ПОКА СТОИТ ЭТОТ ГОРОД
It’s a World of Laughter and a World of
Tears, It’s a World Hope and a World of Fears…
(Песенка из школьной программы)
1

Ответственный за безопасность на проходящем в Вене CHAGS Кристиан Бёк шел коридорами Института культурной и социальной
антропологии. Конгресс был действительно представительным – здесь можно было
встретить посланцев многих народов, населяющих Землю и, наверное, все
человеческие типы, попадающиеся на ее дорогах, от вполне обычных людей до
странноватых личностей, смахивающих на городских сумасшедших.

«Забавный народец эти этнологи-антропологи, – думал Бёк, – и безвредный в
общем-то», – мысленно добавил он, вспомнив на удивление небольшой список претендентов
на участие в Конгрессе, не получивших разрешение на въезд, и жутковатые
предметы, которые не пропустил в страну он. Копья и стрелы со следами каких-то
веществ на концах, чучела и мумии животных, высушенные человеческие головы –
они остались ждать своих владельцев в хранилищах на таможне. Иные участники
Конгресса умоляли и стояли на коленях, иные грозились жаловаться на него в ЮНЕСКО, мол, никакие фотографии артефакта
не заменят. Но Бёк был непреклонен.

В больших и маленьких залах читали доклады, показывали фильмы, проводили
«круглые столы». Из аудиторий порой доносились странные звуки – стук барабана,
визг каких-то неведомых инструментов, монотонное бормотание, уханье, свист –
шли семинары. В целом в здании было почти тихо. Коридоры и фойе были пусты.

Перерыв в заседаниях начался – вся эта разнообразная, разновозрастная и
пестро одетая публика вышла в фойе покурить и поделиться впечатлениями. Ученый
мир общался вовсю – люди знакомились, собирались в группы, спорили, смеялись,
жестикулировали. Кое-где пели и приплясывали.

Проходя мимо группы спорящих молодых людей, Бёк услышал шутливую реплику
в свой адрес, улыбнулся и остановился рядом с ними.

«Не могу до конца понять, зачем вы все это изучаете? Европейцы, американцы,
да и все остальные никогда не вернутся к лукам и стрелам, а ваши собиратели и
охотники меняют копья на винтовки, лошадей на джипы, для связи пользуются
мобильниками, при первом удобном случае переселяются в города… Своим
неумеренным вниманием вы морочите голову и им, и цивилизованным людям…», –
сказал он.

Звонок. Перерыв закончился. Молодежь двинулась из фойе. Проходившая мимо
Бёка последней, девушка в майке с эмблемой Конгресса, глянула на бейдж и
остановилась. Просто обрывать разговор, обижать человека, работающего сутками,
обеспечивая безопасность всего этого праздника, вполне даже и нелишнюю в наше
своеобразное время, ей не хотелось, да и культурная антропология запросила
поддержки. Тщательно подбирая слова чужого языка, она сказала, что все не совсем
так, что знания лишними не бывают, что мы и они, хотя и живем на одной Земле –
но в разных мирах, и нуждаемся в опыте друг друга, что цивилизация многое
приобрела ценой существенных потерь, и теперь, давая возможность охотникам и
собирателям приобщиться к ней, у нее есть шансы попробовать снова обрести
забытое. «Безопасность» скептически хмыкнул.

Спорить в таких случаях бесполезно, но и окончательно расписываться в неумении
защитить любимую науку ей не хотелось.

– Каждый судит о нужном и ненужном со своей позиции. Наш мир, окончательно
победивший природу, беспомощен перед временем, текущим только в одну сторону.
Все, что выходит за пределы его понимания, человек называет «паранормальными
явлениями», а эти пределы им самим и определяются. Мир собирателей и охотников
– един с природой, включает множество уровней, связь с которыми цивилизацией
утеряна, там «паранормальные явления» теряют приставку «пара», люди живут
одновременно во многих мирах, где-то Пространство движется во Времени, где-то
Время в Пространстве…

Невысокий седой человек посмотрел на нее с интересом. Она добавила примирительно:
«Мне очень жаль, но работа сталкивает Вас с вещами страшными, но вполне
обычными и понятными. Вам не надо объяснять их себе».

«Безопасность» улыбнулся:

– Все может и так, но ты еще мало знаешь этот мир, культурный антрополог,
и поэтому в чем-то ему отказываешь… Сядь-ка, все равно ты уже опоздала…

2

Рождественский вечер.
Наряжены елки, куплены последние подарки, сделаны или приняты приглашения.
Осталось только окунуться с головой в это предпраздничное настроение. Бывший
гонщик, бывший полицейский, а ныне – сторож на кладбище, Кристиан Бёк давно
закончил работу. Он никуда не торопился, покупать подарки было некому,
приглашений он не делал и не получал, а дома его ждал только телевизор.
Радости, грусти, одиночества он уже давно не испытывал – только привычное безразличие:
так – значит так, бывали и иные времена, и иные рождественские вечера.
По-разному складывалось. Жизнь есть жизнь. Постепенно стала накатывать тоска.
Глухая холодная тоска прибывала как прилив и затопляла существовавшие внутри Бёка
и отмель безразличия, и почти скрывшийся в песке времени камень вины и боли.

В дверь решительно постучали. «Даже интересно, – подумал Бёк, – кто и
зачем?», – и пошел открывать.

Мелькнувшая на лице Бёка отчаянная детская радость
сменилась тягостным выражением. Он
понял, что сходит с ума. Перед ним был застреленный на его глазах, похороненный
и забытый комиссар Венской полиции Рихард Мозер. Его друг. Рядом с ним – Рекс,
немецкая овчарка, работавшая с ними на равных в Отделе по расследованию
убийств.

* * *

Жаркий летний день. Группа Мозера расследовала обстоятельства гибели девушки,
убитой без видимых причин. Опрошены десятки людей, просмотрены груды прошлых
дел. В поле зрения попал человек неясных занятий, не отрицавший, что знал
убитую через ее подружку, дочь его умершего приятеля. Эта девушка тоже была допрошена,
подтвердила, что незадолго до случившегося познакомила их. Старый друг отца
учил ее водить машину, немного – рисовать, немного – разбираться в людях, читать
по невольным жестам, движениям и выражению лица их мысли и настроения, рассказывал
интересные, порой жутковатые истории. Она часто приходила в студию, так он
называл большую комнату в старом доме, где он рисовал и делал какие-то странные
композиции из найденных на свалках предметов. Как-то познакомила с ним и свою
подружку, капризную и взбалмошную, не умевшую ни слушать, ни смотреть…

Первую встречу с полицией девушка помнила хорошо: незнакомый парень подошел
к ней недалеко от дома, сказал, что им надо поговорить. На секунду ей показалось,
что он… Он быстро глянул на нее и, ухмыльнувшись, ехидно покачал в воздухе
полицейским жетоном. Из его вопросов она быстро поняла, кого он подозревает, но
виду не подала. Выдержка не подвела ее и во время последней встречи.

И теперь на задававшего вопросы Мозера она смотрела спокойно, взяла карточку:
«Да, конечно, если что вспомню, обязательно позвоню». Вспоминала, вспомнила… но
не позвонила. Решила во всем разобраться сама.

* * *

Каждый шаг этого малоприятного нелюдимого человека был тщательно проверен,
реальных оснований для каких-либо официальных действий не вырисовывалось, вот
только интуиция… Мозер был уверен, почему не объяснил бы и сам, что погибшая в
последний свой день все-таки была у вызвавшего подозрения неуравновешенного,
порой способного на крайности человека, в его то ли мастерской, то ли студии,
находившейся в старом полупустом доме, и там что-то от ее пребывания должно
было остаться. Было решено, что они с Бёком навестят его еще раз, возлагая
надежду на Рекса – он должен был найти подтверждение мозеровским подозрениям. Идея шатко балансировала на
грани закона, и, подумав о возможных претензиях адвокатов, Мозер оставил оружие
в ящике стола в конторе.

Большая комната. Стол заваленный всяким барахлом. Перед ним стоит
человек, которого они подозревают в убийстве. Где-то здесь, в доме должны быть
улики. Что искать, Рекс знает, он помнит запах вещей, которые ему дали понюхать
перед дверью.

Дальше все шло по старой, давно отработанной схеме. Бёк рассматривает гравюры
и фотографии на стенах, о чем-то спрашивает, о чем-то задевает, извиняется...
Мозер, стоя посреди комнаты, снова повторяет заданные раньше вопросы, что-то
уточняет, переспрашивает … Оба тянут время, отвлекают внимание от Рекса,
который помнит нужный запах и должен найти оставшиеся следы.

Рекс неслышно потянул носом воздух и уверенно двинулся в выходящий из
комнаты коридор. Вдруг остановился и, насторожившись, повернул голову к двери.
Там кто-то был.

В этот момент Бёк, перехватив взгляд Мозера, посмотрел на Рекса.

А дальше происходило все сразу. Боковым зрением Мозер увидел распахивающуюся
дверь и одновременно – резкий жест подозреваемого. В комнату ворвалась девчонка,
так и не поверившая полицейскому, что друг ее отца – убийца. Нервы у человека
перед столом сдали окончательно. Где-то на столе в этом художественном беспорядке
был револьвер. Мозер рванулся к столу, но выбить оружие не успел. Выстрел. Его
отбросило к двери.

* * *

Инцидент вошел в сводку, оркестр на кладбище сыграл
военный марш, грохнул ружейный залп, и жизнь вошла в свою колею. Из опустевшего
дома через некоторое время исчез Рекс, оставив разбитое окно и осколки стекла
на полу. Только Бёк не прощал себе, что опоздал…

Случившееся бесконечно проходило перед его глазами. Смириться с его непоправимостью
он не мог. Он вспоминал как Мозер смеялся, иногда обижался и злился, как раз и
навсегда прощал коллегам промахи, даже если они потом ему и дорого обходились,
брал на себя самую опасную часть работы и пытался хитрить, спихивая на безропотных
коллег нудную писанину и поиски по картотекам, как выматывался до последнего и
иногда засыпал прямо в конторе за столом, положив голову на руки, вспоминал и
его великолепное нахальство, с которым он открывал захлопывающиеся перед его
носом двери, и как гордился собой, когда все получалось удачно. Был…

Стоящий перед его глазами там, посередине большой комнаты, мгновенно оценивший
ситуацию Мозер медленно уходил в какой-то другой мир, там Судьба сдавала ему
другую карту, его успевали спасти, и все становилось хорошо…

Приходило недолгое облегчение.

То, что будет сначала, Бёк представлял себе
отчетливо – рисковому Мозеру оказываться на больничной койке случалось.

Дальше все усложнялось. Бёк думал: какой может быть
эта другая жизнь? Мозеру было хорошо здесь, он любил Вену, знал каждый ее
закоулок и не оставлял город надолго
без большой необходимости, для собственного удовольствия он дальше маленького
бара с бильярдом не ходил и давно оставил мечту выспаться, наконец, в редко
достающиеся ему отгулы. Все это было. И ничего другого больше не будет.

Мимолетное ощущение легкости пропадало. Воспоминания теряли остроту и
горечь, становились какими-то плоскими – предполагалось, что в чужом мире без начала
и конца, где его прошлая жизнь странным образом продолжалась, венскому полицейскому
Рихарду Мозеру должно было быть хорошо…

Без Мозера все осталось по-прежнему – и венские улицы, и маленький бар с
бильярдом … и люди, которые жили и работали как ни в чем не бывало. Бёк ловил себя
на мысли, что придет время, и он сам будет жить так же. И в этом мире от Мозера
не останется ничего.

Делать то, что он делал раньше стало непосильным, и
Бёк через некоторое время из группы ушел, работал в такси, попал в аварию… И
вот теперь – сторож на кладбище.

Все в этом мире стало ему безразличным.

* * *

Мозер прижал палец к губам и протянул Бёку белый пластиковый пакет. Машинально
беря его, Бёк почувствовал, что рука, державшая пакет, была теплой и твердой.

– Вот, решили мы с Рексом заглянуть к тебе на Рождество. Кофе,
надеюсь, у тебя найдется? – проговорил Мозер.

По комнате поплыл аромат свежесваренного кофе.

– Я так и знал, что ты не испугаешься.

Бёк только грустно улыбнулся.

– Да и с ума ты пока не сошел.

Бёк вспомнил, как бесконечно возникавшая в памяти картинка –
смотревший на дверь Рекс и перехвативший его взгляд Мозер – однажды вдруг
замерла, стала объемной и яркой и сдвинулась куда-то…

Бёк смотрел на него с отчаянной надеждой, – «А ты откуда…?» – не договорил
он.

«Откуда я взялся?» – усмехнулся Мозер, – «Поля Счастливой охоты, где
звери сами выходят к охотнику» –
произнес он фразу из как-то виденного ими фильма про индейцев.

– Там никто не умирает?

– От тоски, исключительно, – Мозер смотрел на него серьезно.

– Плохо тебе было, – некстати посочувствовал
Бёк. Мозер неожиданно смущенно улыбнулся и кивнул: «Плохо».

– А Рекс?

– Рекс тогда и появился.

* * *

Рекс нашел Мозера еще полубольным, только вышедшим из клиники после тяжелого
ранения. Сил на работу хватало едва. Остальные члены группы плотно и без лишних
слов берегли его, не давая свалиться окончательно, и он, тоже молча, был им
благодарен. Рекс включился в дела сразу, взяв на себя изрядную долю самой
хлопотной работы. Он исправно искал улики в труднодоступных местах, догонял и
задерживал, избавляя увечного друга от мучительных пока усилий.

Днем не подавать виду было Мозеру почти легко, ночью, впрочем, тоже,
лоб никто не щупал и с сочувственными словами не лез, но в голову приходили
неутешительные мысли. От мрачных перспектив рана начинала ныть сильнее. Боль
приходилось глушить таблетками. Есть не хотелось совсем.

Пес сразу установил
жесткий режим. Долгие вечерние прогулки прерывались короткими пробежками.
Появился аппетит. Здоровая усталость требовала крепкого сна. Времени на мрачные
мысли стало катастрофически не хватать. Ночью, когда боль иногда возвращалась,
Рекс садился рядом с кроватью. Мозер гладил его по голове, они смотрели друг на
друга: Мозер – настороженно: «Ну,
больно. И что с того?» Во взгляде Рекса жалости не было, только дружеское ободрение:
«Все уж и не так плохо. Потерпи еще немного, и совсем пройдет». Становилось
легче.

Потом все обошлось, как уже и бывало, и жизнь пошла своим чередом…

* * *

Бесконечный и безначальный мир наблюдал за
воскрешенным чужой болью сгустком памяти.

Что именно изменилось, Мозер понял не сразу. Большой
город по-прежнему покоя не давал. Работы их группе хватало. Как и раньше, они
ездили на места происшествий, расспрашивали очевидцев и допрашивали
подозреваемых, получали результаты вскрытий у доктора Графа, и прочие
необходимые материалы, искали улики, задерживали, иногда Бёк извинялся и …
отпускали. Люди, интерьеры, пейзажи городских улиц сменяли друг друга. Обычная
круговерть. Но ей чего-то не доставало.
Поначалу казалось, что просто ему самому еще не хватает сил…

Мозер старался понять в чем дело. Сосредоточиться
было трудно. Но появилось уверенность, что все это уже когда-то было, а не
доставало именно ощущения неизвестности. Он стал замечать – эпизоды
повторяются. Среди них он отметил один, с него-то все и началось – та, ну
скажем, не совсем удачно закончившаяся авантюра с поисками улик против этого
сумасшедшего художника, был только один раз.

У этой истории не было конца, она обрывалась…

Рекс, умница, почуял… уходит в коридор за спиной стоящего у захламленного
стола человека. Останавился… настораживает уши…

Мозер сразу понял – и то, что за дверью кто-то есть, и кто
именно – эта девчонка, обладавшая редкой выдержкой и проницательностью. Которая
поняла, в чем он подозревает этого человека, и решила разобраться сама.

В этот момент Бёк повернул голову, перехватив взгляд Мозера, посмотрел
на Рекса. Боковым зрением Мозер увидел открывающуюся дверь. Человек протянул
руку к столу. Попытка выбить оружие не удалась – выстрел был быстрее.

Но где самый конец операции? В числе своих
окончательных неудач эту Мозер все-таки не числил. Он знал, что интуиция его не
подвела – Рекс нашел нужные улики, Бёк задержал убийцу. Хотя предотвратить
выстрел не удалось и сам он был ранен, больше никто не пострадал…

Потом сразу клиника…

Здесь он понял – все, что происходило с ним после не совсем складно закончившегося
поиска улик, было повторением кусочков его же прошлой жизни. В монотонном
переживании своих побед не было ни интереса, ни азарта… Чувствовать себя белкой
в колесе было досадным и… унизительным.

Такими же убогими были и праздники – повторение уже прожитых коротких и
счастливых дней. Вот и сейчас – Рождественский вечер, а впереди –
Рождественская ночь. Никакого ощущения праздника не было, только безнадежная
злая тоска. Мозер неподвижно сидел на диване.

* * *

Бесконечный и безначальный Мир сначала
бесстрастно, потом … с уважением, наблюдал, как задетый за живое человек
пытается остаться самим собой, не принимает иных, навязанных ему условий.

Неистребимая привычка во всем разбираться до конца никуда не делась,
Мозер упорно хотел увидеть конец не совсем удачно закончившегося расследования,
много раз он мысленно гонял происшедшее перед глазами – эпизод обрывался и
обрывался на одном и том же месте… Он сосредотачивался и опять… Каким-то шестым
чувством он понял: главное – думать, что этот случай – тоже победа, самая
большая в жизни… И опять… Взгляд на Рекса… повернувший голову Бёк…

Что было дальше – дальше было очень больно, но не долго… Потом…

Мозер понял – на этом месте для него все и закончилось. Раз и навсегда.
Бёк действительно сделал все правильно. Но для самого Мозера уже ничего нельзя
было изменить.

Он невесело усмехнулся – всей этой
повторяющейся беготни просто не было.

Мозеру отчаянно захотелось узнать, что там сейчас. В той, прожитой жизни,
где все было настоящим – работа, интерес и азарт, люди, которые ждали от него
справедливости и помощи. И было что вспоминать и кого вспоминать.

Его гибелью просто кончилась одна из глав в книге жизни, Судьба
перевернула страницу, и в следующих его уже не было, но повествование
продолжалось. На его место пришел новый парень, кто он и откуда – Мозер не
знал, но определил точно – тоже профессионал, опыта, сноровки и мужества – не
занимать. Честью группы он дорожил как своей, и группа его приняла. Служба есть
служба, а память у каждого своя.

О полицейских вспоминают не часто, не в самые счастливые моменты жизни
люди с ними встречаются. Но все равно помнят, кто-то – с благодарностью, а
кто-то … кто-то тоже не забывает. И это тоже память, а никакой другой и нет.

Не забывала и девчонка, не вовремя появившаяся тогда в студии. Как-то раз
она даже зашла к Бёку, видимо, решив что-то узнать, но, глянув на него, от
вопросов воздержалась. Ей тоже было плохо – не разобравшись самой, сразу
поверить полицейскому, что, пусть может и немного сумасшедший, но близкий и
знакомый с детства человек хоть и случайно, но убил твою подругу она не могла…
Но полицейский этот погиб. Считать себя полностью виноватой она не могла и
сейчас. А куда летела пуля – она знала. Как дальше со всем этим жить – было
неясно, увлечение живописью прошло.

Она вспоминала, как встретилась с этим полицейским в первый раз – высокий
лохматый парень подошел к ней на улице. Назвал по имени и сказал, что им надо поговорить,
чуть помедлив, достал жетон. Теперь жетон качался в его руке … безо всякой
издевки, насмешливо – по выражению ее лица полицейский понял, что она подумала
(воображаешь много, малявка!) и мысленно щелкнул ее по носу. Легонько.

Эта проницательная девчонка – художница с повадками частного сыщика – рисовать
бросила, ушла в «Службу спасения» и тоже выручала людей из разных бед.

А Бёк из полиции ушел…

Надежный и верный Бёк, опытный и умелый напарник, ну, растяпа, немного…,
добрый, искренне жалевший несчастных людей, на которых свалилось самое страшное,
старавшийся как мог утешить их… сидел в Рождественский вечер один в пустой
полутемной комнате. В настоящем ярком и живом мире Бёку было едва ли лучше, чем
ему самому здесь…

Он увидел Бёка, сидящего в сторожке. Бёка, который считал, что должен был
выстрелить, не прощал себе, что опоздал… Который не хотел, чтобы его, Мозера, забыли
и боялся что в этом мире от него ничего не останется. Все у него пошло наперекосяк.

Тоска уступала место благодарности за память и верность.

Там, где Мозера
уже не было, мучался его друг, много раз выручавший его, человек, которого он
когда-то старался беречь…

Мозер обернулся на звук разбивающегося стекла. В комнате среди осколков
стоял Рекс. В глазах Рекса были и горечь, и одобрение, и бесконечная собачья
любовь. Они долго сидели в полутемной, со следами рождественских приготовлений
комнате.

* * *

Огромный всеобъемлющий мир «где ничто не
возникает из ничего и не пропадает бесследно», где время и пространство создают
объем, в котором нет ни чудес, ни закономерностей, а просто возможно все и есть
место всем… где люди мучаются от невозможности примириться с неизбежным. Кто
они – самые стойкие и верные или,
наоборот, беспомощные и слабые – не имеет никакого значения, этот Мир однажды
дает шанс всем.

И сейчас он давал его Бёку, тоскливо
смотревшему в никуда этим Рождественский вечером.



Рождественская ночь – время чудес. Именно в
Рождественскую ночь открываются двери миров, и тот, кто смел и великодушен,
может восстановить справедливость и изменить Судьбу.

Менять что-либо в своей судьбе Мозер не собирался.
Ни к чему это, как сложилось, так и сложилось. Свое место – беречь и защищать
людей – он выбрал сам, и то, что жизнь может оказаться короткой было заложено
при выборе. Но оставались Бёк и Рекс.

Вместе с Рексом
Мозер вышел за порог, дверь запирать не стал – возвращаться он не собирался.
Пройдя несколько шагов, огляделся – вокруг него был настоящий живой мир. Под ногами
скрипел снег, воздух был свежий и морозный, пахло удивительно вкусными
домашними пирогами. В домах светились цветные огоньки, вдалеке виднелись
обведенные горящими лампочками силуэты венских домов. Над всем этим в бездонном
черном небе сияли яркие сказочно большие звезды. И очень не хотелось уходить.

Сказки Мозер знал плохо. Про желания, которые надо загадывать, помнил, но
где, когда и сколько…

Он долго
смотрел вверх.

Потом он открыл
дверцу машины и Рекс, как всегда, прыгнул в нее первым.

* * *

Бёк с удовольствием уплетал вынутую из пакета булочку с колбасой, не
выпуская ее из руки. Рекс внимательно наблюдал за ним, не теряя надежды.

«А помнишь, – вдруг засмеявшись, сказал Бёк, как, тоже под Рождество,
на тебя бросилась кобра? Хорош же ты был! Сам в одну сторону, пистолет – в другую…»
Давясь от смеха, он положил булочку на стол. Рекс, наконец, вознаградил себя за
терпение и веру в людей.

– Глянул бы я на тебя при таком раскладе, – голос Мозера прозвучал
чуть обиженно.

– Да, расскажи кому… В Рождественский вечер, в центре Вены на
полицейского бросилась кобра. Мало не поверят, подумают…

Их обоих скрутил дикий хохот.

Сквозь смех Мозер проговорил: «Кого только в этом городе не встретишь… Есть, что вспомнить».

Бёк как-то сразу перестал смеяться, вспомнив опять тот день и влетевшую
в комнату девчонку.

– Только в тот раз все плохо получилось.

– Брось. Не я первый, не я последний. Мы знаем, на что идем.
А девчонка – молодец, наш человек. Не могла она вот так сразу поверить
полицейскому, что друг отца, человек которого она с детства знает – убийца.
Сама хотела проверить.

Некоторое время они сидели молча. Кофе остыл, булочки
кончились.

– Ладно, поехали по
городу покатаемся, Рождественская ночь, все-таки, – сказал Мозер.

Машину у обочины
тротуара Бёк узнал сразу.

Они медленно ехали по
празднично освещенным улицам, мимо смеющихся, поющих и танцующих людей. Кое-где
раздавались хлопки фейерверков, из ресторанов, баров доносилась музыка и
радостные крики. Веселая Рождественская ночь.

Добравшись до вершины
холма, откуда открывалась панорама ночного города, машина остановилась. Здесь
было тихо и безлюдно. Мозер открыл окно, и Рекс выпрыгнул на снег. Перед ними
лежала рождественская Вена. Мелькающие праздничные огни иллюминации, горящие
фонари, зажигающиеся и гаснущие окна напоминали прихотливые узоры детского
калейдоскопа, то здесь, то там почти бесшумно вспыхивали, замирали на секунду и
гасли, кажущиеся с высоты маленькими и хрупкими огоньки фейерверков. Даже сюда
доносилось ритмичное уханье ударника с какой-то дискотеки.

На заднем сидении лежали
бутылка шампанского, плитка шоколада и
два бокала. Мозер сунул в руку Бёку шоколадку, и выстрелил пробкой в окно.

– Счастливого Рождества,
Кристиан, – сказал он, наливая вино в бокалы.

– Счастливого Рождества, – улыбнулся Бёк, ломая шоколадку.


Некоторое время они
смотрели вниз. Фигурки людей были маленькими-маленькими…

– Удивительный и
чудесный все-таки город…

– Они думают, что это их
город. Но мы-то с тобой знаем, чей он…

– С его улицами и
площадями, – сказал Бёк.

– Парками и музеями, –
продолжил Мозер.

– Крышами, чердаками и
катакомбами, – добавил Бёк.

– Выпьем за этот город, пусть люди в нем живут спокойно.

Небо еле заметно
светлело. Праздничное ночное гулянье подходило к концу. Фейерверки возникали
все реже, окна одно за другим гасли. Затих неутомимый ударник.

Мозер зябко поежился. –
Рекс! Давай в машину, – и, повернувшись к Бёку, добавил, – Поехали, домой тебя
отвезу.

У дома Бёка они вышли из
машины. У самого подъезда Мозер придержал его за плечо.

– Все хотел тебе
сказать… Тогда все случилось так, как и должно было случиться. Ты все сделал
правильно. Успеть мог только я.

– Я видел, как Рекс повернул голову к двери…, – начал Бёк.

– Стрелять ты не мог. Ни
при каких обстоятельствах. Тогда он был не преступником, а просто человеком,
одним из тех, кого мы сами себе выбрали беречь и защищать.

Рекс положил лапы Бёку
на грудь и лизнул в щеку. Рука Мозера, лежащая на плече, легонько толкнула Бёка
к подъезду:

– Бывай!

Пройдя несколько шагов,
Бёк услышал, как хлопнула дверца, обернувшись, он увидел, что машина медленно
скрывается за углом.

Открыв дверь пустой квартиры,
Бёк улыбнулся: «Счастливого Рождества, Рихард!» и почувствовал, что ставшая
давно привычной тяжесть боли и вины шевельнулась немного и сдвинулась в
сторону.

3

«Городской фольклор XXI века», «остатки древних
представлений»… Девушка почувствовала досаду и злость – «Безопасность» подшутил
над ней. Она резко повернула голову и увидела его лицо – видавший виды седой
человек смотрел на нее без тени насмешки, уважительно и чуть настороженно – он
явно не хотел ее обидеть и … не опасался насмешки с ее стороны. Было что-то,
что примиряло их и разрешало спор без потерь – неизбежная тоска оставшихся по
ушедшим и надежда, и еще что-то, с чем он был знаком лучше нее – обыкновенная
человеческая память и верность, невозможность изменить прошлое.

После некоторой паузы она спросила:

– Ну а тот, который остался?

– Он
начал все сначала, бережет и защищает людей.

Конгресс продолжался, демонстрируя разнообразие
научных интересов и мнений. Кого-то занимала идея замкнутого времени – эти с
холодным любопытством изучали выброшенных из жизни людей, под стук барабанов и
визг флейт блуждающих по лабиринтам миров.

Для кого-то время текло традиционно – от прошлого к
будущему, и Мир, развернутый в бесконечности, был один. В нем мучались от «благ
цивилизации» и своих вечных бед обреченные люди, не сумевшие или не захотевшие
вписаться в эту жизнь. Многие – ученые, а иногда и просто – миссионеры,
чиновники службы занятости, учителя … искали возможность вопреки этой
обреченности включить их в этот мир. И на дорогах этого мира с ними случалось
всякое.

* * *

Боль памяти и верности живет с людьми недолго.
Отпускает, когда они выдерживают до конца ее тяжесть. Без этого нельзя и тем,
кто помнит, и тем кого помнят. Потом боль уходит и остается только память,
время размывает ее, она становится легкой и только чуть грустной. И ушедшие,
они тоже помнят оставшихся друзей, и когда те однажды оказываются на самом
краю, протягивают им руку – теплую и твердую.
-------------
Автор - Stranger
Backgrounger