Обернешься убогим инфантилом, ежели не поверишь теперь в посюстороннее присутствие спектакля, разыгранность наличного, линейную сюжетную компоненту жизненного театра. Как мы классно разыгрываем карту смелости: режем летально «по шею», радикализируем ситуацию бескомпромиссным настроем. «Быдлованы» никогда не ассоциировало себя с туповатой неопытной «школотой». Обыватели оценивались как свора хитрых мужичков: они по-воловьи будут тянуть свою лямку и глухо («в рукав») раздражаться на несправедливую потерю легитимно полученной копейки. Закрепощенность ощущается сильнее, когда разочаровываешься в возможности вырваться из клети «жизненного мира», социальных условностей «рельсовой» действительности. Вот и остается тихо бурчать «под нос» о несносностях судьбы большинства. Только не слышно, а то и последней копейки лишат. Да и как бороться с отлаженной системой, ежедневно структурируемой новыми условностями и фиксированными нормативами.
 

Остается на досуг компенсаторный момент. Дескать, котька жди лучших времен, «коммунистического потребительского рая с гуриями-кошечками», а пока, брат, лижи яйца. Вот большинству и позволяется разрядиться словесно, ибо это абсолютно безопасно. Соблюдай установленные регулы времени и места, - можешь вдоволь «здесь-и-сейчас» погорячиться, продуцируя благородство и революционность мысли. Когда слова сделались столь фатально бесполезными, стерильными в отношении действительности, один «Яхве знает». Известно одно, факт стерилизации – вещь состоявшаяся, иначе безликая власть не созерцала бы в патерналистском благодушии на сегодняшние языковые выверты, цветение социальных маргиналов. В случае реальной угрозы с подобными аномалиями расправлялись бы с тоталитаристской эффективностью. На лицо «бумажный нонконформизм».
 

У евреев, пребывавших в перманентном ожидании омертвления, в некоем архаичном состоянии ритуальной смерти на «фабрично-газовых» некрополях, нонконформизм ограничивался временем и слабой надеждой вырваться из этой виртуализации (даже молчаливые стены концлагерей пропахли мертвецким индустриализмом) «фанатоса». Выживание как единственный голос противостояния, неприятия мучителя и палача.
 

Скажут: «совсем заговаривайтесь относительно нонконформизма смертников». Ну, а чем действительно наше злостное критиканство, мужицкая неуживчивость, разудалая «слововыспренность» оппозиционнее тех забитых взглядов «в пол» индустриально истребляемых иудеев, пущенных кровожадной идеологемой в качестве расходного материала «фабричных» печей. Мы подобным же образом (с точки зрения микросоциологического уровня) ожидаем решения нашей участи, пусть и при сравнительных свободах передвижения, в среде скудного набора благ, сброшенных с верхов общества изобилия. Нонконформизм выживания. Да, мы знаково боремся. Каждый час сознательного бытия отмечается грубой инвективой в адрес «благополучных». Наши умы способны даже объединяться под сенью ветхих эмансипаторских иль конспирологических дум. Но вся эта бунтарская добродетель останется на уровне компенсаторных механизмов, весьма удобного инструмента снятия напряжения, давящего потенциала между действительным и должным.
 

В стародавние времена маленькая обезьянка подставляла свой задок, реагируя на угрозы устрашающей альфа-особы в знак собственной незначительности и полного приятия установленных отношений господства-подчинения. Ритуальный «износ», либо встреча с реальным «фанатосом». Изменились ли времена иль нет, но сейчас в ответ на громадный фалл социального механизма наше тело совершает те же отработанные движение, но с незаметным вздохом недовольства, с бушующей словесной отповедью невидимому абстрактному «вождю-насильнику» (разноликому, отвлеченному, в том смысле, что сменяется его внешность неоднократно). Некогда был ненавистный монарх-отец-начальник-фюрер, а теперь за ним скрывается многоглавое чудище, то ли в масках, то ли по-змеиному сбрасывающее кожу. Поклонение власти, которое и мифологически ничем не подкреплено, как бы ни старалась сакрализующая медиа-индустрия, выворачивается недоуменной картиной, где обобщенный чиновник-функционер регулятивно требует исполнения идентичных унизительных вещей без явной угрозы силой. И возникает возмущение, и краснеет лицо от ярости, но, оказывается (нам говорят), гнев-то стоит направлять на себя, ведь мы же – маленькие инициаторы текущих властных отношений.
 

Итак, статус обывателя - или молчаливая, или мучащая себя параноидальной рефлексией о «месте в обществе», жертва. Все эти вещи давно знакомы нам, тысячи раз изрешечены знаком и вниманием, но, как бы не повернулась история, быдлованы в альтернативе действия и слова выберут последнее. Добрые очевидности отбрасываются как морализаторский мусор. Слова не требуют никаких затрат, они не связаны с факторами рисков, потерей скудного пайка («библейской единственной овечки»). Идти по пути наименьшего сопротивления, но со знанием дела, гордясь умудренностью лет и опытом. Поэтому как бы ни радикализировались революционные концепции, как бы красочно и откровенно, притягательно и свежо не выглядели бы эмансипирующие тексты, вряд ли они смогут вырваться из пространственно-временного континуума знаков в плоскость самой реальности. Современность хорошо поработала над образом нынешних быдлованов – это теперь ни деревенские дурачки, ни скудоумная деревенщина с убогими запросами (подобные образы кочуют лишь в поверхностных головах праздношатающихся обитателей столиц, трудолюбивых подъедателей остатков со столов господ), а сознательно настроенные критиканы, «борцы» с (или «за») собственными правами. Ведь насколько силен критический дискурс, настолько атрофировалась «воля к власти» (царство «ницшеанских» пауков, его расцвет). Отсюда логичны страннейшие доводы конспирологической паранойи, не способной за исключением заговоров, найти решение парадокса с революционностью ума и предательской ангажированностью рук.
 

А что ждет судьба «распиздяев», того «золотого» миллиона (миллиарда), тех, кто не наработал и на тысячную часть своего благополучия, но своим выпяченным сибаритством дает знать о теперешних «хозяевах жизни». Пустота и спокойствие очерчивают их праздную магистраль жизни; эти ребята просекли, что их благоденствию сейчас более угрожают «мифологичные» инопланетяне, чем реальные бунтовщики, поэтому они страстно (в порядке экзотичного развлечения) инвестируют в радикализм. Неужто, новомодный помещик заговорил лексемами из «поваренных книг революционеров»? Да еще как… Вот и мучают наше сознание синтетические селебрити, миллиардеры–супергерои, с одинаковым успехом служащие культу консюмеризма днем, а вечером, развлекающие себя грезами воплощенной справедливости, праведного бунтарство. И чем же не лучший вариант редкостного экстремального времяпрепровождения, столь ценного ныне.