Писать ничего не хочу. Нашел текст на некоем форуме. Привожу здесь полностью.
http://klem.ru/forum/archive/index.php
"Простой, казалось бы, вопрос: "Что такое много и что такое мало?" И вот представьте себе человека, который вдруг, чудесным образом, попал, вернее его поместили, в мир его мечты: прекрасная вилла с голубым бассейном, с садом, огородом, аквариумом, террариумом - всё, что душе угодно. Но человеку сказали, что выйти за пределы этого мира мечты он не может, он под арестом, и щёлкнули ключом в замке. Рай автоматически в это же самое мгновение превратится в ад, не правда ли? Вот то же самое, абсолютно то же самое, происходит и с музыкой Альфреда Шнитке, если посмотреть на неё в контексте музыкальных поисков 20 века - что музыка искала и что она нашла. Огромное количество новых смыслов в сочинениях Шнитке создаются из осознания того простого, очень простого факта, что музыкальный мир, мир музыкальных звуков, как он сложился за последние несколько столетий, - это уже давно не есть бескрайние просторы. Это очень маленькое, ограниченное пространство, где совершенно не осталось нехоженых троп, неразведанных уголков, где всё уже давно по много раз перепахано и переизучено. И что же? Музыка Шнитке как раз и начинается очень часто там, где умолкает музыка многих его коллег, называвших себя авангардистами. Хотя надо сказать, что Шнитке никогда сам себя авангардистом не признавал, не считал и даже не называл - это уже исследователи и аналитики.
Новые смыслы создаются из того, что Шнитке не задаётся вопросом, что такое много, что такое мало, много ли у нас, мало ли у нас музыкальных звуков, материала, который вообще даёт история музыки. Он видит и прекрасно отдаёт себе отчёт, что любой выход за пределы этого маленького, ограниченного, узкого музыкального мирка чреват смертью музыки как таковой - либо там немота и тишина, либо там "немолчный напев глубокой тишины лесной" как сказано у Мандельштама, то есть глухота, которая только думает, ей только мерещится, что она что-то слышит, а на самом деле она уже не слышит ничего. Либо там те звуки, которые музыку просто убивают, но не создают: шум моторов, разрушение, война, землетрясение - всё, с чем музыка уже несовместима. И что же делать? Можно сказать, что всё: в этом мирке всё сделано, для нас там больше работы нет, сочинение музыки как искусства просто закончилось, мы складываем руки и спокойно сидим, только слушаем или молчим. Шнитке другого мнения. Он считает, что и музыкальный мир, и история музыки - это некая настроечная шкала одного гигантского радиоприёмника. И что мы можем делать? Мы можем крутить колесо настройки, при этом абсолютно непредсказуемым образом, поскольку мы не знаем, что на какой частоте передают, попадать из века в век, из эпохи в эпоху, из стиля в стиль. И это бесконечное и увлекательное занятие! Больше того, по этой настроечной шкале можно проложить бесчисленное количество интереснейших туристических маршрутов, можно путешествовать, как по машине времени, что собственно Шнитке и делал. Вот где музыка могла бы закончится, но где по-настоящему, с точки зрения Альфреда Шнитке, она только и начинается.
Одна из классических формул взаимоотношений живого человека со смертью состоит в том, что на самом-то деле никакой смерти ведь нет, потому что если есть Я, то Её нет, Её представить себе невозможно, а если есть Она, то нет Меня, и мы не можем быть вместе. Однако у Альфреда Шнитке своя история этих взаимоотношений, и история уникальная. За последние 13 лет его жизни, с 85 по 98 год 20 века, смерть в её совсем не литературном, а в грубом, натуральном, физическом обличии приходила к Альфреду Шнитке пять раз, и только на пятый, третьего августа 98 года, она не ушла. После каждого из таких визитов (это поразительно, но факт!) интенсивность композиторской работы Шнитке только возрастала, он писал не просто больше, даже когда уже не мог говорить, не просто острее, не просто глубже -- в его музыке начинали совершенно новым, уникальным содержанием, смыслом новым наполняться старые классические музыкальные понятия о порядке и красоте. Естественно, уходили те детали, которые могли кому-то показаться временными, наносными, случайными, актуальными для той или иной эпохи, но оставалось главное, то, чем человек этот занимался всю жизнь -- всю жизнь он вдребезги разбивал наши с вами иллюзии, заблуждения и предрассудки. И таким странным способом он всё время проверял на прочность то, что мы называем идеалами, совершенством и красотой. Всё, что осталось после этой его работы небьющегося, неподвластного времени и предрассудкам - это и есть настоящая красота".