Прочитала твой дневник - много чувств, эмоций... Твоя жизнь мне напомнила жизнь Махтумкули. И стих его, думаю, сюда подойдет:

Влюбленный скиталец

Соль желаний всенародных,
Боль мечтаний полюбил я.
Розу лунную в небесном
Океане полюбил я.
Соловей - и шум и ссоры
В Гулистане полюбил я;
Водоверть косы тяжелой,
Как в дурмане, полюбил я;
Степь меня околдовала;
Путь скитаний полюбил я.

Гнал меня жестокий жребий
Через реки и долины,
Предо мною промелькнули
Горы Мекки и Медины,
Я блуждал в садах Эдема,
Видел призрачные крины,
И меня заполонили,
Привели в страну кручины.
Что мне делать? Сто печалей,
Сто страданий полюбил я.

Я один. В песках пустыни
Потонул мой взгляд. О, горе!
Для чего ты стрелы мечешь?
Ранен твой Фархад. О, горе!
Ты мне сердце истерзала.
В жилах - желчь и яд. О, горе!
Ослепленные надежды
По ветру летят. О, горе!
Так - рыдая - уголь жаркий
Заклинаний полюбил я.

Что за море предо мною?
Что за дикие утесы?
Догорающее тело
Жалят огненные осы.
Кто ты: голица? орлица?
Соловей среброголосый?
По семидесяти тысяч
Жалких пленных губят косы.
Киноварный шелк на тонком
Стройном стане полюбил я.

Приходи! Иль ты не видишь,
Как влюбленный раб томится,
Как меня в неволю манит
Черных кос твоих темница?
Неужели в злое время
Не должно мне счастье сниться?
Нищета впилась мне в душу,
тело точит огневица:
От руки твоей недоброй
Смерть в аркане полюбил я.

Милая меня отвергла:
Не желает на поруки
Взять полуживое сердце
У тюремщицы-разлуки.
Тяжело мне в ожиданье
Вздрагивать при каждом звуке
И ломать при встречах руки...
Злых бровей крутые луки
И ресницы злые - сотни
Стрел в колчане - полюбил я.

Так Махтумкули влюбленный
Стал добычею обманов.
Разнесли мою державу
Кони вражеских султанов.
Сто столиц в державе было,
Были тысячи духанов...
Я исчез, убитый милой,
Став золой, под землю канув,
Потому что слишком сильно
Цель скитаний полюбил я.

Еще хочу тебе написать одну поэму. Она, правда, длинная, извиняюсь что много места займет, но очень интересная и хорошая. По-любому, всегда сможешь удалить...

ЛЕГЕНДА О ВЕРНОСТИ ДРУГА


Седую быль поведал мне мой дед...
Давным-давно, не сосчитаешь годы,
Мальчишка жил одиннадцати лет.
Без своего и племени, и рода.

Ислам (старик продолжил не спеша)
Был сиротой, прибившимся к аулу,
Пока Саида добрая душа
Тропу его судьбы не повернула.

Саид был кузнецом, железа бог —
Во всей округе не сыскать такого,
Он мог. булатный выковать клинок
И звонкие для скакуна подковы,

И пламенное сердце кузнеца
Забыло одиночества кручину,
Ислам нашел в нем доброго отца,
Кузнец в Исламе — преданного сына.

Дни и года неторопливо шли,
Добром и злом кружила жизни вьюга,
Сын гончара — по имени Али—
Стал для Ислама самым верным другом.


Старел кузнец Саид. Его звезда
Уже клонилась к своему закату,
И он ушел, прожив свои года,
Ушел туда, откуда нет возврата.

Остыла в горне навсегда зола,
Меха давно покрылись грустной пылью,
Утрата над Исламом развела
Разлуки вечной горестные крылья.

Из сердца, как ему ты не вели,
Печаль и боль не так уходят скоро.
Шароевец по имени Али
Исламу стал единственной опорой.

И тропы детства их переплелись —
Два звонких ручейка, светло бегущих
В неведомую даль. Вершилась жизнь
С добром и злом, от века ей присущим

Так быстротечно, за весной весна,
Пора беспечной юности минула,
Мужал Ислам с годами. Не одна
По нем вздыхала девушка аула.

Он проходил не в первый раз уже,
Сердца красавиц обжигая, мимо,
Ему была одна лишь по душе
Красавица аульная Фатима.

Спокойный, молчаливый, как скала,
Он в счастье не хотел пути иного,
И юная красавица была
На край земли идти за ним готова.

О, молодости чистая звезда,
Открыты для тебя надежды двери.
Но жизнь есть жизнь, и в мир надежд беда
Врывается порою хищным зверем...


Абубакар, сын сельского муллы,
Завистливый, высокомерный, жадный,
У родника, что бьет из-под скалы
Живительною влагою прохладной,

Фатиму в час заката повстречал,
Уже домой идущую с кудалом...
Тропа, в аул ведущая меж скал,
Была узка, как лезвие кинжала.

Сказав Фатиме: «Я тебя люблю, —
Абубакар схватил ее за руку. —
И никому тебя не уступлю,
Клянусь Аллахом, ни врагу, ни другу!»

Оставь... Абу... я не люблю тебя!» —
Напрасны причитания Фатимы.
В ответ: «А разве женщины любя
Выходят замуж? Главное — любимы

Они должны быть нами. Потому
Тебе такой упрямой быть не дело.
Тебя не уступлю я никому,
Пока живу на этом свете белом!»

«Абубакар! Прими-ка мой салам! —
На каменной тропе у поворота
Стоял, с лица стирая капли пота,
Разгоряченный от ходьбы Ислам. —

Не надо много силы и ума,
Чтоб совершить над девушкой насилье!
Кто ей по сердцу — пусть решит сама
Фатима. Это будет справедливо».

Абубакар побагровел лицом:
«Эй, голодранец, прочь с моей дороги!
Сейчас с тобой мне спорить не пристало.
Быстрее уноси отсюда ноги...»

Ислам в ответ; «Ну что же, с подлецом
Я говорю на языке кинжала!»

И вот сошлись два кованых клинка,
Как мрак и свет в печальный час заката.
О, горцев честь, не ты ль была века
Освящена законами адата!

Ударом отвечает на удар
Джигит во имя чести, а не славы.
И замертво упал Абубакар,
Пронзенный сталью, от руки Ислама.

Фатима, где твоей надежды свет?!
Пути Аллаха неисповедимы...
На каторгу на долгих двадцать лет
Ушел Ислам, несчастный и любимый...

Закон вайнахов: прав иль виноват
Убийца — но его настигнет кара!
Конечно, знал Ислам (таков адат),
Что не простят ему Абубакара.

О как же были тягостны они
В Сибири лютой, на чужбине дальней,
Горючие безрадостные дни —
Наверно, нет ни горше, ни печальней.

Смотреть на мир (где камень, тачка, лом)
Сквозь веки глаз, изъеденные потом,
И сон раба без мыслей о былом,
И вновь до отупения работа.

Не изменить судьбы зловещий рок
Тому, кто с участью покорно сжился,
Отбыв до дня положенный свой срок,
Ислам в село родное возвратился.

Он в радости и думает о том,
Как жарко он сейчас обнимет друга.
Вот дом Али. Да! Да! Тот самый дом,
Куда войти он может и без стука.

Но что такое? Двор и пуст и глух,
Как будто здесь никто не жил отроду,
С улыбкой друга не встречает друг,
И наглухо затворены ворота.

И вдруг (откуда, он понять не мог)
К нему шагнул мальчишка (сон ли это?)
И подал вдвое сложенный листок
Бумаги светло-пепельного цвета.

Как в полусне, письмо раскрыл Ислам -
Арабской вязью выписаны строки:
«Вот и вернулся ты домой. Салам!
Да пусть зачтутся каторжные сроки

Тебе при жизни. Молодость и пыл
Нещадно угасила доля злая.
Я нашей юной дружбы не забыл!
Но видеть — не могу и не желаю!

Все лучшее, что сделать мы смогли,
Безжалостно судьба перемешала,
Твой бывший друг, сын гончара Али!»
В конце письма отчетливо стояло.

На письмоносца посмотрел Ислам
Глаза в глаза, малец глядит без страха.
«Скажи мне правду, кто тебя послал?!»
А он в ответ: «Али, клянусь Аллахом!»

За двадцать лет он ко всему привык:
Добро и зло таят людские души,
Но пусть немым останется язык,
Что в дружбе клятву верности нарушит.

«Он возвращенью моему не рад?! —
Ислам повесил голову угрюмо. —
Он больше значил для меня, чем брат!
Но он, видать, так обо мне не думал».

Так размышлял печально наш герой,
В раздумьях горьких комкая бумагу,
А солнце опустилось за горой.
Ислам, на узловатую корягу

Усевшись, весь во власти грустных дум,
Глядел в Шарой-Аргун на дно ущелья,
И неожиданно потока шум
Вдруг перекрылся соловьиной трелью,

О соловей, о царственный бюль-бюль,
И боль унять ты можешь и тревогу.
И вот Ислам, когда почти уснул,
Колесный скрип услышал на дороге.

И видит он: устало путь верша,
По пыльной колее, как бы по воску,
Ступает серый ослик, не спеша,
Впряженный в двухколесную повозку.

Неторопливо колесо кружит
Вокруг оси размеренно и сухо,
В арбе седой старик полулежит
На сене, словно на охапке пуха.

Законы гор и чтить, и соблюдать
За долгий срок Ислам не разучился:
«Ваша, и мир тебе, и благодать», —
Он к старцу с уваженьем обратился.

«Аллах да будет милостив к тебе, —
Старик ответил и спросил Ислама: —
Что нового, джигит в твоей судьбе?
Куда путь держишь?» Тот ответил: «Прямо»

«Наверно, нам с тобою по пути, —
Сказал старик, освобождая место. —
Пожалуй, легче ехать, чем идти.
Садись в арбу. Двоим не будет тесно».

«Так чей ты сын?» — тепло спросил старик
Чтоб спутнику не причинить обиды.
Ислам ответил (но помедлив миг):
«Зовут Ислам. Сын кузнеца Саида».

«Саид?! Конечно, знал я кузнеца. —
Старик промолвил: — Был добру он предан...»
Путь жизни от начала до конца
Ислам печально старику поведал.

Все выслушал старик: «Ну что ж, сынок,
Тебе немало причинила боли
Твоя судьба. Вся наша жизнь — урок.
Мужчиной будь... На все Аллаха воля!

И, помолчав, добавил: - Мой совет -
Не торопись от друга отрекаться.
Добром и злом от века полон свет,
Они друг в друга могут наряжаться.

Хвала Аллаху, алхамду лиллах, —
Старик провел по бороде руками, —
Не торопись и в мыслях, и в делах! —
Добавил, погодя: — Всевышний с нами!

Теперь поспи. Полезно отдохнуть,
Когда устали и душа, и тело...» —
Туманно синим мраком затянуть
Склон и ущелья ночь уже успела.

Ислам прилег, усталостью влеком,
На теплом сене... и через минуту
Забылся тяжким и глубоким сном,
Уже почти не спавший двое суток.

Арба катилась мерно, не спеша,
И колесо натружено скрипело.
Сон — света луч, когда во мгле душа,
И сон — бальзам, когда устало тело.

Внезапно, глядя прямо в синеву,
Проснулся он от утренней прохлады.
Осел в кустах пощипывал траву,
Но старика не оказалось рядом.

«Поди свершает утренний намаз», —
Подумал он. Луч солнца показался
На снежном гребне гор. Проходит час
За часом, но старик не возвращался.

Что за старик? Как их сошлись пути?
Куда он делся? Что с повозкой делать?
Кого спросить? Куда теперь идти?
Нет близких и родных на свете белом.

Ислам, не торопясь, сошел к реке.
Ополоснулся, помолился Богу,
К арбе вернулся и о старике
Подумал он со сдержанной тревогой.

Все обыскал поблизости вокруг —
Не мог же он без старика уехать.
И долго звал его, на каждый звук
Исламу отвечало только эхо.

И день угас. И снова ночь пришла.
Ислам не спал, в раздумьях и тревоге.
И в час, когда окрасилась скала
Лучом рассвета, тронулся в дорогу.

И вечером, когда на небесах
Призывно первая звезда мигнула,
Ислам с надеждой в сердце и глазах
Подъехал к незнакомому аулу

(Не выбирают путники приют)
И в первые же постучал ворота.
И, размышляя, кто хозяин тут,
Услышал тихий женский голос: "Кто там?"

«Я мусульманин, путник, - помолчал. -
Могу ль у вас остановиться на ночь?»
«Для гостя будет, что Аллах мне дал.
Входи, сынок, и будешь гостем званым...»

Священен гость. От Бога он всегда!
Чеченские обычаи прекрасны.
Старушка, позабыв свои года,
Засуетилась бойко, как на праздник.

Подвесила котел над очагом,
Покрытый пеплом жар разворошила,
В большую миску с кислым молоком
Вечернего чурека накрошила,

«Поешь неприхотливый сискал наш,
Ну а потом вопросы и расспросы.
Я сделаю сейчас жижиг-галнаш,
Не зря вчера чесался кончик носа.

И птица, я скажу, видать, не зря
Ко мне в окно незадолго влетела...»
Она, сама с собою говоря,
На парня молчаливого смотрела.

Пока старуха разговор вела,
Ислам сидел в почтительном молчанье.
Потом поднялся: «Распрягу осла.
Пусть отдохнет - нам в путь с рассветной ранью»

Запил чорпою жирною Ислам
Жижиг-галнаш с чесночною подливой.
Вздремнул устало, не заметив сам,
Под разговор хозяйки говорливой.

Под пение аульных петухов
Внезапно на рассвете он проснулся.
Услышал шелест старческих шагов,
Привстал и удивленно оглянулся

И в миг припомнил все, что было с ним:
Потеря друга (как потеря зренья),
Аул оставил он, Судьбой гоним.
Дорога. Старика исчезновенье.

Подумал он: назначена была
Судьба такая по Аллаха воле.
Открылась дверь. Хозяйка в дом вошла:
«Зачем так рано встал? Не спится, что ли?

К родным спешишь? Но уходить чуть свет
От крова и хозяев не пристало».
Ислам сурово: «Родственников нет!
Был друг один. Да и того не стало!»

И ей герой наш кратко рассказал
Все, что в его нелегкой жизни было.
«А где же старика ты потерял?» —
Задумчивая Саният спросила.

«Свидетель Бог! Я старика искал,
И окликал, и ждал его немало.
Мне отвечало только эхо скал.
Нет! Не пойму!» — и замолчал устало.

Старуха пододвинулась к нему:
«Ислам, ты одинокий, как вершина,
Почти ровесник сыну моему!
Он умер в раннем детстве. Будь мне сыном.

И я (не скрою), словно перст, одна,
Наверно жизни путь окончу скоро.
Испили чашу горечи до дна
С тобою мы. Останься, будь опорой

Мне в старости. Ты тоже одинок.
Нас вместе свел с тобою сам Всевышний.
Я стану матерью тебе, сынок!»
Где все понятно — там слова излишни.

Ислам молчал. А что он мог сказать,
У странного смятения во власти,
Он, никогда не знавший слова мать,
Не испытавший материнской ласки.

Ждала его ответа Саният
В глазах с раздумий горестным туманом,
И он, печально поднимая взгляд,
Ответил хрипло: «Я согласен... нана!»

Нет, не вскочила радостно она,
А поднялась спокойно, помолчала.
«Теперь и я, сынок мой, не одна,» —
Она Исламу ласково сказала,

Добавила: — Пока ты спал, сынок,
Я кашу кукурузную сварила.
Хотела снять с повозки сундучок,
Но не смогла: тяжел, мне не по силам.

Сними его и занеси сюда.
Быть может, тот старик за ним вернется.
А в сумке — сыр, и сискал, и вода.
Старик запаслив был, как мне сдается.

Старик, как приведение пропал,
Ты сутки ждал его на том же месте. I
И ты ничем себя не запятнал,
Ни своего достоинства, ни чести.

Чужие вещи в дом наш занеси...»
Ислам вернулся. Сундучок, тяжелый!
В нем камни, что ли? «Нана, принеси
Топор. Посмотрим, что же в нем такое, —

Ислам старался, вытирая пот. —
Ну и замки! Сталь топора прогнулась».
Еще одно усилие — и вот
С коротким скрипом крышка распахнулась,

Мешочки. Все из серого холста.
Всего их десять. Саният — Исламу:
«Сынок, открой! Все это неспроста!» —
И указала на один глазами.

Ислам шнурок из шелка развязал,
Перевернул, не сон ли это? Или...
Похожие на маленький сискал,
Монеты из мешочка заструились.

Ислам взглянул на названную мать:
«Ведь это, нана, золото?! Не так ли?»
Та удивленно силилась понять:
«Сокровища?! В моей унылой сакле?!
Весь бедный двор мой, чем владею я,
Не стоит и одной такой монеты!»

Второй мешочек, третий, а струя
Монет тяжелых сыпалась при этом.
Они вдвоем над грудой золотой
Безмолвно и растерянно стояли.

И Саният промолвила: «Постой,
Сынок, не тайну ль мы с тобой узнали.
Старик, что встретился тебе в пути,
Которого ты потерял в дороге,

Не был ли это ангел во плоти,
К тебе с богатством посланный от Бога
За все страданья, что ты перенес?»
Ислам добавил: «Может, это — чудо?!

А вдруг старик вернется?! Вот вопрос, —
И посмотрел на золотую груду. —
Давай-ка, нана, это все пока
Оставим. Пусть лежит в укромном месте,

Пока, быть может, мы от старика
По воле Бога не получим вести.
Ведь не иголка, нана, человек,
Чтоб затеряться, словно в стоге сена,
У нас в горах...» . А дней размерен бег,

Спокойно, без особой перемены
Прошло полгода. Пролетел и год,
И Саният Исламу стала наной,
А он ей сыном. Ну а старец тот
Исчез бесследно, словно в воду канул.

Жилось им, прямо скажем, не легко.
Чурек в горах всегда давался потом.
И было поле их невелико,
И урожай не стоил всей работы.

И вот однажды вечером, когда
Они вдвоем сидели у порога,
Сказала мать: «А может, не беда,
Сынок, коль денег мы займем немного?

Полста овец возьмем в Итум-Кале.
У нас с тобой за три-четыре года
Отара будет, будет на столе
Жижиг-галнаш. А то чурек да воду

Мы чаще видим. Что там, с каждым днем
В долги влезаем к мельнику Имхоже,
А деньги мы со временем вернем,
Точнее, снова в сундучок положим».

«Ну что же, нана, — он вздохнул слегка, -
Конечно, ты права. Бери, коль надо.
Ведь мы вернем же деньги старика!»
А Саният, она была так рада,

Что нищета отступит наконец,
С улыбкой в саклю их придет достаток.
В Итум-Кале купил себе овец
Ислам и возвратился он к закату,

И снова потекли в заботах дни.
Плодились овцы. Разрослась отара.
Вернули деньги старика они.
Три долгих года не промчались даром

Ислам огородил, расширил двор,
Возвел из камня башню родовую,
Кошару выстроил на склоне гор,
Совсем недавно заложил другую.

И вот однажды, все свои дела
По дому кончив, Саният присела.
«Ислам, мне плохо», — сына позвала
И тихо так, без стона, умерла.
Душа ее, как птица, отлетела.

И у Ислама на висках седин
Прибавилось, наверное, до срока.
Опять, опять остался он один
По воле все того же злого рока.

Семь дней прошло. Прошло полгода. Год.
Отметил он все даты до единой,
Благодарил его аульный сход
За то, что сделал он по долгу сына.

Закон существования суров:
Живые смертны со времен Адама.
Ушла старушка в лучший из миров,
Оставив в одиночестве Ислама.

Сменялись ночи, уходили дни
В работе от рассвета до заката.
В ауле, не имеющий родни
Он забывал про все свои утраты...

Абубакар. Фатима. Звон клинков.
Глаза врага покрыты смертной тенью.
И — каторга, железный стук оков.
Он помнил все до каждого мгновенья.

Свобода, возвращение в аул,
А друг его покинул и оставил,
Старик пропавший... Громкий стук вернул
Ислама снова к этой грустной яви.

Опять в ворота повторился стук.
Ислам к калитке подошел устало.
Открыл спокойно. Опершись на сук,
С цветастой торбой нищенка стояла

Потухший взгляд, согбенная спина,
Морщины все лицо избороздили.
«Сынок, я так устала, и больна,
И голодна, и на исходе силы.

Не откажи мне, добрый человек,
Во имя всех святых в куске чурека.
Аллах, хозяин, да продлит твой век,
И угол бы мне только для ночлега»,

Ислам ответил: «Что же, проходи.
Мой дом открыт и радости, и бедам.
Ведь сказано: «Уставшего введи
В свой дом», — таков обычай наших дедов.

Чурек и соль принадлежат тому,
Кто голоден, а гостю дверь открыта,
Мой стол не беден, там, где одному
В достатке сискал — двое будут сыты...»

Поужинала нищенка. Потом
У очага на истанге уснула.
И поднялась с зарей, когда в густом
Тумане сакли горного аула

Едва виднелись. Разожгла очаг,
Над ним котел подвесила с водою,
Двор подмела. И первого луча
Пробились блики, белой полосою

Туман в ущелье начал оседать.
Ислам проснулся. Видит, побирушка
По дому продолжает хлопотать.
Подумал: «Беспокойная старушка.

Согрелась, видно, за ночь у огня,
Хоть к старости все тяжелее годы.
Пусть остается — не объест меня.
Что нам делить: чурек и воду?!»

За завтраком старушка завела
На ту же тему разговор с Исламом:
«Мне трудно жить без своего угла
И тело непослушнее с годами,

И глаз все хуже видит, а в горах
Дороги стали уже, да и круче.
Одно, одно спасение — Аллах!»
Ислам сидел и слушал. Черной тучей

Ему своя представилась судьба.
Видать, у этой нищенки не лучше.
«Как звать тебя?». Она в ответ: «Диба».
Ислам в глаза ей прямо глянул: «Слушай!

Я одинок и ты совсем одна.
Что говорить — не молода годами.
Когда устало горбится спина,
То старость, говорят, не за горами.

О прошлом лишь не спрашивай меня,
И я не слишком жил легко на свете.
Печаль и боль у моего огня
Нередки были. Что тебе ответить?

Не беден я. Отара есть овец,
Коровы две и конь хороший тоже.
Своим трудом нажил. И наконец
Вот этот дом. Останься, если можешь».

«Не мало я, — она ему в ответ, —
Намаялась, по свету нашаталась
За подаяньем. Этот белый свет
Не так уж ласков...» И Диба осталась.

И вот, когда весенние ветра
По горным склонам ласково подули,
Она сказала как-то: «Не пора
Тебя женить? Нет девушек в ауле?»

Ислам смутился: «Отчего же, есть! —
И помолчал, сцепивши руки плотно. —
Но только им не позволяет честь
Свести судьбу свою со мной, безродным».

«Ислам, не мусульманин разве ты? —
Повысив голос, вскинулась старуха, —
Не меньшей доброты и красоты
Мы девушку найдем, клянусь я Нухой,

Чем их девчонки. Мы с тобой найдем!
Здоров, не беден и пригож собою.
Не подобает в возрасте твоем
Быть холостым. Уж я чего-то стою.

Ты не смотри, что я уже стара,
И возрастом больна, и так убога,
Нет, не одна крутая мне гора
Еще, сынок, по силам, слава Богу.

Я исходила вдоль и поперек
Чечню и знаю многие аулы.
И отыщу невесту, видит Бог,
Хорошую. Тебе бы приглянулась!»

Ислам с улыбкой ей в ответ: «Диба,
Ну что ж, найди. Пожалуй, я не против.
Меня ничем не удивит судьба
Уже на этом белом свете вроде.

За красотою больно не гонюсь —
Была б добра. Ведь мне уже за сорок.
А юным ни к чему мужчина, жизнь
Которого уже идет под гору».

«Нет, не скажи, Ислам. Совсем не так.
Мужчина только к сорока вступает
В мужскую стать, а женщина — как мак:
Поспешно расцветет и отцветает».

Поутру рано, взяв свою суму,
Неторопливо помолившись Богу,
А заодно устазу своему,
Диба отправилась в дорогу.

А ты напрасно время не теряй.
В Итум-Кале возьми все то, что надо
Для свадьбы. Дел-то через край.
Ислам, сынок, я счастлива и рада!

Ислам, ты не смотри, что я стара,
На свадьбе непременно я станцую,
Ах, дура старая, ведь нам пора
Теперь на отдых». В комнату другую

Ушла Диба. И день настал опять.
И, горестную юность вспоминая,
Ислам решил кого-нибудь послать
К Али, его на свадьбу приглашая.

«Пусть через долгих, горьких двадцать лет
Передо мною не открыл он двери,
Пусть проводить меня не вышел вслед,
Но в то, что дружбу предал он, не верю?


Он, друг один единственный, Али,
На свадьбу не приехать? Нет, не может!» —
Так думал наш Ислам, а мысли шли
Усталым скакуном под тяжкой ношей.

Как самобытны и прекрасны вы,
Чеченского обычая узоры.
На чистом фоне вечной синевы
Светло и грозно проступали горы.

В упряжке — пара вороных коней,
Живое пламя молнии — не кони.
Узка дорога горная, по ней
Везли домой невесту в фаэтоне.

А впереди джигит на скануне
Гарцует: «Меттах доула!» — и кружится,
Поднимет скакуна на крутизне
Вдруг на дыбки, и вниз рванется птицей.

За фаэтоном, рядом по бокам,
Шутя, перекликаются джигиты,
Покоя не давая рысакам,
Как полагается, невесты свита.

Вот и аул. Невесту вводят в дом,
Который ей теперь родимым станет.
Стол тамады поставили, потом
Кольцом веселым стали аульчане—

Таков обычай. Тамада взглянул
Вокруг себя на радостные лица:
«Сегодня к нам сноха пришла в аул,
Покажем, как умеем веселиться!

Зурна, играй! И бубен пусть звучит,
Чтоб разносило по ущельям эхо.
И пусть, друзья, ничто не омрачит
Наш добрый праздник радости и смеха!»

И вот выходит в круг седой джигит
Походкой барса, с талией осиной.
Орлом на юных девушек глядит,
На бровь папаху черную надвинув.

Он сделал круг. И вот за ним вослед
Плывет горянка, крылья рук раскинув,
А ритм лезгинки все быстрее. Нет,
Не уступают юности седины.

Ислам (жених) смотрел издалека
На доброе веселье и по кругу
Все лица взглядом обошел, пока
Не понял, что на свадьбе нету друга.

Мрачнел в своих раздумиях Ислам.
Но там, где нет огня, как говорится,
Обед не сваришь. За седой Башлам
Успело солнце золотое скрыться.

Замолкли бубен и напев зурны.
Прощаясь, гости разошлись устало
По саклям на ночь. Песня старины
Вдруг где-то тихо, тихо зазвучала.

Не помнивший ни мать и ни отца,
Всю жизнь свою прожив в сиротской доле,
Не мог представить голоса, лица
Родителей своих. Не оттого ли

Была утрата друга тяжела,
Надежного, единственного друга,
А был Али надежен, как скала,
И горше от того была разлука

Ислама с ним... В ущелье ночь ушла.
И снова, волны радужного света
Рассвет, раскинув радужно крыла,
Послал на землю. За аулом где-то

Раздался вдруг истошный лай собак,
Как поняла Диба, недружелюбный.
Подумала: «Видать, в аул чужой
Заехал. Догадаться здесь нетрудно».

Раздался добрый стук подков, и вот
Взметнулся над аулом лай собачий.
Все ближе конский топот у ворот
И громкий стук. «К нам гости, не иначе, —

Диба сказала: — Открывай, Ислам».
И сразу же в открытые ворота—
Три всадника. Один из них: «Салам
Алейкум, друг. Растерян отчего ты?

Не узнаешь? Конечно! Годы шли
Так быстро, седины не убавляя,
Ведь я — твой друг, шароевец Али.
Ты рад приезду моему, я знаю».

Ислам стоял растерянно, но вмиг
С улыбкою промолвил: «Гость — от Бога, —
Шагнул навстречу, к стремени приник: —
Да будет мирною твоя дорога,

Не сразу я узнал тебя, Али
Ведь нас обоих время изменило.
Сходи с коня. Товарищам вели
Войти в мой дом. А то, что было, — было!»

В просторной сакле, на пол постелив
Цветастые истанги, полулежа,
Ислам и гости разговор вели
Степенно, но былое не тревожа.

Ислам поведал другу своему
Все до конца от самого начала.
Закончил: «Что тебя я обниму
Здесь у себя, мне верилось так мало».

«А почему?!» — Али взглянул в упор
На друга. Тот в ответ: «Не ясно, что ли?»
«Ну что ж, Ислам, — Али потупил взор,
Вдруг потемневший от мгновенной боли. —

Ты думаешь, что я никчемный друг?
Я не ошибся в этом? Говори же!»
Ислам, не расцепив сведенных рук:
«За что хвалить тебя — пока не вижу».

«Ну что же, друг мой, выслушай меня, —
Али взглянул спокойно на Ислама, —
Бывает и у доброго
Коня характер непослушный и упрямый.

Я буду краток. У моих ворот
Ты простоял и долго, и упорно.
С надеждою так путник ищет брод
С отчаяньем немым в потоке горном.

Не потому, Ислам, я не впустил
В свой дом тебя, единственного друга,
(За что меня ты, вижу, не простил),
Причиною тому -— моя супруга,

Фатима. Да, та самая, она!
Я помню, вы друг друга так любили.
Не знал я ни покоя и ни сна,
Переживанья все во мне убили.

Твоя беда. Прошло немало дней,
Джигитов много сваталось к Фатиме.
Но ни один, кто б был по сердцу ей,
Так и не отыскался между ними.

Беда всегда приходит не одна,
И как-то злые языки в ауле
Пустили о Фатиме слух: «Она
Не хочет, чтоб родителям вернули

Ее (причину вслух не говорят)
Обратно после первой брачной ночи
(Когда надежды все в душе сгорят,
О счастье помышляется не очень).

А ей, подумай, было каково,
Оговоренной языками злыми
И без вины испачканной молвой?
И я, Ислам, женился на Фатиме.

А девушке, которую любил,
Вернул кольцо залога, — предал, словом!
И в сердце к ней любовь свою убил.
Ты был мне друг, и я не допустил,
Чтобы Фатима вышла за другого.

По этот день она живет со мной,
Двух дочерей мне родила и сына,
Считается законною женой,
Но в отношеньях... холоднее льдины.

И, взгляд сурово с друга не сводя,
Али продолжил, вспоминая что-то: —
Поэтому, Ислам, тебя щадя,
Перед тобою запер я ворота.

Для друга горек отлученья миг!
Второе... Помнишь (как не помнить это),
Когда тебя в пути догнал старик
В повозке и исчез вдруг на рассвете,

Оставив и повозку, и осла.
В повозке сыр, вода и два чурека,
Коса, топор, и, помнится, была
Старинная коробка из ореха,

Точней — в чеканке бронзовой ларец.
В нем золото. — Али поднял на друг
Глаза. — Ну а старик был мой отец...
Ну что ж, людей меняет жизни вьюга.

Старуха, приютившая тогда
Тебя под кров свой, прожила недолго,
Ты вновь один. Опять твоя беда
В моей душе завыла серым волком,

А через месяц или через два
К тебе во двор старуха постучалась.
Скажу, не тратя попусту слова:
Она с тобою жить, Ислам, осталась.

Сердца друзей всегда должны внимать
Друг другу — это заповедь вайнахов...
Ислам, Диба — моя родная мать.
Но и твоя теперь, клянусь Аллахом!

И третье... Я приехал не, вчера,
В день ловзара, мой друг, а лишь сегодня.
Причину хочешь знать? Моя сестра —
Твоя невеста. Потому не входит

Она сюда. Ведь ты теперь мне зять,
Не только друг. Поэтому, пожалуй,
Передо мной ты мог бы и стоять!
Но наша дружба только крепче стала

От этого родства. Теперь, Ислам,
Определить ты можешь верность друга
Не по словам, наверно, а делам
Моим. И дай... в последний раз мне руку.

Куда ни денься, что ни говори,
А зять — есть зять, таков закон адата.
И в память дружбы нашей — вот, бери
Кинжал из атагинского булата.

И дружба наша долгая сама
Была подобна этому кинжалу:
Как он, и обоюдна и пряма,
И в трудный час надежна, словно скалы.

Последнее... Абубакара род
Высокомерен, но не любит долга.
Отец Абубакара целый год,
Как ты ушел, поглядывая волком

И на меня, ходил. Но жизни нить
В сердцах латала горестные раны,
И я, мой друг, тебя освободить
От крови той, поклялся на Коране.

Четыре раза мы с моим отцом
К нему водили стариков аула,
И только в пятый раз в конце концов
Звезда твоей судьбы нам улыбнулась —

Простил тебя Абубакара род.
За кровь, что пролил ты, мы заплатили.
И за тебя стоял аульный сход:
Что не во всем ты виноват, — решили.

И потому лишь ты ушел живой
В тот грустный день из нашего аула,
Когда вернулся с каторги домой.
Но, слава Богу, все уже минуло».

Ислам принял в безмолвии клинок...
О, в этот миг молчанье лучше слова.
Пойми, читатель, что сказать он мог?
И потому молчал, молчал сурово.

Вошла Диба, тревоги не тая,
И на Ислама ласково взглянула:
«Вот, просьбу сына выполнила я,
Теперь уйду из вашего аула»,

Ислам сидел, не в силах просто встать,
Поступки друга осознать не в силах,
Не может все молчание сказать!
И память сердца в нем заговорила,

О горцев речь, не ты ль всегда была
В немногословии неоспоримой:
«Как два крыла у одного орла,
Али, с тобою мы неразделимы! —

Ислам вздохнул: — Сказать и не сказать,
Сейчас уже значенья не имеет.
Но так же верность в дружбе доказать
Не только жизнью — смертью не сумею.

А золото, что ты оставил мне,
Мне помогло и честно послужило.
Теперь могу вернуть его вдвойне!»
Али в ответ: «Верни мне, сколько было

Тобою взято в долг. Не ростовщик
Же я в конце концов. — Заулыбался: --
Пожалуй, нам пора домой.
Старик, наверное, давно меня заждался...»

И мне рассказ заканчивать пора —
Земля моих отцов, надежды память,
Где понапрасну слов не говорят
И ярче солнца в сердце дружбы пламя,

К орлиным гнездам ввысь уходит склон,
Почти до голубого небосвода.
Стареет мир в кипении времен,
Но ты все молодеешь год от года,

Родимый край! Пусть чередою дни
Уходят в вечность золотым потоком:
Ты в дружбе верность бережно храни,
Как талисман и как зеницу ока.

Все выше над тобою небеса,
Вершины гор твоих все белоснежной,
И памяти седые паруса
Надеждой наполняет ветер вешний.

Опережая грозные века,
Рванулись в небо грозных башен стены,
Как будто чья-то мощная рука
Их вырывает из немого плена

Овеянных легендами времен,
Где были свет и мрак, но больше — мрака..
Как день высок, как лучезарен склон!
И ветерок раскачивает маки.

Слепят голубизною небеса,
Вершины в час рассвета белоснежней.
И памяти седые паруса
Надеждой наполняет ветер вешний.

[QUOTE]Исходное сообщение Noxchi: [B]Еще хочу тебе написать одну поэму. Она, правда, длинная, извиняюсь что много места займет, но очень интересная и хорошая. По-любому, всегда сможешь удалить...
.............
.............
[QUOTE]
Сегодня наконец то добрался до этой Легенды... Начал читать и не мог оторваться..... Забыл о работе и проч... Вот это ДА!!!!!!!! Слов нет! я в таком восторге!!!!!!!!
Просто нет слов! Надо же как написано! и как за душу берет!!!!
Спасибо огромное Noxchi!!! Порадовала!!!
Если есть что то еще похожее не раздумывая присылай!!!
Я до сих пор под впечатлением.. несколько раз во время прочтения даже мурашки по коже бежали.... Как написано... Да.... теперь это надолго!!! Здорово!

LI 3.9.25

[QUOTE]Исходное сообщение Noxchi: [B]Прочитала твой дневник - много чувств, эмоций... Твоя жизнь мне напомнила жизнь Махтумкули. И стих его, думаю, сюда подойдет:
Влюбленный скиталец............
...................
[QUOTE]

Тоже читал не один день... много думал... Этот стих посложнее будет чем притча...
здесь смысл поглубже и слова посложнее..... Тоже оч. понравился!
А можно вопрос? Боюсь показаться невеждой..... но по мне лучше спросить то чего не понимаешь, чем скрывать то чего не знаешь....
Кто такой Махтумкули???


LI 3.9.25

Да конечно, с удовольствием отвечу. Махтумкули Фраги, это очень известный средневековый туркменский поэт 18 века, который один из первых (или даже первый...) писал на туркменском, а не на персидском. Раз он вам так понравился, тогда я еще 1 стих пришлю:)

Глаза Менгли

Живую душу погубили
Два палача - твои глаза;
Опять немилостивы были,
Как два бича, твои глаза.

Одной тебе ходить не надо,
Крутую бровь сурьмить не надо,
На встречных наводить не надо
Два злых меча - твои глаза.

Пощады я прошу, стеная,
На мир ложится мгла ночная,
Разит влюбленного двойная
Твоя праща - твои глаза.

Горит Фраги, а в горнем стане
Царит смятенье: здесь, в Туране,
Поют не бога мусульмане,
А два луча - твои глаза.

Еще один стих, правда немного не в тему, зато очень красивый. Адыгский поэт написал, а вот кто именно, не помню к огромному сожалению:(

Баллада о чести

Заря алела на востоке,
Неописуемой красой.
Стоял, прощаясь на пороге
С родными, горец молодой.

Он уходил служить отчизне
В минуты бедствия её,
И конь, соратник его жизни,
С ним разделить готов был всё.

Старик-отец в черкеске белой,
Держал с ним строгий разговор:
- Смотри, мой сын, в бою будь смелым,
Не стань пятном кавказских гор.

Запомни, честь не обменяешь,
И не своруешь ты нигде,
Она подарок, понимаешь?!
Который делаешь себе.

И в самом яростном сраженье
Когда решается судьба,
Не забывая на мгновенье
Храни её, а не себя! -

Взглянул на старца сын с любовью,
Адаты горские храня
И обернулся на дорогу,
Держа за повод скакуна.

Лишь мать-старушка не скрывала,
Всё лила слёзы по нему,
И на последок прошептала:
- Будь верен долгу своему -

И жизнь пошла своей тропою,
В недосягаемую даль,
Повсюду разнося с собою
И радость людям, и печаль,

А через время, в то селенье,
Джигиты воина внесли,
Он на щите лежал с раненьем,
Не в силах более идти.

В его глазах ещё искрилось
Тепло скупого бытия,
Но видно было, что смирилась,
Со смертью витязя душа.

И та, что слёзно провожала,
Родного сына на войну,
Спросила: - где зияет рана? -
Пред тем, как дверь открыть ему.

- Коль грудь пробита, заносите,
Ему я сердцем помогу,
Но коль спина - то уносите,
Я видеть труса не хочу! -

- В груди его, - друзья сказали, -
Багрится храбрости родник,
И в двери вашей древней сакли,
Позора ветер не проник. -

А вечером когда больного,
Отец проведывать пошёл,
Его, почти полуживого,
В углу стоявшего нашёл.

Не мог, мужчина на постели
Перед отцом своим лежать
И, даже, под покровом смерти,
Законы предков нарушать.

И старец вымолвил гортанно,
Скрывая горести комок:
- Жаль, расстаёшься с жизнью рано,
Достойным стал бы ты сынок! -

На утро вынесли героя,
Того, кто из последних сил,
Забыв о счастье и покое,
И честь, и имя сохранил.

Заря алела на востоке,
Неописуемой красой...
Лежал, закрыв навеки очи,
Под буркой, горец молодой.

И могу также написать тебе один рассказ. Немного странный правда, но хороший.

>Первую свою любовь Самбиев вспоминал с особым отвращением. Его
>идолом стала дочь важного в республике чиновника,
>действительно, очень красивая, неглупая и расчетливая девушка.
>Она с презрением отвергла докучливого молодого "оборванца",
>и мало того, публично указала на его порванную сбоку подошву.
>На сей раз кулаки Арзо были бессильны. После этого Самбиев
>ровно месяц болел, а вылечившись, со стыдом, пряча глаза,
>ходил по университету, предпочитая пользоваться черным входом
>и боковыми лестницами. Это произошло на втором курсе.
>
>... Вторая любовь родилась на четвертом году обучения. Полюбил
>Арзо девушку с физического факультета. Звали ее Совдат
>Кулаева. Каждый день Самбиев мчался в дальний новый корпус
>университета, чтобы повидаться с любимой. Совдат не обладала
>броской внешностью. Ее красоту надо было разглядеть, увидеть,
>понять и по достоинству оценить.
>
>Совдат, как и Арзо, росла без отца в многодетной семье.
>Одевалась очень скромно, но со вкусом, с изяществом. Она умела
>придать простенькому костюму элемент неординарности,
>изысканности - в виде бантика, косынки или недорогой брошки.
>Оказывается, свои незатейливые наряды она шила сама. Позже
>Арзо узнал, что Совдат также шьет и вяжет одежду на продажу.
>Этого она почему-то всегда стыдилась и скрывала от Самбиева.
>Они встречались более года. Их отношения становились все
>теплее и нежнее. Ни он, ни тем более она никогда не
>объяснялись друг другу в любви. Но этого и говорить было не
>нужно. Все видели, как они сияли при встрече, как Совдат
>горевала, если Арзо не мог приехать или не мог позвонить,
>будучи в родном селе. Они часами могли сидеть в библиотеке,
>потом пешком медленно шли до дома Кулаевой и там долго стояли,
>с улыбкой глядя в глаза. За все время встреч они ни разу не
>преступили грань приличия, ни словом, ни жестом.
>

>Есть редкие девушки, прелесть которых расцветает в атмосфере
>любви и гармонии. К таким принадлежала и Совдат. Вступила она
>в пору девичьей зрелости, округлилась женственная стать, а
>походка стала грациозной, вызывающей, манящей. Словом, зацвел
>цветок, раскрылись лепестки, обнажив соблазнительный плод. А
>Арзо все ходил влюбленный и предложения не делал. Ослепленный
>любовью, он не замечал, как вокруг его цветка закружились
>трутни и шмели.
>
>Только младшая сестренка Совдат Лиза сняла с его глаз
>ослепляющую пелену. Огляделся Арзо - все понял. На дорогих
>машинах и в богатых костюмах молодые люди, гораздо старше и
>обеспеченнее его, вились вокруг любимой. И в это время
>подружка Совдат отвела как-то его в сторону и серьезно
>сказала:
>
>- Арзо, ты молод для Совдат, вы почти одногодки. А ей замуж
>выходить надо. Разве сможешь ты содержать семью? - слезы
>выступили на глазах подруги. - Оставь ее, пожалуйста!
>
>- Это ее просьба? - задергался нервно кадык на длинной шее
>Самбиева.
>
>Только мотнула головой подруга, отвернулась, плача.
>
>- А чья?.. Я прошу тебя, скажи!
>
>- Ее матери... Только ей не говори, я слово дала.
>
>Как раз наступили летние каникулы, и опечаленный Арзо умчался,
>как обычно, на заработки в Сибирь. В неделю раз по ночам ездил
>он на мотоцикле бригады за тридцать километров от своего
>объекта в райцентр, чтобы позвонить любимой. Совдат с
>нетерпением ждала междугородних звонков. Она первая хватала
>телефон, но в трубке слышались только далекие шумы и свист
>проводов.
>
>- Арзо, Арзо, это ты? Говори! Почему ты молчишь? - кричала она
>в аппарат.
>
>Однажды к телефону подошла младшая сестра Лиза, и Арзо не
>выдержал, заговорил с ней, а рядом, оказывается, подслушивала
>Совдат, она выхватила трубку.
>
>- Арзо! - крикнула она.
>
>- Я, Совдат, - только ответил он.
>
>И больше не говоря ни слова, они застыли в молчании, слушая
>учащенное дыхание друг друга.
>
>- У меня время на исходе, - нарушил молчание Самбиев.
>
>- Ты еще позвонишь? - тихо спросила она.
>
>- А можно?
>
>- Да-да! Можно-можно! Звони, пожалуйста!
>
>Через день полетели звонки. Вначале разговор был натянут,
>сдержан, а потом вновь залились они смехом, шутками, с
>взаимной заботой и лаской. И вдруг, неожиданно, Арзо нарвался
>на мать. Он хотел бросить трубку, но женщина опередила его.
>
>- Арзо, это ты? - парализовал его печальный, хриплый женский
>голос. - ...Мне стыдно говорить, но послушай, пожалуйста...
>Я знаю, ты очень хороший парень. Я знаю, что вы друг друга
>любите, но это детство, игра, беззаботность. Если вы
>поженитесь, то житейские проблемы быстро развеют вашу любовь.
>Нищета и любовь несовместимы... Арзо, извини меня, не
>проклинай меня и не смейся надо мной. Ради Бога пойми меня!..
>Я прошу тебя - пойми меня правильно! Мы люди бедные, а Совдат
>старшая в семье. Как я их в люди выведу? К тому же вы почти
>что одногодки, а это с возрастом... ну короче нехорошо...
>Арзо, дорогой, оставь дочь в покое, у нас уже есть захал1...
>Ты слышишь меня?
>
>1 Захал (чеч.) - сватовство
>
>Связь оборвалась... Больше Самбиев в Грозный не звонил. Только
>в неимоверном труде - от зари до зари - он находил успокоение
>и забытье. Как в жизни бывает - не везет в любви, везет с
>деньгами. Как никогда выгоден был строительный договор в тот
>год. Арзо пахал не только каникулярные июль и август, но и,
>сфабриковав справку о болезни, весь сентябрь. В начале октября
>он тронулся домой, вез с собой огромные (для него) деньги.
>Путь лежал через Москву. В столице он надеялся накупить себе
>всякой одежды, чтобы потом "рисоваться" перед Совдат. В
>неотступных терзаниях, он мечтал назло любимой встречаться с
>другой девушкой, даже с ее подружкой. Какие только глупости
>не лезли в голову! Как он страдал!
>
>Себе Арзо купил простенькое пальто и ботинки. Кое-что купил
>матери и сестрам, а остальные деньги сохранил на погашение
>части долгов. Правда, про Совдат тоже не забыл - после долгих
>поисков купил любимой, на прощание дорогие французские духи.
>
>В конце первой декады октября Самбиев, выслушав нарекания со
>стороны деканата, приступил к занятиям. Несколько дней не
>ходил в новый корпус. Потом не выдержал. С друзьями гулял он
>по коридорам физического факультета - шутил, смеялся, напустил
>на себя беззаботность и безразличие, но когда увидел Совдат,
>опечалился, сник, как одуванчик после дождя, и убежал в
>общежитие, ничком бросился в постель, чтобы никто не видел
>горестных глаз и печали.
>
>Решил он твердо больше не появляться в новом корпусе. И
>неожиданно через пару дней друзья сказали, что перед входом
>в их корпус стоит, кого-то ожидая, Совдат. Бросился Арзо,
>увидев любимую, остановился, как вкопанный. На секунду их
>взгляды встретились, и Арзо медленно, с торжественной
>строгостью подошел к Кулаевой. Большие карие глаза девушки
>снизу смотрели в его лицо и не могли скрыть радости от
>встречи. Она пылала, не выдержала, широко улыбнулась,
>образовались ямочки на упругих девичьих щеках.
>
>- Эти шарф и свитер я связала тебе на память, - протянула она
>пакет,- если свитер не подойдет по размеру, я перевяжу...
>Почему ты не звонишь?
>
>- Я случайно напоролся на мать.
>
>- И о чем вы говорили?
>
>- Говорила она, я молчал.
>
>- Теперь все понятно... Я пойду.
>
>- Можно я провожу тебя? - тихо вымолвил Арзо.
>
>Совдат ничего не ответила.
>
>Октябрь перевалил за бугор. День стоял теплый, солнечный,
>тихий. Под ногами шелестели упавшие листья. Пахло переспевшим
>виноградом и айвой. В лужах, чувствуя, что напоследок, с
>ненасытностью купались воробьи. Пирамидальные тополя уже
>полностью оголились, на фоне еще праздничных кленов казались
>скелетами. За рекой Сунжой, в городском парке имени Кирова,
>кричала малышня. У трампарка на повороте противно заскрежетал
>трамвай.
>
>Из самого центра до микрорайона, где жила Совдат, они шли
>пешком. Почти не говорили. С грустью расстались, а на
>следующий день Арзо поджидал ее с самого утра у дома. Совдат
>улыбнулась, заразила тем же молодого парня... И вновь они
>гуляли почти каждый день. Правда, договорились как можно реже
>звонить (точнее, чтобы Арзо звонил, связь была только
>односторонней). Так они встречались еще два месяца. Все было
>вроде бы прекрасно, однако меж ними провели какую-то
>неощутимую грань, которая незримо довлела над их отношениями.
>И только в середине декабря Арзо окончательно набрался
>смелости и как бы нечаянно выпалил:
>
>- Совдат, давай поженимся.
>
>На улице стояла промозглая, сырая погода. Проходящие машины
>обдавали их грязью. Совдат остановилась в оцепенении.
>
>- Это предложение? - не могла она скрыть своей радости.
>
>- Да.
>
>Совдат от счастья закружилась на месте. Потом посмотрела в
>глаза Арзо и сказала:
>
>- Наверное, надо бы сдержаться, но я так счастлива, я так
>ждала этого!.. Ты не смеешься над моей искренностью?
>
>- Нет, - смущался Самбиев, - только ты должна по чеченским
>законам дать мне что-нибудь, в знак верности слов.
>
>- Что хочешь, Арзо! - улыбаясь, ответила Совдат, и вдруг лицо
>ее стало серьезным. - Я тебе вручаю это кольцо, как и свою
>жизнь. Я так счастлива... и боюсь!
>
>Тогда же, не споря, решили, что свадьба состоится через
>полгода, сразу по окончании учебы в университете. Об этом
>говорили при расставании. А до этого, прямо после вручения
>кольца, Арзо и Совдат, взялись за руки и молча, даже
>торжественно, пошли обратно в университетский корпус. В
>сумеречном полупустынном помещении, с помощью стула, заперлись
>и, плотно прижавшись друг к другу, впервые в свои двадцать
>один год, стали целоваться. Ничего не говорили, только
>прерывисто дышали, скрывая друг от друга глаза... За это
>скоротечное счастливое время они пуговки не расстегнули, но
>что-то теплое, нежное, по-юношески обильное оросило щедро их
>объятие, не утоляя, а наоборот, разжигая яростную страсть...
>На улице, в промозглых жутких потемках, целомудренная Совдат
>на мгновение прижалась к Арзо, сладко прошептала:
>
>- Ты у меня был первый и будешь последним.
>
>На что такой же Арзо "по-бывалому" ухмыльнулся, важно выпятил
>вперед подбородок... Но великодушно смолчал.
>
>Это было во вторник. На радостях ночью Арзо помчался в
>Ники-Хита. Младшая сестра - Деши от новости была в восторге,
>только мать, после утихания волны первого возбуждения,
>озабоченно спросила:
>
>- А где вы будете жить?
>
>- Арендуем в городе квартиру. Оба будем работать.
>
>- Так значит наш дом окончательно пропадет, осиротеет. Арзо
>впервые за много дней вспомнил о родовом наделе.
>
>- Нет, - твердо сказал. - Наш дом, моя свадьба - звенья одной
>цепи, и делить их и противопоставлять не буду... Значит я
>будут жить всегда в Ники-Хита, рядом с тобой, мама. - Он нежно
>за плечи обнял мать.
>
>На следующий день Совдат на занятиях не появилась. К телефону
>не подходила. Трубку поднимали только ее мать и брат. Через
>день блуждающий вокруг дома Кулаевых Арзо заметил любимую в
>окне. Лицо Совдат было тревожным, испуганным. Она попыталась
>приоткрыть окно, но кто-то сзади резко ее отстранил и
>решительно задернул занавеску. В ту же ночь Самбиева вызвали
>на проходную общежития, оказывается - тетя Совдат в
>сопровождении сестры Лизы. Женщина просила, умоляла вернуть
>кольцо, говорила, что и Совдат того же желает, что Арзо не
>горских тейпов и они по этой причине не могут породниться. И
>наконец, объявила, что Совдат уже засватана, и никакие их
>договоры и обещания силы не имеют.
>
>- Через полгода ваша любовь растает, и вы будете страдать, -
>подытожила свою скорбно-просящую речь тетя.
>
>Однако Самбиев был непреклонен, он требовал встречи с любимой
>и, может быть отстоял бы свое требование, но в субботу по
>приезде домой он обнаружил опечаленных домочадцев.
>Оказывается, в Ники-Хита приезжали мать, дядя и тетя Совдат,
>они вначале просили, потом требовали вернуть кольцо девушки.
>Кемса была несгибаемой.
>
>- Неужели вы хотите в эту нищету привести нашу дочь? -
>последний веский аргумент выдала тетя.
>
>- Наша дочь все равно выходит замуж, - ставил точку в диспуте
>мужчина. - Если не вернете кольцо, то, значит, позор ляжет на
>вашего сына и весь ваш род... Да и как в этот убогий дом можно
>привести невесту?
>
>- Сам ты убогий, - не выдержав оскорблений, выскочила из
>соседней комнаты Деши. - Что вы себе позволяете? Нана, отдай
>им кольцо, с такими чванливыми людьми лучше не родниться.
>
>Начались перепалка, шум. Поняв, что задели за живое, Кулаевы
>еще больше стали обострять обстановку - в итоге сестра Арзо
>в сердцах выкинула кольцо в грязь двора.
>
>Прошел месяц. Арзо всего один раз наткнулся по телефону на
>Совдат, но девушка, ничего не говоря, бросила трубку. В конце
>января у нее был день рождения. Он хотел ей сделать
>значительный подарок, но в кармане было только пятьдесят
>рублей (повышенная стипендия), и в ближайшем месяце средств
>к существованию ожидать было неоткуда. Тем не менее Самбиев
>через сестру однокурсника, по блату, из-под прилавка в
>универмаге достал большого белого плюшевого мишку с голубыми
>глазами. Это удовольствие стоило тридцать два рубля. На
>оставшиеся деньги он купил цветы и явился в третий корпус.
>Интуиция ему подсказывала, что Совдат будет в университете,
>тем более что в этот день у нее экзамен.
>
>Заканчивалась сессия, вечерело, корпус опустел. Арзо обошел
>все коридоры, спустился в библиотеку. На их обычном месте
>сидели две пары. Лицом к входу Совдат с подругой, а напротив
>два юноши старше него. Между ними на столе громоздился видимо
>дорогой подарок, обернутый в целлофан с ленточкой. Совдат,
>опустив глаза, мило улыбалась. Широкоплечий парень в дорогой
>дубленке, в красном махровом шарфе, с норковой шапкой в руке
>что-то оживленно говорил.
>
>Мгновение наблюдал эту сцену Арзо. Его заметила подруга, и
>толкнула в бок Совдат. Дальнейшего Самбиев не видел, он
>развернулся и бросился к выходу. Цветы полетели в урну, а
>мишка до трамвайной остановки небрежно болтался в руках.
>
>Шел мокрый крупный снег; на асфальте он нехотя таял, и только
>на черной земле сохранял свою прелесть и блеск, постепенно
>обволакивая весь мир однообразной, беспросветной белизной. Мир
>стал черным и белым, и больше никаким. Другие цвета исчезли,
>будто бы их никогда не было и по крайней мере больше никогда
>не будет. Гнетущая тоска застыла в глазах Арзо, голова, руки,
>осанка - все сникло, будто бы не частые снежинки, а острые
>камешки испускал небесный мрак.
>
>Он не заметил, как простоволосая, в одной кофточке подруга
>Совдат появилась рядом.
>
>- Арзо, вернись, - взмолилась она.
>
>Юноша только мотнул головой.
>
>Так они простояли немного. Девушка ежилась от холода.
>
>- На, отдай ей мишку, - протянул Самбиев небрежно игрушку и,
>не дожидаясь трамвая, пошел прочь, растворяясь в белесом
>сумраке города.
>
>Как ни пытался Арзо, а не звонить к Совдат он не мог. Один раз
>ему повезло, трубку подняла она.
>
>- Добрый день, Совдат, - дрожащим голосом промолвил он.
>
>И только после долгой паузы послышался гнетущий голос:
>
>- Ты почему кольцо вернул?
>
>- Я, я... - хотел что-то сказать Самбиев, но послышались
>частые гудки.
>
>Больше контакта не было.
>
>...В середине марта Совдат выходила замуж. Арзо, вопреки воле,
>смалодушничал и решил хоть напоследок увидеть любимую.
>Выходила она замуж за преуспевающего в те годы молодого
>торговца, директора какой-то закусочной. Народу было море.
>Каждый пытался себя показать. От скученности машин и зевак
>невозможно было дышать. Вот народ оживился, и понесла толпа
>Самбиева прямо ко входу в подъезд. Сопровождаемая
>родственником жениха, появилась невеста в ослепительно белом
>свадебном платье. Заиграл аккордеон, забили барабаны, в знак
>щедрости и сладости супружеской жизни в невесту полетели
>конфеты, мелкие купюры. Заметалась детвора.
>
>На верхней ступеньке крыльца подъезда невесту задержали, чтобы
>каждый имел возможность полюбоваться изумительным выбором
>жениха. А любоваться было кем. Даже Арзо удивился. Защелкали
>камеры, послышались восторженные возгласы.
>
>- Ну невеста! Повезло молодцу!
>
>- Что невеста? Знали бы вы жениха! На все готовое идет.
>
>- Да-а, просто повезло дурехе, и сама краса, и муж во всем
>обеспечен.
>
>- Говорят, у него квартира двухкомнатная, в самом центре
>города!
>
>- А мебель импортная!
>
>- А какая машина!
>
>- Какая?
>
>- Белая-белая... Вот как невеста.
>
>Старший со стороны жениха скомандовал:
>
>- Поехали.
>
>Невесту подтолкнули, она, делая шаг со ступеньки, окинула
>беглым взором толпу и в момент выхватила светлые, широко
>раскрытые глаза Арзо. Она застыла, укоризненным взглядом
>впилась в него, росинкой блеснула щека, она что-то сказала
>(Арзо по губам подумал, что его имя). Вдруг глаза ее
>закатились, и она, теряя сознание, повалилась. Ее подхватили.
>
>- От счастья! - ликовал народ.
>
>Захлопали двери, зашумели двигатели, кавалькада понеслась
>прочь. Арзо вначале смотрел ей вслед, потом шел, и когда
>окончательно убедился, что все потеряно, побежал.
>
>После этого были тоска и отчаяние. Арзо по привычке, в надежде
>хоть просто увидеть Совдат, ходил в новый корпус. И вдруг
>однажды он обнаружил ее, одиноко сидящую в библиотеке. Она
>была в строгом костюме, как положено замужней женщине, в
>косынке, осунувшаяся, с синюшными кругами под одичалыми в
>тоске глазами. Арзо, как изголодавшийся, слабый хищник, с
>дразнящей надеждой и пугливостью подошел к ней и сел напротив.
>Ее большие карие глаза вонзились в него, они его будто бы
>пожирали.
>
>- Как дела? - не здороваясь, что пришло на язык буркнул он и
>почему-то жалобно улыбнулся.
>
>Совдат только замотала головой, закрыла рот обеими руками, и
>большие, очень большие слезы, видимо, уже по привычке, ручьем
>покатились из глаз, обильно увлажняя лицо и маленькие красные
>кисти.
>
>- Тебе там плохо?
>
>Она задрожала всем телом, чуть ли не стоны вырывались из-под
>рук.
>
>- Перестань, успокойся, - сошлись брови на переносице Арзо,
>тенью омрачилось лицо.
>
>Они долго, в печали сидели молча. Совдат, несколько раз
>глубоко, как рыба на грунте, вдохнув, утихомирилась.
>
>- Я не могу без тебя, - нарушил тягостное молчание Арзо.
>Совдат ничего не ответила.
>
>- Вернись ко мне, - уже страстно зашептал Самбиев. - Я люблю
>тебя, я страдаю...
>
>Она молчала, и тогда он вновь стал ее умолять.
>
>- А ты не брезгуешь мной? - были ее первые слова.
>
>- Нет, - твердо ответил он.
>
>- Я ведь теперь... - она смутилась, замолчала, вновь слезы
>полились ручьем. - Я не могу так больше жить... Не могу... Все
>не расскажешь...
>
>- Я люблю тебя, - перебил ее Арзо.
>
>- Это правда?.. - слабой надеждой блеснули влажные глаза. -
>Ты не врешь?.. Что мне делать?
>
>Сидели еще долго. Говорил больше Арзо. Точнее, уговаривал.
>Решили (он решил), что Совдат срочно от мужа уходит,
>разводится, и они, тайно поженившись, уезжают куда-нибудь
>очень далеко. Совдат было все равно куда ехать - лишь бы с
>ним, а Арзо имел в виду родовое Ники-Хита.
>
>Совдат долго, изучающе смотрела в глаза Арзо и с натугой
>спросила:
>
>- Скажи честно, ты не попрекнешь меня?..
>
>- В чем?
>
>- Я ведь... Ну, не девственница теперь, - она опустила глаза,
>лицо стало пунцовым.
>
>- Глупости, - чуть ли не вскричал Самбиев, и погодя, с лукавой
>улыбкой в уголках рта, добавил. - А разве не я у тебя был
>первый?
>
>Ее лицо впервые просияло, но это было мгновение.
>
>- Неужели это возможно?! - вновь озаботилась Совдат.
>
>- Ты этого хочешь?
>
>- Мне стыдно... Я знаю, что это неправильно. Но я только этого
>хочу... Очень хочу, - робко заморгали ее молящие глаза, она
>со страданием вдохнула, низко, очень низко опустила голову и
>тихим голосом, будто бы только для себя, вымолвила: - А иначе
>просто не жизнь. Теперь, после этих моих признаний, моего
>падения, делай что хочешь, хочешь растопчи в грязь, хочешь
>уйди молча, а хочешь...
>
>Она вновь заплакала, а Арзо горячим шепотом объяснялся ей в
>любви и преданности:
>
>- Я тебя на руках буду носить, - подытожил он свою речь.
>
>- Арзо, милый, - сквозь слезы улыбнулась Совдат, - на руках
>я тебя буду носить... Был бы ты рядом... Моим.
>
>Еще долго, пугливо оглядываясь, жадно говорили. Наконец,
>решили жить вместе или вовсе не жить. Только надо было по
>закону адата1 утрясти процедуру развода. В течение недели-двух
>должна была к Арзо подойти сестра Лиза с запиской от Совдат,
>где она обязывалась указать дату и место встречи для новой,
>счастливой жизни вдвоем.
>
>1 Адат (чеч.) - свод законов древнего Кавказа
>
>Действительно, Лиза пришла и в записке красивым почерком руки
>Совдат обозначались дата и место встречи: "15 июня 1982 года,
>в 15:00 часов, библиотека нового корпуса ЧИГУ". В конце
>приписывалось, что если Арзо не придет в тот день, то она с
>пониманием отнесется к этому, и никакой обиды и тем более
>злобы к нему не будет.
>
>В обозначенный срок Арзо был на месте. На стоянке его ожидало
>такси. Нельзя сказать, что он был тверд в своем решении. Он
>стал чуточку сомневаться в своих чувствах, колебался, но в
>последний момент решил держать слово. Он ждал до половины
>четвертого. Совдат не объявилась, он с облегчением отпустил
>такси и пешком пошел до своего общежития... Все прошло, как
>и студенческие годы.
>
>Правда, на этом история их отношений не закончилась. Они
>увиделись в жизни еще всего лишь раз, но отголоски первой
>любви преследовали их долго. Конечно, далеко не в равной
>степени. Но все же что-то в душе затрагивали, сокровенное,
>дорогое, как беспечная юность, скоротечное и сладкое.
>
>Лет через семь-восемь после этого Арзо устроился на работу в
>Кабинет Министров. Оказывается, там же в одном из отделов
>работала Совдат. Они встретились в широком коридоре, на ходу,
>сухо поздоровались, разошлись. А на следующий день Совдат
>уволилась, и больше он ее никогда не видел. Зато видела его
>она.
>
>Еще через несколько лет Арзо поехал в Шали, к партнеру по
>бизнесу, и оказалось, что жена хозяина Лиза - младшая сестра
>Совдат. Узнав друг друга, они как старые знакомые обнялись,
>говорили обо всем, только не о Совдат. По правде говоря, Арзо
>уже абсолютно не думал о первой любви, ему было не до этого.
>Однако во время третьего или четвертого приезда в Шали Лиза
>напомнила ему о сестре, сообщила, что у Совдат пять дочерей,
>что она снова беременна, и если вновь родится дочь, то в семье
>их будет трагедия. Арзо делал сочувственный вид, всячески
>выражал свое сопереживание, хотя это его уже никак не
>занимало.
>
>- А помнишь, мишку ты ей подарил? - вдруг перешла на другую
>тему Лиза.
>
>- Какого мишку? - удивился Арзо.
>
>- На день рождения.
>
>Арзо покраснел, ему не хотелось вспоминать об этом.
>
>- Нет, - неуверенно вымолвил он.
>
>- Ну, такой беленький, синеглазый... Она его как родного до
>сих пор бережет. Когда к матери приезжает, только с ним в
>обнимку спит. А в последнее время даже разговаривает с ним...
>Никто, кроме нее, этого мишку тронуть не может.
>
>Более часа Самбиев и муж Лизы обсуждали дела. Но Арзо
>почему-то был, на удивление партнера, рассеянный, вялый.
>Уезжая, он отозвал Лизу в сторонку и серьезно прошептал:
>
>- Пускай выкинет мишку, тогда родится сын. Так и скажи. В
>следующий приезд Лиза с улыбкой сообщила, что мишку трогать
>нельзя, мишка сокровенное счастье. После этого так
>развернулись события в бизнесе, что Самбиев к Лизиному мужу
>ездить перестал.
>
>...И на этом их история не закончилась. В 1997 году, после
>первой чеченской войны, секретарь Самбиева доложила, что
>какая-то Лиза добивается встречи с ним. Одновременно
>заместитель по связям с общественностью показал факс, на
>котором тоже некая Лиза - сестра Совдат, сообщала о том, что
>хочет встретиться с Арзо и передать кое-какие важные
>материалы.
>
>- Может, это шантаж или компромат? - высказался зам.
>
>- Поручить шефу безопасности. Пусть выяснят все, - скомандовал
>Самбиев.
>
>Через день он был в другом конце материка. Служба разведки
>доложила полное досье на эту Лизу, ее мужа, родственников.
>
>- Отставить, - отрезал босс по телефону, - следующий вопрос.
>
>К тому времени у Самбиева был расписан график дел на месяц
>вперед, и какая-то Лиза не могла его нарушить. Однако Лиза не
>унималась.
>
>- Может, мы выкупим эти материалы и заодно поговорим с ней,
>- предложили шеф безопасности и зам по связям с
>общественностью.
>
>- Да, - на ходу отрезал Арзо.
>
>Через день заместитель докладывал по селектору во время
>утреннего совещания:
>
>- Арзо Денсухарович, о деньгах и речи нет, здесь что-то
>личное, она желает встретиться или хотя бы переговорить одну
>минуту по телефону.
>
>- Она сейчас в Москве?.. Я в Россию прибуду нескоро, соедините
>меня, пожалуйста, через час с ней. Ровно минута. Понятно?
>
>- Есть, Арзо Денсухарович.
>
>Через час у Самбиева была важная встреча в банке. Связь была
>отключена. Потом дела, дела, и все позабылось, да и не думал
>он об этом. А когда возвратился в Москву, ему вручили пакет
>с надписью "от Лизы".
>
>- Проверили, все чисто, - доложил начальник службы
>безопасности.
>
>Когда Арзо остался один в кабинете, он развернул пакет. В нем
>лежал старый, потрепанный, с краю прожженный блокнот, а сверху
>конверт.
>
>"Арзо, - писала на чеченском Лиза, - я совершила огромный грех
>перед тобой и сестрой Совдат. Раньше я об этом не думала, но
>после гибели сестры меня неотступно преследует горечь подлога.
>Я передаю тебе личный дневник сестры. Скорее даже это не
>дневник, а сокровенные записи. Я думаю, что он должен быть у
>тебя, так как все, что в нем записано, связано с тобой. Я не
>знаю, будешь ли ты читать весь блокнот. Я думаю, что не стоит
>ворошить чужую душу. Однако я прошу тебя, прочитай запись за
>8 августа 1982 года (закладка), и ты все поймешь..." Арзо
>бросил сопроводительное письмо, открыл в заложенном месте
>блокнот. Он вспомнил почерк Совдат, однако он был уже какой-то
>нетвердый, неровный.
>
>- Арзо Денсухарович, - отвлек его помощник по селектору, -
>финансисты прибыли.
>
>- Проведите их в зал переговоров. Попросите Россошанского
>начать, я через минуту иду.
>
>Он погрузился в чтение:
>
>"5 июня Арзо не явился. Я ждала полтора часа. В тот же вечер,
>в ванной, я перерезала вены левой руки, на правую не хватило
>сил. Соседка-врач и скорая меня спасли. Только я не знаю,
>спасли ли... Арзо я ни в чем не виню. Он достоин только
>чистой, никем не тронутой девушки... Если бы он знал, как я
>по нему тоскую. Хоть бы увидеть его на мгновение, поговорить
>малость".
>
>- Арзо Денсухарович, - вывел его из прошлого селектор. - Да,
>да, иду.
>
>Он бросил письмо Лизы и блокнот Совдат в шкаф и пошел на
>переговоры. Все ждали Самбиева. После дежурных улыбок и
>рукопожатий перешли к делу. Готовилась крупная сделка,
>обговаривались различные варианты и прогнозы. Вдруг Арзо
>вскочил и, извинившись, бросился в свой кабинет. "Почему "5
>июня"?" - пронеслось у него в голове. Он раскрыл недочитанное
>письмо Лизы. "...Это я показала матери ее записку к тебе, и
>мать заставила меня перед числом "5" поставить "1". Я поломала
>ей жизнь, а может и не только ей. Мне так тяжело..."
>
>"В феврале 1995 года, - писала далее Лиза, - Совдат оставила
>семью в Хасавюрте и вернулась в осажденный Грозный за матерью.
>В подвал, где они скрывались от бомбежки, солдаты бросили
>гранату. Обе одновременно погибли. Позже соседи обнаружили их.
>Говорят, Совдат сидела прямо, прислонившись к стене;
>маленький, едва видимый осколок попал ей прямо под правый
>глаз, оставив еле заметный рубец и капельку кровяной слезы.
>В руках у нее в смертельной судороге был зажат твой мишка...
>Я думаю, что она вернулась не за матерью (мать сознательно
>осталась в городе), а за родным мишкой. Так вместе с мишкой
>ее и похоронили... Наша мать перед Богом предстала
>одновременно с ней, и я уверена, что Совдат простит ее, а
>простит ли она меня?
>
>Арзо, хоть ты меня прости, если можешь.
>
>Извини. Лиза. С блокнотом поступай как хочешь, он писался для
>тебя, точнее, о тебе. И еще, Арзо, помнишь ты приезжал к моему
>мужу, в Шали. Так вот, пару раз за тобой скрыто наблюдала
>Совдат... Эта запись есть в блокноте... Боже, как она плакала,
>и как она боготворила тебя, молилась за тебя. Я думаю, что
>благодаря ее просьбам ты имеешь такой успех. Еще раз, если
>можешь, прости. Благослови тебя Бог!
>
>Сестра твоей Совдат, Лиза".