[показать]

Я — маленькая беспокойная гиена, живу в городском зоопарке.


Каждый, кто подходит к моей клетке и читает слово “гиена”, деликатно морщится. Я не подаю вида и продолжаю деловито сновать взад и вперед. Экий народ, право. Гиены ничуть не лучше и не хуже остальных животных, просто у каждого свое место и дело, у каждого своя судьба. Что с того, что я питаюсь падалью? Если бы я питалась пирожными, то все равно судьба моя рано или поздно загнала бы меня в мою клетку, которая отныне стала моим домом... Если б домом! Служитель, собака такая, пахнущий вечным перегаром ублюдок, норовит шарахнуть меня метлой, когда убирает у меня. А что за кормеж! Падаль, ей-богу, лучше.

Обожаю рассматривать посетителей. Еще неясно, кто на кого глазеет, изучая. В конце концов, не мы к ним бегаем, а они к нам.

Я пытаюсь убедить себя в том, что ненавижу их. Но с каждым днем все с большим ужасом понимаю, что моя извечная звериная ненависть растворяется, когда эти смешные создания начинают топтаться за оградительным барьером. Мне хочется завилять хвостом. Но я гиена все-таки, а не собака.

Всем известно, что за барьер лазать нельзя. Но они лазают, и будут лазать. Пугать, кидать камнями и палками, строить рожи. Идите строить рожи в обезьянник, уважаемый. Там вам будут рады, а меня ваши ухищрения не трогают. Если даже затронут, я вам этого не покажу, собаки такие.

А вон тот посетитель немного не такой, как другие. Очкарик, славный такой. Вдумчивый. Еще не совсем взрослый, но уже не детеныш. Подрастеныш. У моей клетки часто останавливается и смотрит, смотрит... Гипнотизирует, что ли? Приходил тут один гипнотизер из цирка, тоже глазел. “Номер, - говорит, - один готовлю, подопытные животные нужны”. Директор зоопарка говорит : “валяй”. Ну, этот бедолага давай на меня пялиться. Через полчаса сам убежал. “Неперспективная, - говорит, - особь”. А у самого волосы встопорщились и уши заострились, я видела. И в глазах красноватые огоньки зажглись. Еще часик посидел бы у клетки, и убежал бы отседа готовой гиеной.

А подрастенышек мой очкастый опять здесь. Смотрит, да ласково так. На меня, на гиену. Как мне захотелось стать домашней кошкой. Но я бы не смогла. Я — гиена. Чего он во мне нашел? Я совсем облезла в этой своей клетке. Уши торчат, шерсть потускнела, хвост свалялся. Господи, а он все смотрит. Неудобно как. Взгляд такой смешной через эти очки.

Сегодня я впервые не огрызнулась на служителя. Мясо лапой потрогала — есть, право же, не хочется. И не потому, что оно такое тухлое и противное, все в соре и в опилках как всегда — а так, не хочется, и все. И так хорошо.

Подрастеныш, я чуть не сказала, что из тебя вышел бы отменный дрессировщик. Нет, нет, они все жестокие. А ты просто животных любишь. У тебя дома, наверное, рыбки есть или попугайчики, а, может, пудель. Заглянуть бы хоть одним глазком.

Ты... лезешь через барьер. Прошу тебя, не делай этого. Там же написано. К хищникам за барьер лазать воспрещается! Я кричу тебе это, а все смеются, слыша только мое жалкое тявканье. Ты мне что-то протягиваешь. Это конфета. Мне часто бросают конфеты, и я успела привыкнуть к чужому для меня вкусу. Твоя рука сквозь прутья просунулась в клетку. Невозможно не взять, когда суют чуть ли не в нос... Жадно хватаю. Это изумительная конфета! Вкус такой, что просто мутится разум! Но что это? Ты смертельно бледнеешь. Я смотрю на твою руку, и вижу... что на ней недостает мизинца. Это сделала я. Но я — гиена. Я всякое лакомство рву вместе с пальцами! Ты должен был это прочитать...

Ночь. Я не могу спать. Я бегаю по клетке, скулю и тявкаю. Глупый очкастый подрастеныш! Ты лишился всего лишь мизинца, а я — души! Прожить без мизинца можно, а я... как же мне жить теперь без души?! Почему я не скорпион, я бы вонзила жало себе в спину! Зоопарк взбудоражен. Городская темнота наполняется жуткими звуками джунглей. Джунгли! Где ты, моя свобода?! Чтобы скрыть слезы, я хохочу, хохочу, хохочу!!!

Я встречаю рассвет на ногах. Вид у меня, наверное, страшен — я изгрызла все прутья, а они. Собаки такие. Железные. На них осталась моя кровь и клочья шерсти. Как хорошо, что сегодня в зоопарке выходной, и никто не увидит меня в таком жалком виде... Но из туманного утра появляются двое, они идут прямиком к моей клетке. Толстяк директор и небритый незнакомец в ватнике. Убирайтесь вон!!! Я заливаюсь тонким лаем и бьюсь тощей грудью о железные прутья. На моих изодранных губах закипает слюна и клочья пены падают на грязный пол... “Ну, так и есть — сбесилась!” — сплюнув, говорит небритый. От него резко пахнет псиной и кошатиной. Тут взбесишься! Из последних сил кричу, чтобы оставили меня в покое. Небритый профессионально вскидывает ружье... Я подпрыгиваю от радости, а они думают, что у меня — агония.

Говорят, животные не понимают того, что они умерли. Я подумаю об этом на досуге, а теперь... Скажи, небритый, пахнущий псиной и кошатиной, не видишь ли ты тень от моих клыков, плывущую рядом с твоей глоткой?