Она говорит ему о том, что заходила давеча на базар холодным октябрьским вечером, когда торговцы уже начинали складывать свой товар в несметное количество ящиков, выпиленных абы как. На одних дерево посерело и иссохлось от долгих лет, с других все еще осыпались неровные края досок. Они собирают последние яркие краски вечера, сравнимые разве что с фарами машин, растекающимися на мокром асфальте.

Она говорит, что с трудом привлекла внимание женщины, одетой в несколько кофт и большую шаль, чтобы купить винограда, сельдерея и красно-желтых перцев, дабы сготовить ему вкусный ужин. Та долго ругалась на нее, а в итоге отдала все за пол цены и груш наложила в добавок, чтобы не пропали. Последние фрукты и овощи пахнут по-особому – слишком терпко, как все последнее в нашей жизни.

Она спрашивает – бывал ли он когда-нибудь на базарах в такую погоду и такое время суток? Мерзли ли его руки, когда он нес в пустой дом пакеты с едой? Помнит ли он песни, которые они пели вместе? Что-то вроде той – она путает цветы в своих волосах и любит его, он же сидит в своей Москве и шлет ей оттуда эти гадкие и бесполезные смсочки, мол, смотри, время почти ничего не меняет. И они ведь больше не встретятся никогда. Потому что ее пилит мама, его начальство, ледники тают каждый день, солнце растет, дети в Африке умирают от голода, в Америке кризис – какая уж тут любовь? А у нее что ни разговор, то все к нему сводится.

Она пишет ему перед рассветом – бабушка уезжает в санаторий на три недели. Ты приезжай, пожалуйста.

[400x266]