Под катом выложены работы на конкурс "КРЫМ -ЛУЧШЕЕ МЕСТО В МИРЕ". Произведения выложены анонимно, под авторскими псевдонимами, в порядке присылания. Прошу авторов читать все и голосовать за лучшее. В этой ветке можно комментировать прочитанное. Голосование - ко мне в личку. Просьба помнить - голосовать могут только участники. За свою вещь голосовать нельзя. Поскольку работ немного - распределяем ТРИ МЕСТА. За первое место - бутылка крымского вина от меня. На голосование - неделя считая от сего момента.

_____________________________________

(без псевдонима)
==Крым, которого у меня не было.==

Ну не то, чтобы не было… Где-то в четыре года моя чадолюбивая бабушка, отправляясь в отпуск с другом-художником брала меня с собой. На юг. Как впоследствии оказалось, в Крым.
Но я почти ничего не помню. Обрывки воспоминаний перекатываются в голове, как морские камушки. Или стеклышки, окатанные морской водой, прекрасные и неверные, как фальшивые изумруды. И их всего-то ничего: горячий песок, волны, от которых убегают мои загорелые лапки, нагретая солнцем белая стена одноэтажного домика, оставляющая на ладошке след, если потрогать. Теплые алые помидоры, с лоснящейся кожицей, не на прилавке, а прямо на грядке в огороде. И сизый виноград. Руки так и тянутся оторвать от кисти маленькую ягодку. И бабушкины проворные пальцы, ловко шлепающие по нахальной детской хапалке. И еще бабушкин друг-художник пишет портрет хозяйского мальчика. Тот сидит важный, усталый от неподвижности, стреляет глазами по сторонам. И все.

__________________________________________________

zato4ka
==Уж если выпало в империи родиться==

Он и не заметил, как пришел на то самое место, где его арестовали впервые в жизни. Вот тут, под этой аркой при входе во двор старого дома, что стоит прямо у Приморского Бульвара, к нему - тогда еще восторженному и полному революционного задора мальчишке - тихонько подошли трое неприметных сыскных, аккуратно и крепко взяли за локти. Потом, после севастопольского каземата было еще много тюрем, ссылок, этапов. Были города и люди, революции и эммиграция, были публикации и даже появилась некая известность. Но всегда в нем жила эта земля, которую он в первый раз увидел с борта старенького "Плутона" шестнацатилетним юнцом. Увидел и влюбился навсегда. Все прошедшие годы он придумывал для этой земли волшебные города и заполнял их красивыми благородными людьми, парусами, шпагами, кринолинами.
И вот теперь он снова здесь. Нина уже договаривается о покупке маленького домика на солнечном восточном побережье. А у него есть возможность - такая долгожданная и невозможная прежде - просто побродить по земле своей мечты. Сравнить ее настоящую с той сказкой, которую все эти годы рождало его воображение. И наконец-то спокойно писать. Он был уверен впереди - долгие спокойные годы и множество книг.
Он шел мимо Графской пристани к неприветливому мартовскому морю и его губы шептали: "Зимой, когда от холода тускнеет лицо и, засунув руки в рукава, дико бегает по комнате человек, взглядывая на холодную печь, - хорошо думать о лете, потому что летом тепло". Он улыбался пронизывающему ветру: "И назову я это "Фанданго".
Он не знал, что смертельная болезнь уже поселилась в его истощенном теле. Александру Степановичу Гриневскому оставалось жить немногим больше девяти лет.

____________________________________________________

wasabi
==Воспоминания инженю==

Несколько лет назад меня послали в командировку в Симферополь. Командировка планировалась длительной, около месяца. Чтобы не терять времени даром, я решила познакомиться с каким-нибудь симферопольским мужчиной. Для этого я открыла сайт знакомств и просмотрела все симферопольские объявления. Все были однотипные, и заинтересовало меня только одно: "Маленький, худой, горбатый, косолапый, кривоногий познакомится с женщиной..." Я написала ему письмо. Он дал мне номер своего телефона, я позвонила. Ответил неадекватный моим ожиданиям приятный голос. Мне назначили свидание.
В назначенное время ко мне подъехала грязная, заезженная машина марки "Таврия". Мужчина из машины не вышел. Заглянув внутрь, я поняла, что объявление было достаточно правдивым. Но отступать было некуда - меня же предупреждали. И я села в машину.
- Поедем в Алушту, - сказал он мне. - Мне нужно по работе.
Из Алушты мы поехали на восток по жуткому серпантину. Водитель был лихой, день прекрасный, и все было замечательно. Мужчина посмотрел на меня и спросил:
- Ты знаешь, что такое счастье?
- Знаю, - сказала я. - Счастье - это сейчас.
Тем временем мы подъехали к каким-то воротам, оставили машину и пошли пешком. Вокруг был прекрасный парк с тропическими растениями. Он остановился и сказал:
- А для самого-самого полного счастья что тебе надо?
- Для самого полного счастья мне нужно море! - ответила я.
- Вот! - сказал он и раздвинул руками кустарник.
В двух шагах от нас было море.
Был прекрасный, теплый и солнечный сентябрьский день. Небо было не просто голубым, а по-особенному голубым; и море было по-особенному синим. Перед нами была совершенно пустая набережная. Чуть вдалеке в море выдавался пирс, и прямо на нем стояли алые паруса!
Через несколько месяцев мы с ним общались в аське. Он спросил:
- Ты помнишь Коктебель в середине сентября?
- Помню, - написала я. - там были алые паруса.
- Почему ты пишешь Алые Паруса с маленькой буквы? Это же мечта!
- Ну это ведь твоя мечта, ты и пиши с большой.
Больше он мне не писал.

__________________________________________________________

Татьяна Наумова
==Пульс==

В воздухе пахло ванилью. Странный сладкий воздух, сырой, почти мокрый, вырывал из памяти какие-то смутные, едва различимые картины... когда это было? Он стоял возле парапета, опершись на влажный до черноты камень. Черная куртка, кофр у левого бедра, потертые до шелкового блеска джинсы. Курил. В полупрозрачном утреннем воздухе дым собирался в замысловатые фигуры; струйка делилась на несколько завитков, и ему казалось, будто на кончике сигареты тени и фигуры сплетались в замысловатом танце.
Работа закончилась, до поезда почти сутки. Восемнадцать с половиной часов полу-зимнего холодного Крыма, пустых ялтинских улиц, и сырого ванильного воздуха. Лишь единожды до сих пор воздух был таким, но вспомнить когда и где ему не удавалось. Воспоминание, нечеткое и ускользающее, рассеивалось от малейшего усилия, как струйка дыма на кончике сигареты.
Вокруг было слишком тихо. Даже чересчур. Иногда ветер со стороны моря приносил обрывками неясный шум, и тогда мир на короткий миг оживал. Но шум затихал, и тишина становилась слишком густой - ему казалось, что тиканье наручных часов заглушает стук его сердца. Тик... Так. Эхо.
-------
Пустынные тротуары плелись и расползались в разные стороны. Слабые блики, отражающие бесцветное небо на мокром асфальте, создавали иллюзию бездонной глубины под ногами, и ей казалось, что от касания ее каблуков на поверхности асфальта расходятся круги. Тук... тук. Она оборачивалась, но кругов не было. Улыбалась, смущенно опуская голову, будто стыдясь собственной наивности. Иногда вдруг останавливалась, и смотрела вдаль, щурясь и вглядываясь куда-то сквозь пространство.
Она любила приезжать сюда зимой. Вдруг бросала все, покупала билет, и пропадала два дня в узких лабиринтах ялтинских улиц, между слепых утренних фонарей и нелепых пальм в мокром снегу, пустых маршруток и редких прохожих. Она любила ее такой. Пустой. Одинокой и беззащитной... чистой. Настоящей.
-------
Он докурил, и оглянулся в поисках урны. Над головой высились заостренные силуэты старой церкви, резкие, контрастные, почти черные на фоне белесого неба. С холма вниз открывался вид на город. Пустой город. В это время суток здесь никого не бывает... в это время года здесь никого не бывает. Он расчехлил камеру, и прислонился к холодной стене. Шорох куртки отчетливым эхом разлетелся вдоль шершавой кладки. Щелкнул затвор. Он любил бродить один – впрочем, как и работать. Но сейчас совершенно пустой город нагонял на него тоску. Ни души.
-------
Она поднималась по старым ступеням, слегка касаясь пальцами невысокого парапета - влажный до черноты камень ледяным касанием обжигал ее руку. За ним вниз по пологому склону теснились деревья в промокшей выгоревшей листве – то ли осень, то ли весна, не разобрать. Здесь путалось время...
-------
Он любил свою работу... это как воздух. Щелчок затвора как удар сердца. Он не считал их – ни те, ни другие. Он любил жизнь.
Опустился на колено, и навел фокус. Щелчок. Еще один. Обернулся, не опуская фотоаппарат. Повернул кольцо фокусировки. Прямо в видоискателе камеры, за анфиладой ступеней, спускавшейся вниз, он увидел ее. Она поднималась с колен, расправляя полы плаща. Трехкратный зум позволял разглядеть тонкие черты лица, мягкий подбородок и резко очерченные скулы. Она поднималась по ступеням, улыбалась, опуская глаза вниз, будто стесняясь собственных мыслей. Машинально опустил камеру – ее лицо отдалилась так сильно, что он перестал различать черты. Спохватился, и поднял камеру снова. Щелчок. Еще один. Легкая, трогательная... как птица; он боялся ее спугнуть. Она не видела его, и это позволило выиграть время. Минуту, может быть две.
-------
Она наклонилась, чтобы поднять высохший кленовый лист. Ступени поднимались вверх, оканчиваясь плоской площадкой, но она ее не видела. Увлеченная собственными мыслями, она касалась рукой парапета и считала ступени. Раз, два... она склонила голову, прислушиваясь к звуку собственных шагов. Под ногами шелестели опавшие листья. Три, четыре... ветер приносил со стороны моря обрывки неясных звуков... пять, шесть... семь. Ступени заканчивались... восемь.
Он стоял на открытой площадке, прислонившись к парапету, и смотрел на нее в упор. Правая рука, в которой он держал камеру, опустилась, и ремень едва касался земли. Внизу расстилался пустой беззащитный город, чистый и свежий, каким он бывал только зимой. Она смотрела в его глаза, едва ли не кончиками пальцев ощущая повисшее в тишине ожидание. Тик... так. В воздухе пахло ванилью...

___________________________________________________________________

макс ферпер
Те ракушки...

..Те ракушки, что сонное море
разложило рядком у воды,
на своё разнесчастное горе
растащили, не видя беды,
подмосковные бледные дети.
Рассовали в карманы штанов...

Море, тихо зевнув на рассвете,
поднялось на локтях бурунов,
шевельнуло большими плечами,
потянулось с мыска на мысок...

И увидело голый песок.

Ах, как чайки тогда закричали!
Море сморщилось вдруг. Задрожало.
Откатилось. Вскочило опять.
По сырому песку пробежало,
погналось... да куда - догонять?
И заплакало голосом, полным
всех обид, нанесённых с земли...

Дети встали, увидели волны
и кататься на волнах пошли -
до штанишек, лежащих на пляже,
не смогла дотянуться волна.

Берег делался уже и глаже,
тёмный ил поднимался со дна...
Море плакало, лёжа в постели,
ветер выл, начинался прилив
и солёные слёзы летели
на ладони прибрежных олив.
Как больной слабоумный в палате,
белой пеной плевался прибой...

Дети с моря ушли на закате
мимо садика в дом голубой.
И до этого самого дома
сквозь колючки, кусты и песок,
море, горькой обидой ведомо,
совершить порешило бросок.
И, казалось, уже замирая,
под последний измученный всхлип,
вдруг качнулось от края до края,
подхватило и камни, и рыб...
Как оно в темноте бушевало!
И гремя и стеная, вставал
из-за чёрного грозного вала
новый грозный грохочущий вал!
Наконец разбежалось и встало
на дыбы, захлестнув облака...

И, обрушившись вниз, не достало...
Хоть казалось, что трудного мало,
хоть крылечко, дразня, подступало
прямо к самой полоске песка...

Дети вышли из домика утром
поздороваться с морем. Оно
стало тёмным, холодным и мутным,
словно вжалось в избитое дно.
Дети молча ходили кругами
и, вздыхая в неясной тоске,
зарывали босыми ногами
мёртвых рыбин в холодном песке.

____________________________________________________________

макс ферпер
Мы стояли у моря...


...Мы стояли у моря. Был жаркий азовский июль.
Я ходила на рынок. Песок был горячим и белым.
И холодную брынзу из белых огромных кастрюль
доставала торговка с обветренным бронзовым телом.
По ночам, засыпая, мы слушали: где-то в траве
стрекотали цикады, напившись закатного света...
Отчего-то так вышло, что в глупой моей голове
только бронза и брынза остались от этого лета.

_______________________________________________________________