Меня волнует, чтобы та информация, которую сообщали власти по телевизору, не вредила заложникам и не приводила террористов в состояние неистовства. Вот ложь о том, что в Беслане 354 человека, ложь о том, что террористы не выдвигают никаких требований - не в том дело, что она дезинформировала общество, а в том смысле, что она побуждала террористов, она была неправильной с точки зрения ведения переговоров с террористами и с точки зрения освобождения заложников. И самое страшное, что во всей этой истории, конечно, было, что в общем-то, я даже это не могу назвать ложью, потому что ложь - это предполагает решение, а вот то, что происходило в Беслане - это на самом деле была серия антирешений. В Беслане никто не принимал решения. Вот после того, как президент Путин развернул самолет, он дал некий мессидж. Мессидж заключался в том, что "я не хочу нести за это ответственность". И никто не захотел нести за это ответственность. Все генералы стали разворачивать свои маленькие самолетики, потому что никто наверняка не принимал решения не говорить с террористами по телефону, который они выкинули из окна, передали через заложницу. По этому телефону просто не позвонили. Никто, скорее всего, не принимал решения сказать, что террористы не выдвигают требования. Эти требования просто не обнародовали. Это не был вопрос решения. Это был вопрос антирешения в том смысле, что решения не принимались. А когда решения не принимаются начальником, это означает, что их начинают принимать подчиненные. А когда их принимает подчиненный, это означает, что решение принимается не с целью установления истины, а с целью того, чтобы понравиться начальнику. И та же цифра 354, она наверняка не у какого-нибудь генерала родилась. Генерал спросил полковника, полковник спросил майора, майор спросил лейтенанта, лейтенант спросил пресс-секретаря президента Дзасохова, пресс-секретарь думал о том, как понравиться начальству. Он не нес ответственности за решение, он сказал 354. Все обрадовались, все повторили 354. Даже во время штурма практически решения не было. Вот сейчас спорят, а кто стрелял "шмелями", а кто стрелял танками. А неизвестно, действительно. Штаб разбежался. "Шмели" были, из них и стреляли. Было единственное решение, принятое в Беслане - это решение о самом начале штурма, принятое через час после того, как стало ясно, что Масхадов может появиться в Беслане. Позвонил Закаев и начались согласования вопроса о том, что Масхадов без всяких условий появится в Беслане. И это решение было принято почему так быстро - потому что Масхадов, как я уже говорила много раз, никому не угрожал. Масхадов - было полезно его появление и для российского народа, и для заложников, и для государства Россия, потому что либо ему ставилось условие "убери террористов" и он выполнял это условие, и тогда все оставались живы, а про Масхадова можно было сказать "он лидер террористов, они его слушаются", либо ему ставилось условие "убери террористов", он его не выполнял, они говорили "мы не можем уйти", и тогда уж, по крайней мере, хуже не становилось, потому что про Масхадова можно было сказать "ну какой же он ичкерийский президент, его не слушаются даже террористы". То есть и для государства, и для заложников появление Масхадова было, по крайней мере, одним из вариантов выхода из кризиса, хуже оно не делало. Но это было катастрофой для тех, кто понимал: как, президент Путин развернул самолет, а этот самый ичкерийский приперся, без всяких гарантий? Это была психологическая катастрофа. Люди поняли, что вот за это им свернут головы. И после этого в крышу здания спортзала была пущена граната. Это была даже не операция по освобождению заложников, более того, это даже не была операция по уничтожению террористов, потому что дальше не планировали, это была операция по недопущению Масхадова туда, куда не приехал президент Путин. Вот что самое страшное во всей истории Беслана, в истории принятия антирешений, вернее, непринятия решений.