а в ушах у меня подвергается многокраному прослушиванию Marianne Faithfull „Before The Poison"

вот тут статейку нашла про нее


Marianne Faithfull. Прошедшее время

О плюсах и минусах „современности" звучания давних артистов на примере Марианны Фэйтфул.

Бег времени прежде всего познается через все возрастающее недопонимание прошлого: мы уже никогда не поймем должным образом Моцарта, Бетховена и даже The Beatles, хотя с последними еще сохраняется живая связь и слабое эхо того, как оно все там было. Недопонимание это замечается как-то вдруг, как-то внезапно: вроде еще вчера все было на своих местах, а сегодня смотришь — предметы пожелтели, облезли, и уже не вполне ясно, для чего нужно было делать в них столько ящичков, выгородок и ставить на такие могучие подпорки. То же и с людьми, но недопонимание людей и их места в культурном контексте эпохи куда как болезненнее.

Марианна Фэйтфул, женщина, погубившая двадцать лет своей жизни и воскресшая тогда, когда все уже считали ее пустой оболочкой, пришла в современный мир из тех времен, когда собственная тленная оболочка ценилась меньше, чем в одну дозу героина. В том своем состоянии, состоянии ужаса перед раскрывающейся бездной, написала она одну из самых страшных песен в истории поп-музыки — „Sister Morphine"; написала в содружестве с любовником своим Миком Джаггером и товарищем его Китом Ричардсом. И хотя Rolling Stones тоже пели эту песню, но животного ужаса перед надвигающимся безумием они не могли передать с той силой, с которой это удавалось Фэйтфул. То ли потому, что была она женщиной, и все описанное там давалось ей с еще большей болью, то ли потому, что дар у нее такой был — нести прошлое с собою дольше, чем мог это кто бы то ни было другой.

Собственно, воскрешенная в 80-х Марианна Фэйтфул ценима была именно за этот свой дар. Многие обвиняли ее в том, что она уже разучилась петь, но мало кто мог устоять перед силой ее голоса. Это был голос, связующий эпохи, голос памяти; такой Марианну Фэйтфул воспринимали до недавних пор. „Отстраненная", „отчаявшаяся", „агрессивная" — примерно такие эпитеты сопровождали ее альбомы с момента поразительного ее возвращения в 1979 году в мир живых людей с пластинкой „Broken English". Тон ее делался все спокойнее по мере того, как она удалялась от своих воспоминаний, как все больше вовлекалась в привычную ей артистическую деятельность. Однако отстраненность оставалась — отстраненность от мира, не понимающего, как важно помнить. Она писала песни сама, однако многие почитали за честь сотрудничать с ней: Бадаламенти сочинил ей музыки на целую пластинку, Роджер Уотерс отдал ей для ее „Vagabond Ways" свою неизданную песню 1968 года. Затем на смену пришли молодые: предыдущий альбом певицы был сделан в сотрудничестве с детьми, по ее меркам — Джарвисом Кокером, Беком, Дэймоном Элбарном, Билли Корганом — и многим показался неким разрешением усталой, хотя еще полной неведомо откуда берущихся сил женщины от бремени воспоминаний. Был этот альбом обманчиво „поп", и мало кто останавливал свое внимание на песне-эпитафии Нико, написанной в сотрудничестве с Дэйвом Стюартом. И мало кто задумывался над тем, что Марианна Фэйтфул никогда и не была „рокершей", так что вменять ей в вину „поп" или же радоваться тому же по меньшей мере нелогично. Однако нелогичность эта была первым признаком забвения и недопонимания, о коих речь шла выше: Марианну Фэйтфул, которой ближе всего была нервная темная элегичность, принялись числить по ведомству чуть ли не, прости Господи, готов. Это не выдумка, это прочитано в нескольких рецензиях на последнюю ее работу — пластинку, названную весьма характерно — „Before The Poison". „До отравы" значит. То бишь — до того времени, как лондонскую приму взяли под свое крыло битники, группа Rolling Stones в полном составе и все, что там было в 60-х — жизнь без цены, мир без будущего. „Before The Poison" — именно так должно было называться настоящее примирение с миром. И мир протянул ей руку с тем приношением, которое ныне считал ей подходящим. Из прежних коллег ее остался один Дэймон Элбарн. Слово взяли две иконы хмурого, что называется, „послевоенного" поколения, люди, едва нюхавшие 70-е (не говоря уж о том, что было раньше), люди, легче всего ассоциирующиеся с готической эстетикой (если кому-то есть охота непременно искать подобные ассоциации) — нервная пигалица Полли Джин Харви и патентованный мизантроп Ник Кейв. Первая отдала Марианне самую беспощадную песню со своего альбома и написала еще четыре, второй сочинил три — две баллады и один отчаянный боевик с припевом, цитирующим „Break On Through" The Doors. Теоретически, это был верный ход: темному голосу — темные песни. Вот только песни эти оказались из нового времени. Которое еще понимала сама Фэйтфул, но которое уже не вполне понимало ее. Харви, предлагавшая Фэйтфул „подучиться вокалу", что само по себе характерно, сделала из Фэйтфул Полли Джин Харви, сопроводив голос Марианны своими традиционными диссонирующими гитарами. Кейв сделал из Фэйтфул Кейва, исполняющего горькие, но зовущие к очищению баллады.

Собственно, схема сработала: ныне практически все критики сравнивают „по цельности" „Before The Poison" с „Broken English", до сей поры почитавшимся недосягаемой вершиной в карьере Фэйтфул. Рецензенты наперебой и без особого осмысления того, что говорят, пишут о том, что „Фэйтфул звучит вполовину моложе тех, кто ныне считается звездами рока" (или там „готической сцены"). Все это чудесно, и за женщину можно только порадоваться. Да и пластинка хорошая. Вот только одно немного грустно: музыка Фэйтфул и в самом деле звучит „современно". „Утешающе", как выразился один корреспондент на форуме ее сайта. Для артиста это, наверно, — лучшая похвала. Однако, прослушав альбом, остаешься, при всех положительных эмоциях, с ощущением какой-то потери.

Потеря эта называется — память. Марианна Фэйтфул перестала быть связующим звеном между тобой и прошлым.

Случилось еще одно небольшое недопонимание. То самое недопонимание, которое так внезапно обнажает неумолимый бег времени.