Он так ведь и звал меня по-свойски - "жена", а я шла румянцем и боялась на него такого сильного и гордого посмотреть даже краешком глаза.
Как дурой была, так ею и помру.
Ему все шуточки, а у меня сердце разрывалось, когда он обещал и не делал, не звонил, не приходил. Когда улыбался и меня чуть ли не чужим именем называл. Да что я не знала, думаешь, про всех его других? Говорю же тебе - ду-ра!
И кто меня учил так любить? Кто теперь разучит?
Он знаешь, особенным был. Хотя, они все поначалу такие. Но он был по-настоящему таким. Без шуток. Мы ведь когда встретились, он меня так закружил-закружил, потом на землю поставил и говорит: «А ты легкая такая! Я бы тоже хотел таким быть…» И черт разбери, что тогда на уме у него было.
А что мне тогда было знать о мужчинах и этой самой «любви», когда за мной разве что Мишка ходил и то – проводит до двери, постоит-постоит, да и уйдет втихомолку. Откуда было знать мне – какие они эти взрослые и настоящие мужчины?
Нинка закатывала глаза и все причитала – как же несказанно мне повезло, и ругала меня, что я счастья своего не понимаю.
И действительно – за что такое счастье мне досталось? И кому мне надо было с поклоном благодарности говорить?
Он бывало заходил ко мне в гости, выпивал весь чай и рассказывал все что не успел рассказать еще никому. Как достала его соседка Маша, которая вечно звонит ему по вопросам незначительным и говорит безостановочно целый час, а он предлагает ей намахнуть рюмку чего покрепче и дождаться следующего утра, чтобы на свежую голову решать дела. Как буквально перед тем как зайти ко мне, он вдруг подумал, что я наверняка люблю баранки, а потом наглядно тряс этой самой огромной связкой сией выпечки прям перед моим носом. Или как он в одиночку, найдя бабушкины записи, пытался сварить вишневое варенье. Дело кончилось, конечно же, плачевно, но я хохотала потом еще долгое время, ярко представляя, как он забыл про варящуюся в тазике смесь и все последующие последствия.
Его почему-то всегда неизменно волновали погода в Боснии и Герцеговине, результаты скачек на местном ипподроме и количество человек, «стрельнувших» у него сигарету.
Когда началось лето, мы на долгие недели становились отшельниками и уезжали на дачу к общим друзьям и коротали там длинные теплые дни и ночи. Утром мы по обыкновению вставали рано и, зябнув от утренней прохлады, кипятили чайник, ходили к соседке Лидке за яйцами, включали радио, слушали новости и погоду, и дом наш потихоньку оживал. Днем мы томились под тенью огромного грушевого дерева, читая и наслаждаясь безделием, а после принимались за работу в огороде. Вечера, переходящие в утра мы проводили в затянутой диким виноградом беседке, заводя длинные разговоры или запевая песни под легкий гитарный мотив. Наше лето наполнялось негой и легкостью.
Если он и любил меня, то только в той тишине и покое, которое нам дарила гармония с природой и отвлеченность от цивилизации в прямом смысле того слова. Не за кем было гнаться, некуда торопиться и теплая истома и нежность переполняли его изнутри. Свое внимание он вдруг сосредотачивал на мне одной и сам ухмылялся чему-то понятному лишь ему самому. Наши пальцы сплетались воедино, глаза были наполнены влюбленной усталостью и все что нам оставалось это запоминать солнце в волосах, падающие с дерева груши, перепевы птиц и боль от слишком сильного солнца на нашей выбеленной зимой коже. Он писал заметки в блокнот, а я закладывала в него гербарий.
Через пару месяцев после возвращения в город, моей затянувшейся поездки к родителям, недели с грозами, после начинающихся листопадов и накопившихся дел он принес мне банку того самого вишневого варенья, сказав, что она и первая и последняя и что он женится. Мол, прости, жена, но такой уж я.
Нинка потом целых три дня только и талдычила о том, что все они мужики козлы, и доверять им ну совершенно! Совершенно нельзя! И что надо выбросить его из головы и искать настоящего мужика, а не этого шута горохового. Что жизнь на этом не кончается, а только начинается. И еще длинные и эмоциональные рассуждения о сущности лиц противоположного пола.
Как будто я сама не знала.
[400x269]