Это цитата сообщения Мальчик_МыШ Оригинальное сообщение

Повесть о потерянном человеке...



Я сел в машину на переднее сиденье, оперевшись локтём на окно. Отец сел рядом за руль, хлопнув дверцей. Машина тронулась…я порылся в бордачке, добыл спички, вынув одну из коробка, на котором было написано слово «Балабановские», бросил спичку в рот, прикусив зубами… Дурацкая привычка, спасающая от безделья… Я снова посмотрел на спичечный коробок, повертев его и так, и сяк. Снова прочёл слово «Балобановские» и стал мысленно составлять из этого длинного слова маленькие…набралось прилично, начиная с таких банальных, как «лоб», «бал» и «сок», и заканчивая длинными, как «собака» и «колбаса». Я хмыкнул себе под нос, криво улыбнувшись и перебросив спичку к краю губы…
- Интересно, - вслух произнёс я, - составлял слова…и когда составил слово «собака», тут же мысленно родилось «колбаса»…это совпадение или это ассоциативное мышление? – и я посмотрел на отца, продолжая мусолить спичку во рту.
Его взгляд был устремлён на дорогу, лицо немного строгое, но спокойное.
- Думаю… - задумался он, - ассоциативное мышление.
- Я рассказывал тебе историю, когда я гулял по центру и увидел палатку с надписью «Стар догз»? Знаешь, что тогда породило моё ассоциативное мышление?
- Ну? – буркнул отец…
- Старые собачки, - ответил я, улыбаясь, - я не мог спокойно смотреть на людей, которые подходили и заказывали себе этих «старых собачек»…
- Какую-то неаппетитную тему завёл… - буркнул отец.
- Могу ехать молча, не вопрос, - ответил я и отвернулся к окну.
Я смотрел в окно, на пролетающий на скорости пейзаж, который медленно начинал сменяться…городские постройки плавно превращались в маленькие косые деревянные домишки. Я люблю смотреть на старые дачные домики, они вселяют в меня какое-то странное ощущение, смешанное чувство греющей тоски о чём-то давно прошедшем и уютном.
- Ты опять жрёшь спички? – вдруг недовольно спросил отец.
- Да…какие-то проблемы? – сдвинув брови, недовольно произнёс я.
- Это у тебя будут проблемы! – громко гаркнул он.
- Бать! Опять начинаешь гнать! – крикнул я, выбросив спичку в окно.
- Ты знаешь из чего делают спички? Это не спички, а сплошная таблица Менделеева! – и он стукнул по рулю.
- Блядь, тебе-то что? Ты знаешь, из чего колбаса сделана, которую ты жрёшь по утрам и вечерам? – надавливал я с агрессией в голосе.
- Я сказал – хватит жрать спички! Мне надоело это твоё дебильное занятие!
- Останови, я выйду… - нахмурился я.
- Сидеть! – гаркнул он, - я сказал. Привезу тебя…мать ждёт нас всех…ты опять хочешь испортить ей настроение?
- А разве бывает такое, что я его не порчу? – спросил я, выдавив на лице ехидную ухмылку.
Отец промолчал.
- На сколько дней эта мука? – спросил я, снова беря в руки спичечный коробок.
- Не знаю…около недели…мы пригласили Еву с Катей…
Отец недоговорил, потому что я резко перебил его:
- Оу… - завыл я, картинно запрокидывая голову, - опять Катя…точнее не опять, а снова… Она будет ходить за мной по всему дому…и мне ни скрыться, ни спрятаться, ни деться…
Отец вдруг улыбнулся…Я заметил, что он всегда улыбался, вернее его веселило, когда меня что-то конкретно доставало…это, своего рода, здоровый садизм с его стороны.
- Я понимаю, Ева – ваша давняя подруга, но Катя…неужели Ева везде таскает её за собой…хоть бы раз оставила дочуру дома…
- Я пригласил Славу с сыном, - добавил он, - ты ведь помнишь Женьку? Славка отправлял его на несколько лет учиться заграницу. Вот он вернулся недавно, поэтому решил, что вам будет интересно пообщаться. Надеюсь ты постараешься быть гостеприимным, развлечешь молодёжь, чтобы они не тушевались.
- О да! – съязвил я, вновь бросив спичку в рот, - Сайонара, мои чудные выходные на даче! - я хохотнул себе под нос, - Может, мне поиграть с ними в шахматы, шашки… в домино?
- Если тебе будет угодно…
- Я понял… - кивнул я и замолчал, уставившись вперёд на дорогу.
Я вспомнил дядю Славу, это давний отцов приятель с работы. Они вечно ездили на рыбалку…ещё у него сын, Женька…надо же, я даже помню, как его зовут. Мы с ним дружили в детстве, он немного старше меня, вечно нас возили везде за собой наши папани. И летом они приезжали к нам на дачу погостить…не видел Женьку лет 7. Неизвестно, что это за тип сейчас. Тогда мы с ним отлично ладили, сейчас …это может быть «кот в мешке».
Я вздохнул, решив, что постараюсь выдержать и не сбежать с дачи из-за всех этих людей. Это же стабильное мероприятие, которое устраивают мои предки, и я стоически выдерживаю это всякий раз. Я должен, чтобы мать не закатывала истерики, не заводила отца, а он не заводился и не срывался на мне.

Наш старенький, поцарапанный белый Nissan остановился возле забора. Я распахнул дверцу, сильно хлопнув ею, в душе желая, чтобы Nissan развалился.
- Не понимаю, почему ты его не продашь или не отдашь кому-нибудь сильно нуждающемуся? Я никогда не понимал двух вещей в тебе, - процедил я, - любовь к этой тупой белой тачке и к моей матери.
Отец посмотрел на меня сквозным взглядом, словно мимо и проговорил, будто успокаивая самого себя:
- Она красивая женщина…
Я покачал головой. Ничего не ответил ему…Что я мог ответить? Любовь зла?
Я сунул руки в карманы протёртых, свободно болтающихся на мне джинс, ссутулился и поковылял к калитке, глядя под ноги и оставив отца наедине с его «второй любовью».
Я нагнулся и заглянул в отверстие в калитке, пытаясь понять, есть ли кто живой в саду…показалось, что никого. Тогда я одной рукой распахнул её, войдя в сад…
Дом…мой чудный старый дом из тёмного дерева, почерневшего от дождей, утопал в саду, яблони склонились вокруг него, кривляя стволами, как восточные танцовщицы. Вдоль сплошного деревянного забора росли густые кусты ежевики. Пионы, которые сажала мать, сейчас пышно цвели, бардовые лепестки сыпались на дорожки, на которые то и дело со стуком падало очередное жёлто-зелёное яблоко.
Я недоверчиво посмотрел вверх, на деревья. Почесал затылок, думая, как бы тут не стать в одночасье Ньютоном, и прошёл вперёд по дорожке. Проходя мимо окна, которое вело на кухню, я остановился, увидел там силуэт матери и постучал по стеклу. Раздался её довольный голос. Я пошёл дальше, завернул за дом. На широченном крыльце, состоящим всего из двух ступенек, появилась дыра. Видимо, кто-то уже провалился в неё. «Старые доски не выдержали дядю Славу!», - подумал я и ухмыльнулся. Я всегда ухмыляюсь и смеюсь над людьми. Считаю, что это самое интересное и единственное, что с ними можно проделывать.
Навес над крыльцом был весь обвит диким виноградом…Я остановился, повернувшись к дому спиной, глубоко вдохнул августовскую прохладу, дав ей наполнить мои лёгкие. Я так люблю это место….я обожаю этот дом…он напоминает мне фильмы Тарковского. Такой же мелодичный, неспешный и остро красивый в своей старости и отчуждённости.
Тут из дома ко мне вылетел наш пёс Ллойд, чёрный доберман, такой поджарый, крепкий, как отлитой из металла. Многие боятся доберманов, но этот спокойный малый, он повилял своим обрубком хвоста, ткнув острой мордой мне в ногу. Я похлопал его по загривку, и он тот час убежал назад в дом.
- Ну, что ты стоишь там? – послышался недовольный голос матери, - где папа?
- Машиной любуется, - вновь съязвил я.
Она огрела меня, словно в шутку, полотенцем, я прошмыгнул внутрь, она же вышла в сад. Видимо, пошла за отцом. Да…по ходу ненависть к нашей машине – это единственное, что объединяет меня и её.
Я вошёл на веранду.
Едва дядя Слава завидел меня, тут же начал свою «обычную песню»:
- Марик! Какой ты тощий! Тебя мамка не кормит?
- Не кормит, дядя Слав. Все продукты уходят в папу. Я спичками питаюсь, - я осклабился, махнув головой, сбрасывая упавшие на глаза волосы.
- То-то по тебе видно…и на что только девки зарятся? – хохотнул он.
- Ни на что… - бойко ответил я. – Зарится не на что.
- Ну ладно…ладно… - сменил он свой тон, подумав, что обидел, подошёл ко мне, потрепав по растрёпанным волосам, и удалился вслед за матерью в сад.
Я осмотрелся. В проёме коридора стояла Ева, как всегда крашенная в яркий рыжий цвет. Её вьющиеся волосы были огненными, лицо выдавало возраст, морщинки в уголках глаз, но смешные веснушки, как у мелкой девчонки. Всегда на высоких каблуках, плечи завёрнуты в шаль. Из-за её спины выглядывала Катька. Она помахала мне рукой, улыбаясь во весь рот. Честно сказать, она вообщем-то неплохая…и улыбка ей идёт. Она похожа чем-то на мать, разве что не такая рыжая, а каштановая, такая же бойкая и активная…хохотушка. Она всегда смеётся рядом со мной. Может, просто потому что это я - унылый клоун, или потому что она сама по себе такая…
Затем из коридора на свет вышел высокий парень, выше меня, с вьющимися тёмными волосами ниже подбородка. Он остановился рядом с Евой и Катькой, сложив руки на груди. Строгий взгляд его устремился оценивающе на меня.
Я немного замялся, поняв, что это Женька, но уже не тот, которого я когда-то знал, с которым мы носились по саду, бросаясь упавшими яблоками, и лазили по деревьям. Это был совсем другой человек и мне не нравилось, что он смотрит на меня с высока… « с высока…, - повторило моё сознание, навящиво продолжая фразу из детской книжки, - с высока… как важный граф, на меня смотрел жираф…».
Голова породила этот детский стишок, и я вдруг, сам того не осознавая, неудержимо рассмеялся, схватившись за лоб…На веранде стояла гробовая тишина, и лишь мой бурный неудержимый смех сотрясал полки, деревянный пол, заострённый уши лежащего неподалёку Ллойда и пауков в паутине по углам. Все смотрели на меня, как на ненормального…Женька оценивал меня, молча. Отсмеявшись, я хлюпнул носом, сдвинул на один бок растрепавшуюся чёлку, кхекнул, и уставился на Еву. Ну, просто потому, что мне надо было куда-то посмотреть.
- Марик, вот ты дурак или как? – хохотнула она.
- Ева! Вот за что тебя люблю я! Рыжая, ты всё называешь своими именами! – я почесал пузо, оголив худой живот и прорекламировав обществу полосатые трусы.
Я сделал это намеренно. Я люблю иногда просто так пошокировать малёк публику, хотя бы таким невинным образом. Пусть сейчас Катя зайдётся в душе безмолвным экстатическим воплем. Я зло улыбнулся.
- Ты так и будешь тут стоять и эпатировать публику? – надменно спросил Женя.
- А вы так и будете смотреть? – и я посмотрел ему в глаза.
Он не нашёлся, что ответить, и я продолжил:
- Публика алчет хлеба и зрелищ! – и я театрально поклонился.
- Хлеб бы не помешал, - бросила Ева и ушла на кухню.
Катька тут же подбежала ко мне, как всегда улыбаясь и демонстрируя свои зубки.
- Знаешь, - начала она тараторить и тут же подхватила меня под руку, ведя куда-то прочь мимо Женьки, который продолжал сверлить меня взглядом. Взгляд этот мне не нравился. Я предпочёл пойти с ней, как послушная овца, нежели стоять напротив этого «великого ценителя».
Она показывала мне книжки, которые прочла и привезла для меня, чтобы я просвещался. Это её традиция – каждый раз привозить мне книги. Я честно их читаю, те, которые мне не нравятся, я не дочитываю до конца, и говорю ей об этом. Она обычно смешно хмурит брови и говорит что-то типа: «Странно, странно, а, может, ты упустил что-то?». Она смешная, в такие моменты напоминает мне какую-то учительницу младших классов, которую саму ещё надо долго учить.
Родители мои, по-видимому, решили, что успешно женят меня на Катерине. Мне смешно, потому что это будет очередное их расстройство по моему поводу. Я вновь не оправдаю их надежд, не оценю их доверие ко мне и т.п. Я слышал эту «песню» много раз, послушаю и ещё.
Вскоре я нашёл повод смыться в сад, но Катька не давала мне покоя и там…Она, как щенок, заглядывала мне в глаза, внимательно выслушивала весь мой сарказм в её сторону, делала вид, что ей не обидно, она постоянно улыбалась и смеялась. Казалось, что у неё просто истерика только от одного моего вида. Я начинал доходить до состояния крайней недружелюбности. Так всегда было. Чем больше она за мной ходила хвостом, тем больше я бесился, тем больше изо рта моего лилось омерзительных слов. Сначала какие-то шутки, потом злые шутки, потом напрямую оскорбления. Но казалось, чем больше я говорю гадости, тем больше она привязывается ко мне. Это какой-то парадокс, абсурд, но я вольготно чувствую себя рядом с ней, потому что могу позволить себе любую колкость или откровенное хамство.
В какой-то момент я начал переступать грань. Она начала говорить со мной, как моя мама, объясняя, что да как, рисуя мой психологический портрет. Я взвился от ярости и наорал на неё, сказав: «Пошла вон!». Она посмотрела на меня так…как смотрит змея перед броском. Потом, резко развернувшись, гордо ушла по дорожке в сторону дома. В этот момент я заметил, что Женька направляется к «домику на огороде» и внимательно, с грозным видом, наблюдает за этой сценой.
- Чего рожа недовольная? – спросил я, нахмурившись, - Вали в сортир! – и указал, как товарищ Ленин, направление.
Женька промолчал, кажется, покачал головой, что-то сказал себе под нос и скрылся за кустами крыжовника.
Ллойд подбежал ко мне, сопровождая по саду. Он был, по крайней мере, нем, ничего не говорил. Меня это вполне устраивало, потому что все остальные так и норовили сказать что-то. Я не знаю почему, но порой человеческая речь выводит меня из себя. Нетерпимость к людям? Может, и это имеет место быть…
Вечером за ужином я сидел понурый. Все собрались по обычаю за большим круглым столом на веранде. Ллойд лежал на полу, положив морду на лапы, поглядывая на происходящее из-под коричневых собачьих бровей. Я ковырял вилкой недоеденный салат, исподлобья поглядывая на беседующих людей. Ева смеялась, слушая рассказы дяди Славы, Женька тоже улыбался, периодичсеки дополняя рассказы отца. Моя мать, довольна потягивала чай, Катерина, не обращая на меня никакого внимания, слушала разговоры с улыбкой на лице. Я посмотрел на Женьку и подумал… наверное, Катерина теперь переключится на него. Он такой весь из себя серьёзный и галантный молодой человек, уж он-то не будет хамить. Плюс к тому внешность у него более взрослая и респектабельная…Нормальное телосложения, он не такой костлявый, как я, высокий, вполне атлетический, глаза у него зелёные, волосы тёмные. Он гармонично смотрится. И одет со вкусом. Плохими манерами он не блистал, кои я демонстрировал в избытке. Да, определённо. Катька западёт на него…вот и гора с плеч. Будут ходить вдвоём, гулять в обнимку, а потом поженятся. Я улыбнулся своей тарелке. Какое-то внутренне облегчение охватило меня, даже настроение повысилось. Я покачнулся на стуле, поставив одну ногу на сиденье стула, полез рукой в карман джинс, изъял оттуда спичечный коробок, быстрым движением добыл спичку и сунул в рот, криво улыбаясь столовым приборам. Как вдруг до моего слуха донёсся голос моей матери.
- …Ну с Мариком у нас просто беда, он чем взрослее, тем дурнее. Паш, ты помнишь, какой он был чудесный мальчик? – спросила она, обращаясь к отцу.
Отец закивал. А потом заговорил:
- Он не может нормально учится в университете… за эти пару лет он сменил несколько ВУЗов.
- Мозги плохо варят? – спросил Женька, надменно глядя на меня, хотя вопрос этот был направлен моему отцу.
- Не знаю, что там у него вообще в голове, но вот ему везде не нравится, все у него глупые, все недостойные, везде неинтересно, он у нас в поиске. Решил быть вечным студентом, сидящим на папиной шее. Сначала он поступил на факультет изобразительного искусства. Потом перевёлся в другой ВУЗ на дизайн, потом сказал, что дизайн – это псевдо наука, ушёл, пошёл в другой художественный ВУЗ.
- Ну, он у вас такой творческий… - заулыбалась Ева, подмигнув мне, пытаясь смягчить накалившуюся ситуацию.
- По мне лучше бы он пошёл учиться на экономиста. Уже бы деньги зарабатывал. Это не профессия, что он может? Как он будет деньги зарабатывать? – взволнованно начал отец.
- Уже был бы банковским служащим, - встряла мать.
Излюбленная тема моего отца…сейчас начнётся… - подумал я.
- Выглядит, как обалдуй, посмотри на него, вот вам пример раздолбайства!
Отца понесло, его всегда несёт с этой темы, мать вторила ему эхом. Я качался на стуле, чувствуя, что моё эго закипает, что ещё слово и я выйду из себя… Тут до моего слуха донеслось словосочетание, повергшее меня в ступор…
- Повтори-ка? - сожмурившись, проговорил я.
Все застыли с взволнованными лицами…зависла неприятная тишина… Я подскочил с места, громко выругавшись:
- Педерасты вы все!
Пнул ногой стул, который с грохотом повалился на дощатый пол, и направился к распахнутой двери, как до моего слуха донёсся голос Женьки:
- Педераст тут только один, это ты! – гулко отозвалось это слово в помещении, прокатилось по стенам, отразилось от глиняных горшков на полке, ударило меня в голову. Я на миг остановился, но тут же стремительно вышел вон, едва не провалившись в дырку на крыльце.
Я направился к задней калитке, мечтая быстрее покинуть это место «надругательства» над моей персоной. Я шёл мимо густых зарослей ежевики, она буйно росла вдоль забора, на ветках висели тяжёлые и крупные ягоды чёрного цвета, я невольно остановил на них свой взгляд, проходя мимо. Всё внутри меня сжалось и одновременно вскипало. Как же они все меня ненавидят и презирают! Да пошли бы они все… - голова моя взрывалась от ненависти к ним. Я был страшно зол, и кулаки мои чесались навалять кому-нибудь. Я ударил кулаком в забор, он сотрясся. Но выдержал. Рука сильно заныла, содралась кожа на костяшках, выступила кровь, а мне хотелось ударить ещё и ещё. Я сдержал свой гнев, отпёр калитку на задний двор и вышел. Меня обдал прохладный ветер, встрепав мои чёрные волосы, я невольно зажмурился, прошёл по высокой желтеющей и колышущейся на ветру траве. Сел на землю, где трава была притоптана, а напротив меня лежали старые доски на выброс, пиленные сухие ветки и стопка выцветших жёлтых газет. Я полез в карман за спичками…и не долго думая, развёл костёр, с яростью подкидывая в огонь жёлтые истлевшие листы. Я смотрел на языки пламени и думал о том, зачем люди встречаются. Зачем они заводят семьи, заводят детей, которых ненавидят, которых не хотят даже попытаться понять. Живут и ненавидят друг друга или лишь делают вид, что ненавидят, чтобы было интересней жить. Почему не дадут жить другим так, как хочется, почему пытаются приравнять всех под одну гребёнку, веря, что у всех одинаковые ценности, одинаковые принципы, одна мораль…
Я думал. А мне под ноги летели искры, обгоревшие угольки догорали у меня под ногами, как маленькие куски метеорита, я ковырял длинной палкой в костре, и жар его обдавал мои ноги, поднимался к лицу, к моему вечно суровому лицу, которое если и улыбалось, то хитро и недружелюбно, выражая своё превосходство. Я сел на корточки…сзади послышались шаги…кто-то сел рядом со мной…краем глаза я увидел, что это Катька. Я не повернул головы, ничего не сказал…да и должен ли я был что-то говорить, когда это она пришла к моему костру.
- Чего всё время бесишься? – спросила она.
Я опустил голову, ничего не ответил…смотрел под ноги, вороша угли палкой…зависла тишина, был слышен лишь треск углей и шум ветра, играющего листвой, да отдалённое воронье карканье.
- Почему ты такой злюка? – спросила Катерина, игнорируя моё упрямое молчание…
Я на секунду повернул к ней голову, проронив:
- Но ты же всё равно любишь меня и таким…
Она вдруг громко рассмеялась и обняла меня за плечи.
- Какой ты дурак! – проговорила она, - Ты такой мелкий, ты, как злой ребёнок…детей нельзя ругать! Их надо любить…
-Хм, - хмыкнул я, - ты сама поняла, что сказала?
- Я-то да…а вот ты часто не понимаешь, что говоришь, ты даже не задумываешься…
Она увидела у меня разодранные костяшки на правой руке, взяла мою руку в свою и начала гладить между пальцами…
Я тихо сидел, понуро смотря в огонь, ощущая её лёгкие прикосновения, наблюдая, как огонь облизывал сухие ветки. В моей голове крутились мысли, но злости я не чувствовал. Она отступила, отдав место пустоте…пустоте внутри…
Катерина ушла через какое-то время, оставив меня одного. Я же просидел до поздней ночи, наблюдая затухание огня, наблюдая его медленную смерть. Домой я вернулся, когда все спали. Я плюхнулся прямо в одежде на диван на веранде, завернулся в плед… и очень скоро уснул…

Утром яркий свет разбудил меня, я повернулся на бок, пытаясь найти часы…По ходу, было раннее утро, потому что все спали, я не слышал ничьих шагов, ничьих разговоров…в доме царила тишина и лишь ветки царапали крышу, и слышны были удары о землю падающих яблок. Я нехотя поднялся, сходил умыться, вернулся на веранду, оглядывая тёмные стены по углам, полки, на которых стояли древние предметы. Потом мой взгляд остановился на подставленной лестнице к чердачной двери. Я полез вверх, поднапрягся, чтобы отворить эту дверцу, влез наверх, сел на пол, свесив ноги вниз, огляделся… кругом была пыль, и всё стояло на своих местах, как много лет назад, когда я был совсем мелким и легко мог спать на старом сундуке. Он тоже был здесь… Стоял у стены и смотрел на меня расписными узорами, только изрядно посеревшими и выцветшими с того времени. Я поднялся во весь рост, отряхнул колени от пыли, прошёл на середину чердака, наблюдая, как выглядят сейчас вещи, которые я, казалось, не видел целую вечность…прямо по центру стоял древний граммофон, рядом валялись колотые и целые пластинки, я взял одну, протерев рукой, пытаясь прочесть надпись. Я будто попал в чёрно-белое немое кино… Подошёл к маленькому окошку в крыше, присел на корточки, сдул паутину с рамы. Сквозь мутное стекло виднелись кроны яблонь и деревья с соседнего участка, крыши близлежащих домов и огромное высохшее дерево с растопыренными, словно корявые руки, ветвями. Внутри оконной рамы лежала целая коллекция сухих мух, их тельца с миниатюрными скрюченными ножками валялись в беспорядке. Я присел на корточки, глядя через окно в августовское небо. Неожиданно раздался скрип лестницы, и над полом возникла голова. Я хмуро повернулся, увидев, к моему глубочайшему удивлению, Женьку. Он влез, тоже, как и я, сразу отряхнул колени и огляделся по сторонам.
- Тебя сюда никто не звал! – грубо процедил я, с вызовом смотря прямо на него.
Женька промолчал. Он сделал вид, что не слышит меня.
- Что ты здесь забыл? – прорычал я. – это моя территория!
Женька усмехнулся и, даже не глядя на меня, произнёс:
- Ты так говоришь, будто ты малолетний ребёнок! Это моя горка! – спародировал он противным голосом, - …. или какой-то ненормальный половозрелый самец, который всегда метит территорию.
- Ща в морду получишь за самца половозрелого, урод! Понял?
- Понял? - зло улыбнулся он, - отчего козёл хвост поднял.
Я вскипел, мне ужасно хотелось ударить его самодовольную физиономию, отражающую лишь уверенность в своей правоте.
- Ты нарываешься? – я сощурил глаза и подошёл к нему на расстояние вытянутой руки.
- Нарываешься здесь только ты! Тебя родители не научили себя вести. Кто-то должен это сделать.
Я сжал зубы со скрипом и влепил ему рукой где-то в районе уха. Он пошатнулся, схватил меня за плечи и толкнул один раз, я отлетел, он тут же возник напротив меня и снова толкнул меня, я полетел, споткнувшись обо что-то, на пол. Он поднял меня за свитер, как шкодливого кота, и снова толкнул. Я отлетел и ударился спиной о стену. Он снова возник напротив меня. Я наотмашь ударил его куда-то в районе груди, он на миг остановился, но тут же схватил меня за руки, прижав их к стене, я бил его ногой, но он ловко развернул меня, прижав к стене...
- Сука... - прохрипел я.
Он снова с силой стиснул мои руки и ударил ими об стену. Его строгое лицо без единой эмоции смотрело на меня, ожидая дальнейшей моей реакции.
- Сука, тварь! - прикрикнул я сиплым голосом, снова пинаясь ногами.
- Что с тобой стало? - вдруг произнёс он ровным голосом, посмотрев мне прямо в глаза.
Я не нашёлся, что сказать, потому что он застал меня в расплох такой быстрой сменой тона.
- Если бы я знал, что найду тебя здесь таким... Я бы приехал раньше...
- Отпусти! - прорычал я, щуря от ненависти глаза.
Он ослабил хватку и отпустил меня, я тут же с силой набросился на него. Он не ожидал от меня такого, но быстро среагировал и отшвырнул меня снова к стене. Я ощутимо ударился и сполз вниз, обхватив плечо рукой. Он приблизился ко мне, сел рядом и вдруг обнял меня, уткнувшись лицом в плечо. Его волосы рассыпались по спине, я ощутил его внутреннию тоску, которую он так потрясающе скрывал всё это время.
- Прости...прости меня...- он повторял это снова и снова, потом он поднял голову и посмотрел мне в глаза. Я заметил, что цвет его глаз напоминает мне нефритовых черепах, которые продаются во всех эзотерических лавках.
- Я ждал, когда, наконец, смогу вернуться в Москву и снова увидеть тебя...я всё это время ждал...я не знал, как ты встретишь меня, я не знал. какой ты стал. Отец звонил мне, и я просил его рассказать, как дела у вас. Он рассказывал о тебе, и с каждым разом я понимал, что теряю тебя. Каждый год отделял нас и делал чужими. Я боялся, что ты забудешь, как меня зовут.
- Я и забыл, - соврал я, не смея посмотреть ему в глаза вновь.
- Ты врёшь... - тихо произнёс он и осторожно поцеловал меня в шею под ухом.
Я замер. Он продожал целовать меня, аккуратно поворачивая мою голову. Его губы нашли мои, я отпустил стонущее плечо и схватил его за рукав, притянув ближе к себе... наши движения становились быстрее и порывистей. Я нащупал ремень на своих джинсах, коряво и резко растегнул его. Затем схватил Женькину руку и положил её себе на низ живота, дав ему понять, чего я хочу. Он с интузиазом воспринял моё молчаливое пожелание. Мы страстно целовались, одной рукой я держал его за плечо, впившись пальцами в складки его рубашки, другая моя рука гуляла по его телу. На чердаке стояла ощутимая возня, я начал издавать монотонные тихие постанывания... Когда внизу послышались звуки ходьбы, я уже был блзок к финалу. Он зажал мне рот рукой, меня это абсолютно не отвлекло.
- Тише...тише... - прошептал он...
Я всё ещё быстро дышал. Женька поправил на себе рубашку и поднялся с пола. Я же с минуту лениво сидел возле стены, потом застегнул ремень на джинсах, поднялся и прошёл к лестнице, поглядев вниз.
- Доброе утречко! - прокричал я.
- Ой! Боги! Напугал! - засмеялась мать, - В кои веки оно у тебя доброе? - улыбнулась она, - Ты сегодня с той ноги встал?
Я не ответил, но шустро спустился вниз. За мной медленно по ступенькам спустился Женька.
- Вспоминали детство... - проговорил он, улыбнувшись.
- Ну, вот видишь, как хорошо! - снова улыбнулась мать.
Я исподлобья посмотрел с усмешкой на Женьку. Он украдкой подмигнул мне, и в тот же миг вновь стал непоколебимым и серьёзным, словно греческая скульптура...холодная и правильная...
Так вот как ты научился играть свою роль? - подумал я... - никто никогда не заподозрит в тебе ничего...Со мной там...на верху...минуту назад ты был другим человеком, но для них, здесь, ты другой... Какая чудесная игра...быть может, и мне надо попробывать...
Теперь...по крайней мере, мне есть у кого этому научиться...теперь...я не один...