Религиозная система с высоты не заинтересованного наблюдателя весьма примечательна. Начинаясь как профетический прорыв, общественный взрыв, магическое возрождение, и будучи довольно примитивным, не требовательным, в конце концов, локальным (глас Отчий на Иордане у Иисуса, первое «Читай!» в гористых видениях Мухаммада, или опыт неприятия двойных стандартов пр. Амосом) оно в соответствии с наплывом адептов все более распухает и увеличивается в претензиях, амбициях, надеждах. А дальше маховик поглощений раскручивается, да так, что через короткое время христианство – еще недавно конфессия безграмотных бедняков и угнетаемых «агентов рассеяния», предстает стройной догматической системой из диалектически совмещенных, только вчера противоборствующих идей. Теперь Иисус – человек, Божество (разностепенное), мессия, пророк, царь, первосвященник, «ангел», демиург, логос, хотя еще существовал выбор между этими состояниями, проще их совместить, чтобы никому не было обидно. А кем Он был – бедным ли бродячим проповедником (?!), или нет, это ядро вряд ли раскроется под ворохом вероучительных высказываний, даже если бы их не было столь много. Главный персонаж религии, объяв собой всевозможные титулярии и состояния (это достаточно долгий процесс), как бы успокаивается и дает остальным героям порезвиться в сознании людей, почивая на лаврах почетного генерала, он как бы везде обозначает свое присутствие, но такое наличие фрагментарно, условно, незначительно. Я бы сказал, что такое развитие циклично, спиралевидно; Иисус, как реформатор семитского монотеизма, проходя этап личного Господа, вскоре становится брендом более важных «мистерий» (все эти стадии более чем условны; главное показать, как один и тот же субъект, включив в себя абсолютный набор качеств, модифицируется в беспредметный словесный облик и рождает нового героя, который проходит точно такие ступени). Нужно понять одну-единственную истину догматического богословия любой религии; простой ответ раскрывает всю подноготную гиперболично сложной системы вероучения: все альтернативные ответы, вызванные в бытие неким насущным вопросом, сначала противоборствуя и грызясь, впоследствии будут включены в синкретичный, многоэтажный, «гармонизированный» ответ («что бы ты не посчитал нужным включить в личность Иисуса, все будет правильным, чтобы ты не подразумевал под таинством Евхаристии, не тушуйся, называй»). Ранние односторонности обычно называют «ересями», глупое название для того, кто честно еще пытается наделить еле уловимое явление ближайшим наименованием. Но этот этап быстро проходим, потому что сам объект почитания вскоре утрачивает свое существование под наплывом огромного числа схожих имен, названий, которые слепившись погребают своей тушкой «живой лик». Религия готова петь славословия и возносить панегирики, занимать умы мучительной рефлексией облекать в новые свойства, всех и каждого, пока не настанет предела востребованности, насыщения, усталости от застоявшегося имени. Религия может надоесть, от нее можно устать, ее следовало бы возненавидеть за это, но внешне консервативная, трубящая повсюду о характерной стойкости, стабильности, неизменяемости, оказалась до крайности пластичной, даже текучей, и не позволила так неуважительно вести с собой. Нужен был посторонний толчок, и им стал НТП, позволивший отдалить человека от постоянного диалога с религией. Надо было всего лишь чуть обособить человека от той полемики, в которой он всегда проигрывал, от тех несчастий, в которых он был виновником. А потом религия сама совершила судьбоносную оплошность: она решила, отдалившись чуть от человека, что является самоценной, автономной, безусловной. Без тесного слияния с государством, публичным правом, конъюнктурой общественного мнения, адских ужастиков, авторитарной системы дисциплины и этического досмотра, глубинной классификации наказаний и поощрений, религия предстанет в «чистейшим» виде, по-настоящему заинтересует человека, превратит из него нравственного сверхчеловека. Да, это просто чудовищная самонадеянность обернулась полным религиозным крахом, потому что масштабной фильтрации от всего наносного проявилась зияющая пустота. В споре скаредных, бесчестных (почему такие неприглядные прилагательные, да потому, что за любым традиционализмом стоит лоббирование абсолютного прагматизма в образе неуемных хотений нравственности, социальности, государственности, порядка, но никак ни религии) консерваторов и благородных, последовательных, честных либералов, на бессознательном уровне правыми оказались как раз традиционалисты и фундаменталисты. Они как будто «знали», что если тронешь хоть звонок, то рухнет все здание. И вот пожалуйте, незамутненная вера в Иисуса Христа, совмещенная с чистыми идеями догматики и этики, как сложное арт-хаус кино, получило самое минимальное количество ценителей, когда размышления об универсальности «истинного христианства» просто смешны. Андеграунд хорош и ценим в эпоху гонений, а во времена свободного хождения он превращается в занудно снобистскую заумь, деликатес для редких кишок. В своем чистом виде образ Христа выродился в ветхую традиционную фигуру, по влиятельности и воздействию на умы уступающую в разы Поттеру и Арагорну. Именно поэтому в помощь идет крупная артиллерия из церквей, таинств, богослужений, аскез, чудес… Она еще позволяет быть средненьким игроком на поле мировоззрений, интересов, экзистенциальных предпочтений. Но это еще не все, самый драматизм в другом…