за него все то, что ему самому делать не хотелось: выполнял за обоих задания на уроках, писал речи для приемов, подготавливал какие-то планы… Так что ему казалось совершенно естественным, что принц-кардинал взял на себя обязанность наносить визиты вежливости дофине, когда самому наследнику престола было совсем не до этого. Как к своей невестке относится его отец, Ришар не знал, и даже никогда не задумывался над этим вопросом. Дофину был уверен, что король делит людей исключительно по функциям, ими выполняемым, а потому не представлял, что у его величества могут быть личностные отношения к кому-то ни было.
- Как можно так легкомысленно относиться к своей чести? – удивился Стефан, вскинув бровь. – Тогда слушайте, раз проглядели: сперва они просто разговаривали, но потом король наклонился к дофине… Что-то сказал – а она покраснела и кивнула. А потом король ей улыбнулся.
- Улыбнулся? – встрепенулся Ришар, и его глаза удивленно распахнулись. – Шутишь! Из отца улыбки клещами не вытянешь.
- Я заметил, что для дофины у его величества улыбки обычно находятся, - Стефан откровенно усмехнулся. – Впрочем, ничего удивительного: говорят, она в его вкусе.
Наследный принц поморщился: с его точки зрения друг детства нес чепуху.
- Не говори глупостей, - бросил Ришар уже несколько раздраженно. – У отца нет и никогда не было «вкуса» по отношению к женщинам. Он к ним равнодушен.
- О, не скажите! – Стефан просиял, радуясь, что ему удалось полностью завладеть вниманием дофина, а потом напустил на себя загадочный вид. – Говоря, что его величество был влюблен в предыдущую полонскую принцессу – сестру короля Любомира. Ту, что внезапно пропала почти двадцать лет назад. А ваша супруга, по тем же слухам, весьма похожа на свою тетушку – и внешне, и нравом.
- Бред какой-то…
Ришар отмахнулся, однако нахмурился и соизволил наконец бросить взгляд в сторону возвышения, где сидели его отец и супруга. Однако король уже удалился, и дофин застал лишь момент, когда Агнешка так же поднялась со своего места. Ришар самому себе не смог бы объяснить, почему рассказанная Стефаном Стоунлэ сплетня кольнула ему душу.

- Оливье, ты вел себя неприлично, - холодно сообщил своему компаньону Эжен, едва они остались наедине в королевских покоях.
- Прошу прощения, я не смог удержаться, - не скрывая улыбки, произнес эрцгерцог. – Дофина высказалась так искренне и так эмоционально… Ну разумеется, вы даже представить себе не можете, что такое быть…
- Оливье!.. – король попытался его одернуть, однако тот уже продолжил с самым что ни на есть невинным видом:
- Что такое быть беременным. И слава богу! Ваш характер, помноженный на…
Эжен раздраженно отвернулся, давая понять, что продолжение его не интересует, и Оливье смолк.
Все было готово ко сну. Эрцгерцог уже отпустил Иво и пажей. Король в длинной ночной сорочке и наброшенном поверх нее шелковым халате сидел перед зеркалом и невидяще вглядывался в собственное отражение. Все так же молча, Оливье подошел к своему господину и начал одну за другой вынимать из кудрей Эжена золотые шпильки. Густые пряди, высвобождаясь, тяжелой волной растекались по плечам. Эрцгерцог знал, что где-то в этой золотой копне притаилось немало серебристых нитей, и потому, когда по утрам подкалывал волосы короля, старался их запрятать; раньше он пытался их вырывать, но потом пожалел. Сейчас, в полумраке, этих нитей было не разглядеть, однако руки Оливье все равно бережно скользили по вьющимся прядкам и по покрытым ими узким плечам. Весь день спина короля сохраняла идеально прямую осанку, однако сейчас плечи устало опустились, выдавая наметившуюся сутулость.
- Ну извините, - почти закончив, произнес наконец эрцгерцог. – Признаю, я позволил себе лишнего…
- Ты извиняешься? – Эжен от удивления даже вышел из задумчивости. – Мне всегда казалось, что ты извинишься за свое поведения, только когда я буду умирать… Что, уже?..
- И не мечтайте! – фыркнул Оливье. – Я вас так просто не отпущу.
* * *
- Ты хотел меня видеть?
Одетта Монтере перешагнула порог комнаты точно в назначенный братом час. Эрцгерцог поднялся ей навстречу и, вскользь коснувшись губами протянутой ему руки, произнес:
- Не хотел – не приглашал бы.
Одетта едва заметно усмехнулась.
Она выглядела весьма похожей на брата, которого была на год младше. То же округлой формы лицо, тот же небольшой, аккуратный, едва заметно вздернутый на самом кончике нос, тот же маленький рот и, конечно же, те же большие изумрудно-зеленые глаза. Под шапочкой, плотно облегающей голову, скрывались точно такие же каштановые кудри. Весьма привлекательная женщина, мадам Монтере прекрасно сохранилась. На фоне своих рослых мужа и сыновей она смотрелась миниатюрной, однако брата была ниже едва ли на дюйм.
Много лет назад Одетте Дали прочили альвийскую корону. При дворе не сомневались, что эрцгерцог, столь приближенный к королю, не упустит шанса выдать за него свою сестру. Однако никто из троих участников данных обсуждений не проявлял заинтересованности в этом браке. Официально Одетта входила в список «потенциальных невест», но на деле ее кандидатура не рассматривалась. Оливье прямо сказал сестре, что ситуация, когда кузен будет служить кузену, недопустима. Эта же причина была озвучена при дворе. Что эрцгерцог говорил королю, никто не знал, однако тот, хоть и удивившись самому оригинальному ходатайству, которое он когда-либо получал, не отказал в столь специфической просьбе.
Оливье усадил сестру и опустился в кресло напротив.
- У меня мало времени, - сразу перешел он к делу, - поэтому позволь обойтись без вступления. Дофина ждет ребенка. Ей нужна контролирующая дама.
- По традиции, - тонко улыбнулась Одетта, - это старшая мадам Дали. То есть твоя супруга.
Эрцгерцог скривился, будто от зубной боли.
- Ноги ее при дворе не будет, - отрезал он жестко.
- Нашу мать ты так же не допустил до этой роли, - делая вид, что задумалась, продолжала мадам Монтере. – И в прошлом поколении традиция была нарушена.
- Да, и королева, играя с этой дурой, моей женой, едва не угробила наследников, - тон Оливье стал совсем ледяным. – Я до сих пор не знаю, как не придушил ту, которой по ошибке дал свое имя.
- А королю так и не сказал, - усмехнулась Одетта.
- К счастью, все обошлось, - ее брат, продолжая хмуриться, поджал губы. – Не стоило беспокоить его величество. Но если бы им не так повезло, я не представляю, что было бы… Так вот, я, конечно, понимаю, что дофину не составит особого труда сделать супруге нового ребенка, но…
- Но опять дело в короле, - Одетта склонила голову к плечу, продолжая улыбаться.
Эрцгерцог прикрыл глаза. Помолчав немного, он медленно и размеренно произнес:
- Одетта, я ценю твой тонкий юмор – и ты прекрасно это знаешь. Так же я признаю, что из всех женщин, что я знаю, ты самая… - Оливье сделал паузу, подыскивая следующее слово. – Ладно, пусть будет «мудрая». Поэтому хватит ходить вокруг да около и копаться в прошлом. Я хочу, чтобы дамой при дофине стала ты.
- И скажут, что Дали окружили маленькую полонскую принцессу, - протянула мадам Монтере. – Эжени – фрейлина, дочка Мишеля Дарнье – первая статс-дама… Да еще и я.
- Эжени не долго оставаться во фрейлинах, - отмахнулся эрцгерцог. – Я собираюсь в ближайшее время выдать ее замуж. А вообще это все неважно. Скажи, ты согласна?
Одетта вздохнула.
- Я прекрасно понимаю, - протянула она, - что мое согласие требуется чисто формально. Но я должна тебя предупредить, что у меня самой только мальчишки, и как воспитывать юных девиц, я понятия не имею.
- Какая разница? – Оливье передернул плечами. – Ты сама женщина и ты рожала. Вот и подскажешь дофине, как нужно себя правильно вести.
Одетта поднялась и, обойдя кресла, положила ладони на плечи брата. Тот вздрогнул и едва не отстранился, но потом замер неподвижно. Женские руки уже давно не касались его настолько интимным жестом – да и воспоминания были не из приятных. Однако прикосновения сестры не раздражали.
- Значит, ты признаешь, что, несмотря ни на что я все-таки Дали? – негромко произнесла Одетта. – Помнишь, когда-то ты отказал мне в этом имени…
- Ты родилась Дали… - Оливье говорил неохотно. И вынужден признать, что это самое главное. Я знаю, ты обижена на меня – но ведь и я прошу не за себя…
- Я знаю, для кого ты стараешься, - ладони Одетты лежали спокойно, не поглаживая и не сжимая плеч, но даже сквозь одежду эрцгерцог ощущал их тепло. – Однако я знаю и другое: Дали служат верно, это так. Но любить мы не обязаны.
- Не надо, - тихо попросил Оливье. – Мне известно все, что ты хочешь сказать. Но это касается только меня.
- И его? – в голосе сестры едва заметно чувствовалась печальная усмешка.
- Нет, - отрезал эрцгерцог. – Только меня. Это мое желание и мой выбор. Мне никто ничего не должен.
Руки, доселе лежавшие неподвижно на подлокотниках, крепко их стиснули.
- Понимаю, - вздохнула Одетта. – Ты одержим – и рад этой одержимости.
- Я просто нахожусь на своем месте, - Оливье проговорил последние слова сквозь зубы. – И – да, я рад этому месту. Я счастлив!
- Ну разумеется, - мадам Монтере провела рукой по каштановым кудрям брата. – Ты выглядишь именно так, как обычно и выглядят счастливые люди.
* * *
- Сколько у нас уходит на ежегодный рыцарский турнир?
Вопрос короля прозвучал внезапно – до этого они обсуждали совершенно другие дела, – и Филипп Дампьен вздрогнул.
- Довольно значительная сумма, ваше величество, - ответил секретарь, быстро перебирая документы один за другим, чтобы назвать точную цифру. – Но оно окупает себя. Да и в составе бюджета на все развлечения он занимает не самую главную позицию…
Эжен кивнул, но, скорее, не его словам, а каким-то своим мыслям.
- Это интересно, - немного невпопад произнес он. – Однако меня куда более волнует вопрос, сколько нужно заплатить, чтобы не проводить его вовсе.
Филипп низко наклонил голову, пряча понимающую улыбку. Ни для кого не являлось секретом, что король, вообще не испытывающий интереса к каким-либо забавам, турниры считал самым бесполезным из них.
Зато так вовсе не думал дофин. Он дебютировал в прошлом году, и, насколько Филипп Дампьен знал своего господина, этот дебют дорого стоил его величеству. Ришар, по-мальчишески безрассудный и отчаянный, ввязывался в бой безоглядно, будто нарочно выбирая себе самых грозных противников. Его щадили, как могли, но на турнирах многое зависит от воли случая.
Копье герцога Монтере, человека сложения богатырского, а уж в доспехах и вовсе похожего на гору, в мгновение ока выбило худощавого юношу из седла. Из всех важных органов у дофина пострадало исключительно самолюбие, зато король, стоило его сыну выбыть из соревнований целым и невредимым, облегченно перевел дыхание. Именно это давало некоторым повод считать, что этот «случай» звали Оливье Дали, который договорился со своим зятем. Другие же утверждали, что с Монтере и договариваться не надо: чтобы выбить из седла такую глыбу, требовалась либо не меньшая масса, либо удивительная ловкость. Первого дофину явно не хватало, а для второго он еще не набрал мастерства.
За прошедший год Ришар немало времени провел за тренировками. Когда дофин решал, что ему что-либо нужно, он умел добиваться поставленных целей. Даже после женитьбы и среди разнообразных развлечений юноша не прекращал своих занятий: он не скрывал, что в этом году твердо намерен добиться победы.
- В конце концов, доспехи отживают свое, - продолжал тем временем Эжен. – За них и держатся только потому, что они являются олицетворением высокого статуса. Да и больно видеть, как благородные люди не могут найти себе иной забавы, кроме как набрасываться друг на друга. Много ли чести в том, чтобы в мирное время в самом цветущем возрасте стать калекой?
Секретарь промолчал, понимая, что его величество вряд ли ожидает от него ответа. Король и без чужих советов знал, что отмена турнира, если он решится на таковую, будет встречена отнюдь не радостно. Его с нетерпением ожидали и участники, и зрители. А особенно – зрительницы. В последние дни на женской половине только и было разговоров, что о предстоящем турнире. Наперебой дамы и фрейлины рассказывали дофине о прошлых поединках – в Полонии турниры тоже проводились, однако не с таким блестящим размахом, как в Альвии. Обсуждались кандидаты – со всех сторон, как могут обсуждать лишь женщины.
Желала ли юная дофина участия своего супруга в рыцарском поединке? Не так давно Эжен вскользь затронул этот вопрос. Король был бы рад услышать высказанное Агнешкой отвращение к подобным забавам. Однако дофина полностью поддалась всеобщему ажиотажу и с нетерпением ожидала назначенного дня. Беременность, казалось, ничуть не отягощала ее, и Агнешка была полна энтузиазма.
Эжену оставалось только признать и смириться с тем фактом, что единственным человеком, не радующемуся предстоящему турниру, был он сам. Оливье Дали он в расчет не принимал: тот всегда не одобрял всего, что волновало, раздражало или беспокоило короля.

Если Эжени Дали просто казалась Агнешке странной – впрочем, полонская принцесса вообще никогда не испытывала особого удовольствия от женской компании – то Мари Дали показалась ей откровенно скучной. Тихая до кротости, с вечно опущенными долу глазами, она навевала бы на дофину смертельную тоску, если бы та не помнила твердо: с другой кандидаткой на роль ее первой статс-дамы было бы веселее не столько ей, сколько ее супругу.
Опять же: повод для развлечения имелся, причем такой, что не о скучных наперсницах бы задумываться. Предстоял традиционный – и впервые за несколько месяцев это слово не набивало оскомину – ежегодный рыцарский турнир. И, что особенно грело душу, Ришар уже взял у Агнешки ее шарф. Выбирать на роль Прекрасной Дамы жену было не принято, однако все сошлись во мнении, что дофину должен представлять самый знатный из участвующих рыцарей. «Теперь дофин просто обязан победить», - шептались при дворе. Сам Ришар был свято уверен в своей победе; Агнешка не то чтобы не верила, однако ее куда больше занимало само предстоящее зрелище, нежели вопрос о том, кто будет в нем победителем.
О победителях они узнают лишь через неделю, а сегодня начинался первый день. Собственно, на него самих соревнований назначено не было: в этот день участники турнира выезжали покрасоваться перед зрителями. Рыцари, кони, оруженосцы, пажи – все разряженные, яркие, шумные. Гербы и знамена пестрели повсюду, а сентябрьская свежесть переплеталась с густым запахом осенних цветов.
Зрители не уступали участникам: битком набитые трибуны переливались всеми цветами радуги, ибо все, от герцогов до последнего простолюдина надели лучшие свои костюмы или хотя бы прикрепили к платью ленту или цветок. Особенно, разумеется, выделялась королевская трибуна, где, помимо его величества, дофины и принца-кардинала разместилась вся высшая знать. Роскошь и великолепие нарядов поражали воображение, но особый восторг зрителей вызвало серебристо-белое платье дофины, покрытое изумрудной накидкой с золотой отделкой. Именно в серебристых доспехах и с изумрудно-золотым щитом выступал дофин, так что выбор был отнюдь не случаен.
Андре Дали в этом году дебютировал. Его герб, тоже зеленый, но с серебром, сверкал новизной. Рядом с ним виднелось и алое пламя с белой лентой на серебристом фоне – герб Анатоля Монтере. Такой же, только с более полной атрибутикой, красовался чуть дальше: сам коннетабль предпочел общество рыцарей постарше.
Агнешка, обладавшая цепкой памятью, легко различала уже известные ей эмблемы, как вдруг ее взгляд наткнулся на незнакомый герб: золотого оленя, скачущего по лазурному полю. Дофина сперва хотела обратиться с вопросом о владельце этого герба к королю, по правую руку которого сидела, однако, уже открыв рот, она заметила, что глаза у того устало прищурены. Длинные ресницы бросали на бледное, особенно в свете ярких солнечных лучей, лицо тени, и Агнешка внезапно ощутила смущение. Ей не захотелось беспокоить короля, и она повернулась в другую сторону.
- Чьи это цвета? – негромко спросила дофина у своей первой статс-дамы.
Мари вздрогнула и, казалось, впервые за это утро подняла глаза. Однако найдя взглядом указанный герб, она лишь покачала головой.
- Я не знаю, ваше высочество, - так же тихонько произнесла юная мадам Дали. – Я вижу его впервые.
На каких бы приглушенных тонах ни велся разговор, Эжени, сидящая по другую сторону от Мари, его расслышала. Наклонившись влево, она прошептала как бы невестке, хотя ее слова предназначались дофине:
- Это Стоунлэ. С белой лентой – сын, он уже был представлен вам, помните? Он дебютировал прошлой осенью. А старший – это его отец. Он уже года четыре не появлялся при дворе – не пойму, что он тут забыл на этот раз?
В голосе Эжени отчетливо слышалось неодобрение, будто присутствие герцога Стоунлэ было ей неприятно. При этих ее словах Мари побледнела, и на ее лице мелькнуло волнение.
- А разве, - робко заговорила она, - герцог не удален от двора?
- За что бы это? – холодно удивилась Эжени. – Он покинул двор по собственной воле… Вот и продолжал бы ее проявлять. Только его здесь не хватало…
Агнешка из этого разговора поняла только, что герцог Стоунлэ не самый желанный гость при дворе, хотя официально и не является персоной нон грата.
Присутствие старшего Стоунлэ заметили и остальные, и на трибуне, заполненной придворными, возникло оживление. Пожалуй, единственным, кто еще не увидел неожиданного участника, был король. Его с раннего утра, помимо уже привычной тяжести в груди, мучила пульсирующая головная боль. Во время утренней службы она слегка притихла, но на шумном ристалище, залитом полуденным солнцем, вспыхнула с новой силой. Перед глазами плыли темные круги, и Эжен предпочел закрыть их вовсе.
Его величество понимал, что всему виной волнение – но не волноваться не мог. Королевская семья всегда славилась горячим нравом, но последние ее представители отличились особо. Отец Эжена, король Робер I, сложил голову в войне с турками, оставив страну на восьмилетнего сына. Дед, Ришар II, умер на охоте, проявив неуместное лихачество – а ведь был совсем еще не стар. Эжена считали по характеру несклонным к рисковым затеям, однако и самому себе, и исповеднику он признавался, что и его душу отягощала отчаянность. Однако хрупкое здоровье ставило непреодолимую преграду между королем и опасными приключениями; в прочих же случаях срабатывало воспитанная тем же нездоровьем осторожность: Альвии нужен король, а значит, Эжен просто не имел права рисковать собой.
У Ришара же сдерживающих факторов не имелось. Он с головой бросался в любые авантюры, а его отцу оставалось только переживать за не в меру активного отпрыска. Иногда король испытывал соблазн надавить на дофина, однако благоразумие подсказывало, что ничего хорошего из этого не выйдет. Сын – не дочь, его взаперти не удержишь. Да и страшно представить, на что окажется направлена нерастраченная энергия юноши. Если же еще вспомнить, что отношения между отцом и сыном и без того не были безоблачными…
Нет. Менее всего король хотел бы нового конфликта. Ришар должен пройти все стадии возмужания – как это бывает у обычных, полноценных людей. А его отцу оставалось лишь смириться и, стараясь унять волнение, молиться, чтобы бесшабашный отпрыск миновал опасный период целым и невредимым.
Голоса, крики, звуки труб, лошадиное ржание – все это сливалось в единый шумный прибой. Отдельные всплески, когда толпа выражала свой восторг или когда в очередной раз музыканты приветствовали новых участников, остро ввинчивались в виски, и Эжену приходилось прилагать немало усилий, чтобы сохранять на лице нейтральное выражение. Да еще и девушки справа оживились. Слов король не различал, но торопливый шепот терзал ухо. Зато слева царило спокойнее: принц-кардинал сидел молча, не пытаясь вовлечь в разговор ни отца, ни кого бы то ни было иного, и Эжен ощущал благодарность за это.
Мадам Монтере, сидевшая прямо за дофиной, не сводя взгляда с герцога Стоунлэ, краем уха прислушивалась к разговору младших родственниц, просвещавших свою юную госпожу. Едва двор вернулся в столицу, Одетте пришлось приступить к выполнению обещания, данного брату. По поводу мнения дофины о себе она иллюзий не питала: герцогиня слишком хорошо помнила себя в молодости и не рассчитывала, что за пару десятилетий что-либо изменилось. Маленькая полонская принцесса держалась довольно вежливо, но несколько взглядов, перехваченных Одеттой, говорили о строптивости. «Девочка с характером», охарактеризовала ее мадам Монтере про себя. Помимо упрямства она подметила в дофине любопытство и живость. За рукоделием ее высочеству было не усидеть, а если она и заставляла себя взять в руки иглу, то выходило нечто, отнюдь не радующее глаз. Любила дофина больше мужские развлечения, хотя бы и просто смотреть – там, где нельзя было участвовать. Лишенная возможности ездить на охоту, девушка с восторгом ожидала турнира. «Она не думает о том, что здесь могут и убить», - подумала Одетта про себя, на утренней мессе поймав вдохновенное отнюдь не молитвой выражение лица Агнешки. – «Наверняка в Полонии размах куда скромнее… Недаром у нас на турнирах полонских рыцарей всегда предостаточно – на родине им просто негде развернуться.»
Если бы герцогиня Монтере хотя бы на секунду обеспокоилась за дофина, она бы настояла, чтобы ее подопечную не пускали смотреть турнир. Однако она куда больше, чем король, верила в то, что никто в здравом уме и твердой памяти не нанесет наследнику престола смертельно опасного удара. По поводу же неизбежных мелких травм волноваться не стоило и вовсе: Одетта уже убедилась, что дофина не относится к чересчур впечатлительным дамам, подверженным обморокам или истерикам. Даже беременность не изнежила ее, а, будто напротив, придала новых сил и энергии.
Но вот появления герцога Стоунлэ Одетта никак не ожидала, и теперь она тщетно пыталась подавить в себе тревогу. Если и существовал в Альвийском королевстве человек, желающий осознанно причинить вред кому-либо из королевской семьи, то он сейчас находился на ристалище под лазурно-золотым флагом.