Ноги. Длинные, стройные, идеальной формы, но не такие противно-гладкие, как в рекламе, а исцарапанные, в синяках...

"Что это я пялюсь на ее ноги, как идиот?" — подумал Олег.

— Вербицкая, выйди из строя.

"Странно она ходит — с какой-то неуклюжей грацией, робко, но порывисто. В романе бы написали 'как испуганная лань'", — про себя отметил Олег.

— Ты опять проспала завтрак. В чем дело.

— Я не могла уснуть.

— Интересно, почему же ты не могла уснуть?

"Ах ты гад! Может, сейчас тебе объяснить, почему я не могла уснуть?

Вчера по расписанию было катание на лошадях, и ты подсаживал меня, и твои сильные и нежные руки держали меня за талию и случайно, конечно случайно, скользнули ниже, задержались на мгновение... А вечером, на танцах, я поймала твой взгляд. Он был такой тяжелый, что лагерные весы бы заклинило. Ты стоял в углу среди других вожатых и был такой красивый, что я чуть не потеряла сознание", — подумала Катя.

— Не знаю, почему я не могла уснуть, — пробормотала Катя. И ее плывущие непонятные глаза потухли.

Она развернулась и молча встала в строй. Линейка продолжалась, и начался новый день, а к вечеру Олега поймал староста группы Санек и, как-то подозрительно глядя ему прямо в глаза, отрапортовал: "Вербицкая не ест".

"Только голодовки нам не хватало..."

Уговоры ни к чему не привели. Катя глядела в одну точку, а когда он попробовал повысить голос, развернулась и просто убежала на своих длинных и стройных исцарапанных ногах.

За завтраком Катя сидела молча, перед ней стыла тарелка овсянки. Соседки по столу переглядывались, посмеивались. Санек гаркнул на них: отвяжитесь от человека, поели — валите. Олег дождался, пока ребята разойдутся, подсел к Кате.

— Катюня, малыш, ну съешь ложечку за маму.

Обнаружив перед носом полную ложку каши, Катя растерялась — и проглотила. Так Олег скормил ей всю тарелку. Между предпоследней и последней ложками Катя внезапно спросила, быстро и как-то сквозь зубы:

— А можно я сегодня на рисовании нарисую ваш портрет?

— Мне будет очень приятно, — честно сказал Олег. А что, ты рисуешь?

— Да я все понемножку. Рисую, стихи пишу, пою песенки. Родители хотели вырастить гармонично развитую личность.

Олег внимательно посмотрел на Катю и сказал как бы в шутку:

— Ну, им удалось.

Лучше бы он этого не говорил! Все уже угасшие надежды возродились с новой силой. Кормление с ложки, этот взгляд...

Уборщица вытурила их из столовой. Они опоздали на линейку. Это было начало катастрофы. Дальше события заскользили как снежный ком с горы. Любовь — такая штука — впусти маленький кусочек в щелочку, и она заполонит все пространство. Катя нарисовала портрет Олега. Вечером он пригласил ее на медляк, объяснив, что это знак признательности за портрет.

"Я сейчас умру от любви, — думала Катя. — Он держит меня за талию, он совсем близко..."

На следующий день начальник лагеря вызвал Олега к себе.

"Геннадий Кузьмич, полковник в отставке 53 лет. Комментарии излишни", — обреченно подумал Олег.

— Мне тут сказали, вы с девочкой, одной из ваших подопечных, так сказать, сблизились. Знаете, как это называется в армии? Внеуставные отношения. А вот вы хорошо понимаете, какой...

Из всей долгой речи противного солдафона Олег вынес одно: ему объявляют выговор.

— Все отстой, — объяснил он Кате, которая, конечно же случайно, тут же попалась ему по дороге. — Не надо нам общаться. У меня неприятности.

— Эх ты, — выдохнула Катя, развернулась и убежала в лес. Олег пошел к себе — достать заныканную бутылку красного, выпить глоточек и спрятаться от людей. Тут в окно резко застучали. В комнату ворвался Санек.

— Иди быстро, донжуан, сказал Санек на "ты", без всякого уважения к личности вожатого. — Там Катька топится. Она меня прогнала и пошла к озеру.

Мощные руки выдернули Катю из воды. Олег взял ее на руки и понес на берег. Катя прильнула губами к его груди через промокшую рубашку. Он посадил ее, вытер сопли прямо голой рукой. Она перед ним — в таком виде! Было очень стыдно.

— Завтра конец смены. Мне уезжать, — отрешенно говорила Катя, когда Олег отогревал ее у костра.

— А меня, наверное, тоже отправят. Уволят, — сказал Олег без особого сожаления.

Но его почему-то не уволили. Объявили выговор и оставили еще на два месяца.

Катя в сентябре кидалась на всякий телефонный звонок. Но звонил в основном Санек. Звал в клуб на дискотеку, на концерт каких-то панк-групп, в киношку. Катя иногда ходила, иногда нет, училась, пела песенки под гитару и рисовала один знакомый профиль в тетрадках. И вдруг в мае в телефонной трубке раздался почти забытый голос:

— Ну что, Катюня, в лагерь-то поедешь?

И Катя опять почувствовала, что земля уходит у нее из под ног.