[259x257]В её оч.бурной жизни было много мужчин — юных и пожилых, холостых и женатых, красивых и уродливых, богатых и бедных... Утверждая, что она — принципиальная противница браков, знаменитая американская танцовщица Айседора Дункан (Isadora Duncan) расставалась с любимыми довольно легко. И только завладев Сергеем Есениным, вдруг почувствовала, что в ней проснулся могучий инстинкт собственницы...

Да...Родись она не 26 мая 1878 года, а в Древней Элладе, жрецы усмотрели бы в её даре земное воплощение и ожившую "практику" музы Терпсихоры. Живи она она не во взбудораженной Европе начала кровавого XX века, современные феминистки сделали бы её своим трибуном и образцом для подражания. Не будь она смертной, люди никогда бы не узнали, что даже неистовая скорбь потерь не может погасить в сердце женщины, посвятившей себя искусству, стремление найти своего мужчину, вдохновителя, Аполлона.
Ну, а самым удивительным в её романтической судьбе было то, что редкий биограф не испытывал чувства растерянности от огромного количества мистических деталей, приторность и концентрация которых для выдуманного литературного образа могла бы стать поводом для критики обвинить писателя в пропаганде фатализма и в надуманности сюжета.
«Сосуд ли ты, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?» Это было сказано не о ней, но всё же однажды яркая искра божественного огня вспыхнула для неё, освещая путь в искусстве, в одной из греческих ваз с изображением античного танца, которая и сделала из начинающей американской балерины знаменитую Айседору Дункан.
[127x210]В тот майский день, когда Айседора Анджела Дункан появилась на свет, мать будущей звезды европейских сцен постигло сразу два разочарования: первыми звуками, услышанными ею, едва оправившейся от родов, были яростные вопли с улицы вкладчиков банка её мужа, сбежавшего накануне с их сбережениями невесть куда; первым, что несчастная женщина увидела, было то, что новорожденная почти конвульсивно молотит воздух ногами. «Я так и знала, что родится монстр», – сказала она акушерке, – «этот ребёнок не может быть нормальным, он прыгал и скакал ещё в моей утробе, это всё наказание за грехи её отца, негодяя Джозефа...» Она не увидела в первых движениях малютки зеркального отражения её будущей судьбы. Впрочем, несмотря на полное отсутствие дара предвидения, учительница музыки сумела поставить на ноги свою дочь и троих старших детей без помощи жулика-папаши, и даже дать им неплохое образование. Однако, Айседоре эти усилия мало пригодились: уже в 13 лет она бросила школу и серьёзно увлеклась музыкой и танцами. Тем не менее попытка покорить Чикаго окончилась для неё ничем, если не считать первого бурного романа с огненно-рыжим обольстителем – женатым поляком Иваном Мироски, который обжёг её душу до такой степени, что танцовщица предпочла сбежать от горького счастья в Европу, не побрезговав даже тем единственным видом транспорта, который тогда ей был по карману, – трюмом на судне для перевозки скота. Туманный Лондон дохнул на неё чопорностью и камерностью светских салонов, покорить которые в условиях жёсткой конкуренции можно было только чем-то сногсшибательным. Только вот чем – темпераментом? По ту сторону Ла-Манша её главная соперница Мата Хари тогда уже нашла своё кредо в танце, рискнув раздеться перед публикой, и околдовала её восточными па.
[210x150]Да… Великая танцовщица никогда не входила в число тех, кто ждет милостей от природы. В детстве именно её посылала мать за котлетами к мяснику, который при виде соблазнительной очаровашки выбирал самый лучший товар. Позже, когда она начала выступать с придуманными ею танцами в великосветских салонах, обошла жен нью-йоркских миллионеров и  «на голубом глазу» выцыганила у них несколько сот долларов, чтобы с матерью, братом и сестрой добраться на грузовом судне до Лондона.
В самом Лондоне она повела их в одну из лучших гостиниц, соврала полусонному ночному портье, будто они только-только прибыли поездом из Ливерпуля, вот-вот сюда доставят их багаж, пока же пусть портье выделит им номер и распорядится подать завтрак. Между тем у них не было ни гроша. Выспавшись в роскошных постелях, семья по сигналу Айседоры незаметно улизнула. Авантюрные задатки и впоследствии не раз выручали будущую звезду...
А пока, в глубокой задумчивости Айседора бродила по залам Британского музея и искала, искала...
[137x210]Грация и артистизм выдающихся русских балерин Кшесинской и Павловой были слишком академичны и предполагали долгую и изнурительную муштру уроками, порабощение ювелирно выверенной догмой. На всё это у жадной американки не было ни времени, ни душевных сил – она дышала жаждой свободы в искусстве и в жизни... На глаза попалась огромная краснофигурная античная ваза, вывезенная из Афин. Лёгкий наклон головы, развевающиеся складки туники, взлетевшая над головой в изящном жесте рука. У ног танцовщицы, поднимая чашу с вином, сидел бородатый воин. Нет ничего прекраснее скачущей лошади, плывущего корабля и танцующей женщины. Через века художник смог донести глубокое восхищение мужчины пляской гетеры, представительницы самой обольстительной, самой свободной от унизительного быта и самой образованной дамской касты древнего мира, выступающей на артистическом банкете классической эпохи – симпосионе. Кто была эта танцовщица, и кто – её зритель? Она – Таис, Аспазия или сама Терпсихора; он – Перикл, сподвижник великого Александра Птолемей... или кто-то из греческих богов в земном обличье? Перед Айседорой вспыхнуло пламя озарения...

Уже через несколько дней она нашла покровительницу в лице известной актрисы Кемпбелл, которую заразила своей идеей – танец должен быть символом свободы, продолжением естественной грации, говорить языком эмоций, а не раз и навсегда отрепетированных жестов. Расчётливая царица салонов устроила своей протеже дебют на одном из частных приёмов, где преподнесла её чуть ли не как «экзотическую закуску». И не прогадала – дерзкая Айседора, выступившая босиком и в тунике вместо пачки, сумев во многом скопировать древнегреческую пластику, увидела в глазах зрителей восхищение. Успех понёсся впереди неё в сандалиях Гефеста – уже в 1903 году Айседора смогла поехать на гастроли в желанную Грецию, где отточила своё мастерство пластической импровизации. Ей рукоплескали лучшие сценические площадки Европы, везде её выступления шли при полном аншлаге. А газетчики, словно гончие по кровяному следу, кинулись расследовать подробности личной жизни удивительной женщины. И тоже нарвались на золотую жилу.
Айседора была из тех, кто сама выбирает мужчин. И выбирала, нельзя не признать, с отменным вкусом. Так, в одиннадцать лет она с детской настойчивостью преследовала некоего Вернона, служащего аптекарского склада, и тот, напуганный её чувством, объявил, что помолвлен и скоро женится. Потом возникло романтическое увлечение чикагским художником Иваном Мироцким, отмеченным копной рыжих курчавых волос и... безденежьем. Они гуляли по лесу, и Айседора буквально заставила Мироцкого поцеловать её. После чего он, как человек благородный, предложил девушке выйти за него замуж. Хотя и был женат. А в Лондоне в её жизнь вторгся молодой поэт с нежным голосом — Дуглас Эйнслай. Каждый вечер он появлялся и долгой декламацией стихов склонял в сон бдительную мать Айседоры. Едва та засыпала, поэт кидался к предмету обожания. Правда, одновременно “предмет” пылко привязался к 50-летнему художнику Чарльзу Галле. Поэт, явно подозревая что-то, обижался, упрекал: он, мол, не может уразуметь, почему Айседора проводит столько времени с каким-то старцем. Ревновал и художник: “Ну, что умная девушка находит в этих щёголях?” Она же была вполне довольна обоими и любила их одинаково. Однако всё когда-нибудь кончается. Галле, с которым Айседора чувствовала себя совершенно счастливой (но, уже в Париже), должен был отправиться домой и, прощаясь, познакомил её со своим племянником Чарльзом Нуффларом, человеком пресыщенным, и, тем не менее, пленившимся американкой. Нуффлар пал к её ногам, и они были неразлучны, пока пылкий племянник не привёл к Айседоре, на свою беду, писателя Андрэ Боне — низкорослого бледнолицего очкарика, к тому же жирного и с маленькими глазами. На сей раз пала Айседора. «Я всегда жила больше рассудком», — признавалась она, потом, в книге «Моя жизнь», — «многочисленные любовные приключения, руководимые рассудком, мне совершенно так же дороги, как и сердечные». Андрэ Боне — тот самый случай. Он был умён, напичкан знаниями, чем откровенно покорил американку. В один из вечеров она пригласила Боне в гости, предварительно выпроводив домашних и ещё днем купив шампанского. Расставила цветы, достала два фужера, надела прозрачную тунику, вплела в волосы розу. Она танцевала перед Боне, и её танец мог бы возбудить даже мертвого. Однако не Боне, который довольно быстро ретировался. Судя по догадкам, женщины его не интересовали, им владели те же пристрастия, что и Оскаром Уайльдом, накануне за гомосексуализм посаженным в тюрьму. Ах, как огорчилась Айседора! Ведь буквально накануне она прогнала великого скульптора Родена, которого привезла к себе. И танцевала, так же, зажигательно. Потом, вспоминала Дункан, «его руки заскользили по моей шее, груди, по бёдрам, по обнажённым коленям... Он начал мять моё тело, словно оно было из глины. Он излучал жар, опалявший и разжигавший меня. Меня охватило желание покориться ему всем существом. Но... остановил испуг. Как жаль!»
[264x299]А в Будапеште талантливый актёр, красавец-мадьяр Оскар Бережи предпочёл карьеру связи с ней, затем писатель и педагог Хенрик Тоде сломался под тяжестью ханжеской морали и расстался с Айседорой после первого же скандала законной супруги. Затем в её жизни появился театральный постановщик Гордон Крэг, уже помолвленный с другой. В 29 лет танцовщица от этой несчастной любви получила первую в своей жизни награду – у неё родилась дочь Деирдре, что в переводе с кельтского означает «печаль». Тогда-то, отмучившись после тяжких родов, Айседора сделала заявление, после подхваченное феминистками: «Кто придумал, что женщина должна рожать в муках? Я не хочу слышать ни о каких женских общественных движениях до тех пор, пока кто-нибудь не додумается, как сделать роды безболезненными. Пора прекратить эту бессмысленную агонию!» И всё же, после брака очередного «Аполлона» с его прежней невестой, великая танцовщица сделала для себя неутешительный вывод: «…любовь и брак не всегда идут рука об руку, да и сама любовь не может быть вечной. По-крайней мере, у меня!»
К тому времени она уже была признана величайшей танцовщицей. Айседора придумывала свои танцы, и это было нечто, прежде не существовавшее, — новое слово в искусстве, положенное на музыку непременно великих композиторов. То, что видели зрители, в первые минуты казалось ошеломляющим нарушением канонов, затем же гипнотическое действо подчиняло себе, повергая в восторг. Ибо она танцевала к тому же практически обнаженной, её роскошные формы едва скрывала прозрачная туника.
И вот ей предложили контракт на первую (и не последнюю) поездку в Россию. В конце 1907 года она дала несколько концертов в Санкт-Петербурге, где встретила нового кандидата на роль единственного мужчины на всю оставшуюся жизнь. Здесь среди новых знакомых оказался и Станиславский, на которого она повела решительную атаку. Однажды притянула его голову и поцеловала в губы. И получила ответный поцелуй. Попыталась привлечь его ближе, а он отпрянул и недоуменно спросил: «Но, что мы станем делать с ребёнком?» — «С каким ребёнком?» — «Да, разумеется, с нашим ребенком!...» Айседора от этой серьезности рассмеялась, хотя была раздосадована, даже рассержена. Однако своих атак не прекратила. Но, добилась лишь нескольких поцелуев — Станиславский больше не рисковал заходить к ней после спектакля. Ей снова не повезло – Константин Станиславский, тоже гений и тоже красавец, дал ей понять, что видит в Айседоре не более чем идеальное воплощение некоторых своих идей…