Бриколёры нынче – это и проклятие, и благословение здешних текстуальных просторов.Это каста мобильной интеллигенции, готовой на любой событийный прецедент разродиться яркой концептуальной отповедью. Ведь их мозг хранит эффективный «синкретичный» инструментарий, с помощью которого возможно прооперировать «человека, факт, текст». Знаковое – знаковым. Конечно, мы здесь не увидим строгой (но не яркой, скорее унылой) методологии структурализма с его проработанными и сухими регулами. А верховодит тут одаренное сознание, не склонное к ригористичной, последовательной концепции, а переполненное разнообразнейшим «контентом». Вот с этим неоднородным содержимым и препарируются тексты да события. Такому «профи» не важно о чем пойдет речь: он в скоростном режиме выдаст с десяток сравнений, параллелей, приправив патетикой или жестко анафематствуя.
Часто эти опыты заканчиваются удачей («публичным признанием»), иначе бы культура не сошла с прежней модернистской магистрали, и не разнесла бы подобных «акторов» по своему «телу». В успешности таких текстов главное, чтобы не произошло «эффекта узнавания», не повылезали «хвосты» чужих мнений, иначе публика признает творение усложненной «копипастой» и собственно будет права. Интеллектуальной публике необходима легкость своеобразного «авторского» отношения, пусть это и будет детально закамуфлированное скопление инородных идей. Выстраданная стилизация, подведение к единому лексическому знаменателю, индивидуальная шифровка синкретических данных… вот чего нужно изощренному зрителю. Интеллектуальное большинство (как бы его не критиковали) с большей вероятностью справедливо идентифицирует, хотя бы на «подкорковом» уровне, был ли текст игрой заимствований изощренного эрудита (коммерциализованного «спеца», мастера «критической руки», обязующегося потребительским фатумом с должной периодичностью выдавать новый продукт), либо оказался индивидуализированным произведением (соответственно автор оказался инсайдером, убедившим множество «коллег» в собственном своеобразии, безосновательности своих текстов).
Но в обращении с постмодернистскими классиками все еще более усложняется, к тому же первые факты текстуальных бриколяжа и постмодерности датируются аж Зиммелем; это ж сколько рефлектирующего времени, замен знаковых поколений, искусных гиперинтерпретаций прошло?! Особенность постмодерного письма, к несчастью, ответственная за его недолговечность, – это наполненность метафорами (в ущерб концептам). Усердствуя с образами, мы «намеренно» сокращаем концептуальную жизнь текста, снижаем его провидческую, интеллектуальную ценность, подрываем заложенный в нем универсалистский смысл. Впоследствии произведение укорениться в конкретике «здесь-и-сейчас», не преодолев трясину обстоятельств, вряд ли сможет претендовать универсального ключа. Ведь текст соблазненных адептов, ученически перехвативших сочную метафору именитого мыслителя, брезгливо принимается современниками, не более. Как бы ни ироничен и разудал он был, наполненность его «плато», «вирусом», «территориализацией», «симулякрами», «номадизмом», и пр., предопределит будущую оценку со стороны собратьев-интеллигентов, резко низведя ценность работы до уровня подражательства отцам-основателям постмодернизма. Уж слишком эти метафоры индивидуализированы, мимолетны, столь далеки от концептуального будущего старых успешных абстракций (нормального присутствия в бытовом языке). Топорно заимствуя чересчур приватные образы, мы расписываемся в самоличной вторичности, информационном паразитизме на «элитарной» почве.
В данный момент, «по воле подходящего случая», вылезла мимикрия бодрийяровских ламентаций о М. Джексоне (с Мадонной, Д. Боуи и т.д.). Бодрийяр тогда вскользь пользовался маркированным именем М.Дж., как «знаковым симптомом постсовременной эпохи», не совсем случайно. Диагностируя тогдашнюю действительность, он способен был ограничиться сухой прозой закономерностей и категорий, без привлечения невнятной конкретики (имен, дат, событий). Но он пошел путем раскрашивания скучных текстуальных реалий, завлечения носителей массового сознания в гиперкритический дискурс; все это выглядит эффектно лишь через оперирование «популистской конкретикой». Сейчас, например, символом «транссексуальнсоти» эпохи или ее очередной реинкарнации мог бы стать любой иной фрик, вроде Мерлина Мэнсона или Пичиз! И что бы изменилось? Да, практически всё. Ведь тогда факт упоминания поп-короля прояснился: дело не в людях и не именах, а в методологическом подходе автора, радующегося обретению весьма удачной (и неопределенной) схемы. Способ вхождения в интеллектуалистский транс. С его помощью каждый феномен можно развоплотить, наложить новый неочевидный смысл.
Вот, что можно было бы выложить о покойном «короле фриков» по-бодрийяровски сейчас.
Первый опыт выродился неудачей. Транс-человек умер. Монструозный слепок с секулярного божества синтетики и силикона не устоял, не выдержал напряжения. Что называется «участки искусственных сочленений» закоротило, «органический» импульс угас в пока еще грубо подогнанных деталях-органах. Ни в застенках заговорщицких лабораторий, ни в катакомбах тайных государственных центрах, а на «наших глазах», на плоскостях мониторов проходил фундаментальный опыт. Эксперимент долгой мучительной подмены органического тела скоплением первоклассных («высококачественных» - для нашего века, далекого от технологического парадиза) протезов. Мы выдали ему карт-бланш вселенских масштабов: мириады «баксов», несравненный восторг и животную признательность, глобальный хорал восхищенных воздыханий. А он за нуминозной вывеской олимпийца, инопланетной жестуальной пластики, голосом электронных сирен, трансцендентным (ПЕРСОНА над расой, национальностью, вероисповеданием, полом) образом сверх-селебрити экспериментировал. Некогда, совместно с другой поп-коронованной особой, он считался символом андрогинной эмансипации, раскрепощения не локализованной сексуальности, разрыва половых идентичностей. Не важно, что за гуманитаристские категории (транссексуальность, гермафродит, андрогин) вертятся вокруг венценосных особ, «серый лорд» на этом не остановился и двинулся дальше в омут инфантилизма. Только эта игра «в ребенка» все более походила на смещение в положение андроида. Вот уж где «параноидальный андроид». Его телесность – высококачественный полимер, его рацион – медикаментозная диета, его место обитания – искусственная среда техногенных сказок и цифровых иллюзий…
Все это хорошо, только это уже было у Жана «Симпсона»…
Представленный текст своей категоричностью и эфемерным радикализмом говорит об интересной специфике сегодняшних дискурсов. Техногенный прогресс может не остановился и не замедлился, а течет своим ходом, но наши ожидания настолько неуемны и безответственны, насколько своей скоростной болтовней мы пытаемся предвосхитить его, будто бы ускорить, хотя заранее известно, что мы не способны на это. Отсюда столько вдохновенной прозы, декламирующей финалистские гипотезы, выискивающей ключевые, «знаковые», переломные моменты истории иль их руководящих персон. Люди питаются, опорожняются, спят, работают чуть ли не со строгостью регламентаций древних времен, а в голове (на знаковых просторах) бушуют апокалиптизмы, сверх-человечество, катаклизмы глобальной истории. То, чего пока нет, да и не предвидится в ближайшем будущем.
Ну, и, конечно, имя одержимого «фрика» окажется сейчас весьма конвертируемым знаком в этой информационной вакханалии. А давняя бодрийяровская трактовка останется уникумом среди множества: скучной, философствующей, патетичной, радикализирующей, эфемерной, и поэтому не востребованной. И действительно разве это похоже на реальность, уж только на какую-то совершенно неочевидную ее сторону. Хотя, грубо говоря, может ли одержимый неврозами и депрессией, «распутник, пьяница и наркоман» (из судебных свидетельств бывших друзей), обвесивший себя пластическими операциями, как дальний предок ритуальными побрякушками, стать символом транс-человечества, нового этапа человеческого бытия… Конечно, нет. Или, да, может, наверное, как и любой другой на этой планете.
Царство ему Небесное, если, конечно, Господь разделяет кое-какие его «нетрадиционные» взгляды.
PlayStation. Заканчивая общими вещами, стоит сказать, что наиболее адекватным мнением останется обывательское суждение. К примеру. Тысячи раз правы были фанаты, не верившие в Майкла-уголовника-скандалиста, потому что сам по себе он просто им был не нужен, не было заинтересованности в нем. Человек не нужен, а лишь артист (его «аватар», его «жреческие» обязанности, «сакральный» сценический статус). Поэтому так жестко отнекиваясь от потаенной жизни певца, некоторые из радикальных почитателей покончили жизнью всего лишь из-за утраты эфемерного, но очень влиятельного образа.