Татьяна Петровна проходила мимо мусорки. А это же целый мир, вы знаете? Мусорка во дворе — это, ну, как театр. Сцена, где разыгрываются человеческие драмы. Кто-то выбросил трёхколёсный велосипед, потому что ребёнок вырос. Кто-то — свадебную фотографию в рамке, потому что разлюбил. Целые жизни можно прочитать по мусоркам.
Татьяна Петровна и не смотрела особо. Шла мимо.
А потом вдруг увидела - маленькое тельце. Скрюченное, грязно-белое. И — мухи. Целый рой. Кружат, садятся, переговариваются между собой этим своим мушиным языком.
Татьяна присмотрелась - котёнок. Совсем крохотный. Месяц, не больше. Лежит. Дышит. Еле-еле.





Она отшатнулась. Сделала вид, что не заметила. Прошла три шага. Потом ещё два. А потом остановилась.

Сердце вдруг заколотилось так сильно, что стало больно. Это же так не должно быть. Чтобы живое существо, вот так.

— А вы не трогайте, — раздался голос за спиной. — Это котяра Иркин с пятого. Захворал. Она его и вынесла. Всё равно сдохнет.

Татьяна обернулась. Баба Клава из соседнего подъезда. В халате, с сигаретой. Всезнающая.

— Как вынесла? — одними губами спросила Татьяна.

— Ну а чё делать? — баба Клава затянулась. — Ветеринар — он дорого. А котят ещё наплодят. Чё с ним возиться?

Татьяна снова посмотрела на комочек. Повернулась. Пошла к своему подъезду.

И вдруг всплыло перед глазами: муж, на больничной койке. Тоже дышал. Так же. Еле-еле. И она тогда... не успела.

Она рванула обратно к мусорке так резко, что чуть не упала.

Котёнок был лёгким. Почти невесомым. Татьяна завернула его в шарф — тот самый, который всегда носила с собой, даже летом.

— Уф, — тихо выдохнула она, когда добралась до своей квартиры на третьем. — Ну вот. Теперь ты дома.

Дома? Она сама удивилась этому слову. Какой дом, что за глупости. Маленькое умирающее существо надо отнести в ветеринарную клинику. Пусть специалисты решают. Она — всего лишь пенсионерка с пакетиком таблеток. Что она может?

Клиника была в соседнем квартале. Молодой ветеринар — мальчишка, лет тридцати, не больше — осмотрел котёнка, нахмурился, покачал головой.

— Плохо дело, — сказал он, не поднимая глаз. — Сильное обезвоживание, истощение. Глаза гноятся. Лишай, скорее всего. И тут ещё какой-то нарыв. Бедняге досталось.

— Спасёте? — Татьяна почему-то шептала, хотя обычно говорила громко, чётко.

Ветеринар посмотрел на неё — странным таким взглядом. Будто оценивал. Или взвешивал что-то.

— Можем попробовать. Но это будет недёшево. И гарантии никакой. Я бы рекомендовал, — он вздохнул. — Гуманную эвтаназию. Чтобы не мучился.

Татьяна вздрогнула. Она знала это слово. Эвтаназия. Сколько раз она слышала его, когда муж кричал от боли, кричал так, что соседи стучали по батареям. А врачи говорили: терпите, у нас не Швейцария.

— Нет, — она сама не узнала свой голос. Твёрдый. Уверенный. — Не надо эвтаназию. Будем лечить.

— Но это долго. И дорого. Анализы, капельницы, антибиотики. Раз в день привозить на процедуры.

Татьяна посмотрела в свой кошелёк. Три тысячи. До пенсии — десять дней.

— А если я дома? Сама? Что нужно делать?

Ветеринар снова вздохнул. А потом — неожиданно улыбнулся. Совсем молодой ещё, с ямочками на щеках.

— Знаете, это нереально сложно. Но если вы правда готовы, — он порылся в ящике и достал какую-то коробку. — Вот.

Домой Татьяна возвращалась с полным пакетом лекарств и инструкциями, записанными на обратной стороне рецепта — мелким почерком, с сокращениями. И с котёнком, который даже не пищал. Просто дышал. Еле-еле.

— Ну, давай жить, — сказала она, устраивая его в коробке из-под обуви, застеленной старым полотенцем. — Давай, миленький. Давай.

В дверь позвонили, когда Татьяна пыталась напоить котёнка из пипетки. Вода стекала мимо рта — он даже глотать не мог. Или не хотел.

На пороге стояла Ирина с четвёртого этажа. Молодая. Красивая. С лицом, будто высеченным из камня — ни улыбки, ни тепла.

— Татьяна Петровна, — деловито начала она, не здороваясь. — Вы это... Кота подобрали?

— Да, — настороженно ответила Татьяна. — А что?

— Да ничего. Просто у нас Алиса плачет. Жалко ей. Но что ж теперь — это животное уже не вылечить. Ветеринар это же вам сказал?

Татьяна замерла. Что-то заскреблось в голове. Какая-то мысль. Неприятная.

— А откуда вы знаете, что мне ветеринар сказал?

Ирина дёрнула плечом.

— Так ясно же. Кот умирает. А вы, ну, в вашем возрасте, — она не закончила фразу, но в её глазах было что-то брезгливое, что ли.

И тут из-за её ног выскочила девочка. Маленькая, лет пяти.

— Бабушка Таня! — воскликнула она, но тут же была схвачена за руку матерью.

— Алиса! Я же сказала — стой в квартире!

— Мамочка, а это мой Пушок? Он выздоровел? — девочка тянулась к приоткрытой двери Татьяниной квартиры. — Он же просто чихал! А потом ты его унесла.

Лицо Ирины исказилось. Она дёрнула дочь за руку так резко, что та вскрикнула.

— Домой! Быстро!

Захлопнула дверь перед носом Татьяны. Но в эту секунду всё встало на свои места. Все кусочки сложились в одну картину.

Тошнота подкатила к горлу. Пушок. Просто чихал. А потом его унесли. Выбросили. К мусорке. Как ненужную вещь. Как сломанную игрушку.

Татьяна прислонилась к косяку. В голове звенело. Это ж надо. На глазах у ребёнка. И девочка любила это маленькое существо.

— Ах ты ж кроха моя, — прошептала она, возвращаясь к коробке с котёнком. — Но теперь ты дома. Слышишь? Дома.

И в этот момент котёнок вдруг открыл один глаз. Мутный. Гнойный. Но живой. И посмотрел на неё.

Татьяна присела рядом с коробкой. Осторожно потрогала маленький лобик. Горячий. И сухой такой. Нехороший жар.

— Вот что, Пушок. Или нет, не Пушок. У тебя теперь новое имя. И новая жизнь. Мы справимся.

Вечером позвонила дочь. Как обычно — в восемь. Точная, как часы. Татьяна хотела рассказать про котёнка, но почему-то промолчала. Ответила на обычные вопросы — да, давление нормальное, да, таблетки купила, нет, в парк не ходила. Но когда дочь уже собиралась прощаться, вдруг спросила:

— Оля, а помнишь, у тебя в детстве котёнок был? Рыжий такой. Ты его так любила.

Дочь помолчала на том конце провода.

— Помню, — наконец ответила она. — Мурзик. Папа его принёс. А потом он сбежал.

Татьяна усмехнулась. Не сбежал. Умер от воспаления лёгких. Но они с Евгением решили не травмировать дочку. Сказали — убежал. А потом долго искали похожего, но не нашли.

— А почему ты спрашиваешь?

— Да так, — Татьяна посмотрела на коробку, где засыпал котёнок. — Вспомнилось.

Три бесконечных дня, наполненных тревогой и надеждой. Татьяна почти не спала. Каждые два часа — капли в глаза. Каждые три — укол с питательным раствором. На четвёртый раз котёнок уже не вырывался, а просто смотрел — мол, делай, что должна. Доверял.

Она разговаривала с ним. Постоянно. Рассказывала про Евгения — мужа, который любил кошек, но был аллергиком. Про дочь, которая выросла, уехала и стала чужой.

А вечером четвёртого дня раздался телефонный звонок. Татьяна, задремавшая в кресле возле коробки с котёнком, вздрогнула. Дочь.

— Мам, — голос Ольги звучал напряжённо. — Мне соседка твоя звонила. Ира с пятого этажа.

Сердце Татьяны ухнуло куда-то вниз.

— И что? — спросила она, пытаясь говорить спокойно.

— Говорит, ты с ума сходишь. Подобрала какого-то бродячего котёнка, который почти сдох. Тратишь на него последние деньги. Он всё равно не выживет, а ты, — Ольга сделала паузу. — Ты пенсию получила?

— Завтра, — тихо ответила Татьяна.

— И сколько у тебя осталось? На лекарства эти кошачьи?

Татьяна промолчала. Деньги закончились ещё вчера. Ветеринар сказал — нужны ещё капельницы. Три дня подряд. И специальный корм, когда котёнок начнёт есть. Если начнёт.

— Мама! — в голосе дочери звучало раздражение. — Хватит уже! У тебя нет сил, у тебя нет средств. И этот зверь — не твоя забота. Я попросила Иру забрать у тебя его. И сдать куда положено.

В груди что-то оборвалось. Забрать? Сдать?

— Я никому ничего не отдам, — голос звучал удивительно твёрдо. — Слышишь? Никому.

— Мам, ты с ума сошла? Он всё равно сдохнет! А ты уже все деньги на него спустила!

Татьяна посмотрела на котёнка в коробке. Он был так слаб. Но вчера первый раз попытался встать на лапки. Не получилось. Но он пытался.

— Зато у меня есть сердце, — тихо сказала она в трубку. — Я не могу выбрасывать живое — ни на улицу, ни из памяти.

— Мама!

— Я завтра получу пенсию. И мы справимся.

Она повесила трубку и несколько секунд смотрела в пространство перед собой. Потом вдруг разрыдалась. Впервые за много лет. А в ту же ночь случилось чудо.

Татьяна проснулась от странного звука. Тихого-тихого. Будто кто-то пищал во сне. Она вскочила, включила свет.

Котёнок сидел в коробке. Сидел! Сам. И тихонько мяукал. Еле слышно, сипло, но — мяукал.

— Господи, — прошептала Татьяна, опускаясь на колени перед коробкой. — Ты живой!

Котёнок покачнулся, но устоял. А потом попытался встать на лапки. Подломился, упал, но снова поднялся. И снова мяукнул — чуть громче. Требовательнее.

— Ты голодный? — Татьяна улыбалась сквозь слёзы. — Сейчас, маленький. Сейчас я тебе всё сделаю.

Утром, когда она уже собиралась на почту за пенсией, в дверь позвонили. На пороге стояла Ирина. Снова с этим каменным лицом.

— Оля мне звонила, — без предисловий начала она. — Просила помочь. С котом. Ну с этим, которого...

Она сделала неопределённый жест рукой. Татьяна застыла.

— Я никому не отдам котёнка, — тихо, но твёрдо произнесла она. — Это теперь мой Лёва. И он будет жить.

— Лёва? — Ирина удивлённо подняла бровь. — Почему Лёва?

— Потому что он выжил. Потому что он борется, как лев.

Ирина вдруг опустила глаза. Что-то неуловимо изменилось в её лице.

— Да я не забирать, — неожиданно тихо сказала она. — Я, это, Алиса плачет. Всё время. Говорит, что это она виновата. Что это из-за неё котёнка. выбросили. Что она плохо за ним ухаживала.

Татьяна молчала. В груди клокотала холодная ярость. Ребёнок! Ребёнок винит себя в том, что сделала мать!

— Я, — Ирина запнулась. — Я не должна была. Он заболел, а у меня смена, работа. И он так плакал, всю ночь. Я не выдержала. Я думала, он всё равно не выживет.

Она вдруг подняла глаза — и Татьяна с удивлением увидела в них слёзы.

— Можно его навестить? Алисе? Пусть она хоть знает, что он жив. Что не она виновата. Что это я...

Татьяна долго смотрела на соседку. Потом молча отошла в сторону, пропуская её в квартиру.

Лёва спал в своей коробке, свернувшись клубочком. Ирина нерешительно подошла ближе.

— Живой, — прошептала она. — Господи, живой.

— Да, — Татьяна не могла сдержать гордость в голосе. — И будет жить. Теперь точно будет.

Ирина вдруг расплакалась. По-настоящему. Горько. Сдавленно. Закрыла лицо руками.

— Я не знаю, что на меня нашло. Если бы Алиса видела.

К концу второй недели Лёва уже бегал по квартире. Неуклюже, смешно, часто спотыкаясь — но бегал! Каждое утро Татьяна просыпалась и первым делом проверяла — дышит ли? Тут ли? И каждый раз котёнок открывал глаза и смотрел на неё с таким пониманием, что сердце замирало.

Ветеринар только головой качал: — Удивительно. Я ставил на эвтаназию. А вы справились.

А однажды утром под дверью обнаружился пакет. С кормом. Дорогим, специальным. Для котят после болезни. Татьяна догадывалась, от кого, но не стала звонить Ирине. Просто кивнула ей при встрече. А та — отвела глаза. Стыдно.

Лёва ел как не в себя. Набирал вес. Обрастал шерстью — не грязно-серой, а белоснежной. И глаза оказались удивительного цвета — голубые, как небо.

В конце месяца приехала дочь. Без предупреждения. Просто позвонила в дверь, и вот она — на пороге. Строгая. Красивая. Чужая.

— Мам, я за тобой, — с порога начала она. — У нас есть место. Комната отдельная. Внука будешь видеть каждый день, а не по видеосвязи.

И осеклась. Потому что Татьяна стояла перед ней... другая. С расправленными плечами. С прямым взглядом. И с белоснежным котёнком на руках.

— Здравствуй, Оля, — спокойно сказала она. — Проходи. Чай будешь?

— Мам, — дочь растерянно смотрела на кота. — Так он выжил? Серьёзно?

— Лёва? Конечно. Мы справились.

Татьяна прошла на кухню, поставила чайник. Лёва, как обычно, устроился на подоконнике — наблюдать за птицами.

— Мама, но как же, — Ольга села за стол, не зная, куда деть руки. — Он же доставляет столько хлопот. А у тебя сердце, суставы.

— Я знаю, — Татьяна улыбнулась. — Ты была права: это не моя забота. Но это — мой выбор.

Она посмотрела на котёнка, который развалился на солнышке, жмурясь от удовольствия.

— Знаешь, — тихо сказала Татьяна. — Когда ты каждое утро просыпаешься, а кто-то тебя ждёт, это меняет всё. Возвращает смысл.

Дочь смотрела на мать во все глаза. Будто впервые видела.

— Так ты, не поедешь к нам?

— Нет, дочка. Мы с Лёвой останемся дома.

И в этом слове — «дома» — теперь звучало что-то настоящее. Тёплое.
https://dzen.ru/a/aBNOdUx76z6R0o5e