[700x525]

Лондон, надо признать, шумен и не без капризов. Но мне тяжело видеть, как Вильнюс в очередной раз встречает своей излишней безлюдностью, где большая часть народа будто попряталaсь по домам; где многие, запуганные газетами и продажным телевидением, еще глубже ушли в собственное терпение, где дикторы говорят о нескончаемых подлостях политиков с непонятным задором и отстраненностью, где образованные люди продолжают трудиться на лицемеров и жуликов, где существование профсоюзов носит лишь номинальный характер, где лучшие университетские преподаватели получают зарплату в три раза меньшую (это не преувеличение), чем зарплата развозчиков пиццы.
Друзья в переезде моем увидели гордость и высокомерие, тщеславие и эгоизм, бесцельность и неразумность.
В итоге я, наполненный иглами, попрощался и пошел к аморфной «Виктории». Оттуда я поехал туда, где ждали меня люди других национальностей. Мы ели салат с креветками, а потом гранаты. Две страшненькие колумбийки, английский язык которых, к моей преждевременной радости, оказался столь же убогим, как и мой, общались вяло и коротко. Их сосед – человек из Южной Африки - сварил мне чудовищно крепкий кофе и настойчиво пытался приободрить. К глубокой ночи, ради большего размягчения я принял чужой горячий душ. После чего тело мое взвалил на себя кожаный диван в ситинге, и сознание мое поплыло.
трудно решить, что меня может поразвлечь с большей успешностью, но с наименьшими потерями. То есть обман тут как форма украшения. Обман как синоним творчества. В университете нас учили, что обман в творчестве правдивей самой правды. Это приятно развязывает руки. …Наутро то, кстати, я тщетно пытался вспомнить, наблюдал ли той ночью участие в безымянном общении с близкими и родными, силился разгадать, кто мог быть в этом райском кругу. Но явным был только центр. Там я не уходил на работу и держал на руках своего ребенка - долго. Всегда.


[700x525]