Это цитата сообщения Aminatl Оригинальное сообщение

* * *

Издалека вернувшись туда, где не был долго,
взамен жилья и счастья, найду пустые стены.
А в цветнике у дома за чугуном ажурным
увижу плоский камень, прочту на камне имя -
и, прислонясь к решётке, произнесу в смятенье:
"Ну, как же так, Мария? Я ожидал иного.
Я думал, ты ещё раз спасёшь меня, как прежде.
Я был в тебе уверен. Я полагал, ты можешь всё..."

И шевельнётся камень, и покачнутся стебли.
И я услышу голос, который внятно молвит:
"Меняй дорогу, путник. Ты был не прав, как видишь.
Я не богиня вовсе, и не колдунья даже,
хоть и могу такое, чего никто не может:
могу не знать отрады, могу не быть любимой,
могу не ждать, не помнить, могу не петь, не плакать,
могу не жить на свете, но не могу не умирать..."

И снова всё умолкнет. Но вскоре тихим шагом
из дома выйдет некто - должно быть, местный сторож -
и спросит, чем обязан. И я солгу поспешно,
что перепутал адрес. И повернусь к воротам.
И засмеётся камень, и отшатнутся стебли.
И тихим шагом сторож пойдёт обратно к дому,
чтоб начертать отметку в своей учётной книге.
Так превратится в прочерк то, что когда-то было мной...

1991
(с) Щербаков

* * *

В этом темном и туманном ноябре
Места нет для чистых мыслей о добре.
Я сижу в ста километрах над землей
И мне хочется увидеться с тобой.

Я смогу спуститься в город, лишь пока
Нависают кучевые облака.
Я в толпе безумных лиц тебя ищу
И безумно о тебе сейчас грущу.

С высоты казалось все таким простым,
А теперь я испугалась темноты:
В ней сливаются поступки всех людей,
И не видно, кто здесь добрый, кто злодей.

Я заглядываю каждому в глаза,
Но приходится вернуться мне назад,
В эту блеклую, намокнувшую мглу,
Меня ангел ждет усталый на углу.

Ты прости, мои уходят облака,
Я вернусь еще к тебе, ну а пока
Не печалься обо мне и о добре -
Нам нет места в этом темном ноябре.
13. 11. 2005 Луна


В тот день было очень холодно. Такая осенняя погода знакома каждому своим пронизывающим до костей ветром и невозможной промерзлостью земли. Кажется, она скована льдом до самого ядра, и эта стужа проникает в тебя через ноги, в самую кровь и до сердца. Воздух слишком резок, и даже дышать почти больно. Так и кажется, что легкие не выдержат прикосновения с таким ледяным ветром.
Н-да... И небо слишком мрачное. Так было всегда. Слишком холодно и слишком бесцветно. Это потому что ноябрь. Он всегда был моим нелюбимым месяцем – или любимым, это как посмотреть. Я помню, ей всегда нравилось смеяться надо мной и переворачивать все мои мысли с ног на голову, так что они изменялись до неузнаваемости. На свою противоположность. Это она так доказывала, что все относительно и нет ничего невозможного. Я уверен, она смогла бы убедить меня в том, что мне на самом деле нравится ноябрь. Я бы поверил ей тогда, но не сейчас.
Сейчас я точно знаю, что не люблю ноябрь.
Просто он всегда был очень, очень странным. Никогда ветер не бывает таким пронизывающим и холодным, как в ноябре, и даже ее улыбка не могла меня согреть. Это было тогда. Что уж говорить о том, что теперь меня не может согреть ничто. Между такими безнадежно потемневшими и промерзшими небом и землей ничто не может быть теплым. Это потому что ноябрь.
Не стоило возвращаться. Я это знал. Всегда знал. И не собирался этого делать, тем более в ноябре. Я не суеверен, это крайне глупо. Но я не люблю возвращаться, особенно в те места, которые для меня что-либо значат, и особенно в ноябре, черт бы его побрал, этот холодный месяц.
Но тем не менее, несмотря на холод и пасмурность, я пришел туда. Эта дорога была мне знакома до такого ужаса, что я совсем, совсем ничего не почувствовал. Она бы обязательно засмеялась и сказала, что это – всего лишь еще одно подтверждение того, что все в мире относительно. И что нет ничего невозможного. О да, она любила так говорить, а потом – смеяться, и в такие моменты я был счастлив. Потому что я ей верил. Глупо, как невозможно глупо, что я теперь один.
Я помню о ней все: как она одевается, какие духи любит. Все до мельчайших деталей. Даже сейчас могу пересчитать по памяти все ее родинки, даже эту, за ушком, куда она всегда заправляла темную прядь. Могу измерить до миллиметра ее ресницы, которых не видел уже много лет. Что угодно. Помню, как она бесшумно прокрадывалась на кухню – она всегда ходила босиком – присаживалась на самый краешек стула, обитого темно-зеленой тканью, закидывала ногу на ногу и задумчиво смотрела за окно. Она могла сидеть так долго-долго, я уверен, что часы уставали отсчитывать время в ожидании, пока она встанет и уйдет, утолив свою жажду одиночества. А она говорила, что просто любит думать. Она часто это говорила. Ведь всегда есть о чем подумать, добавляла она. И я был с ней согласен. Всегда был готов думать о ней. Но никогда не понимал, почему она любит размышлять на кухне, ведь из того окна видно только небо, всегда затянутое тучами. Хотя сейчас мне кажется, что именно поэтому она и любила это окно.
И ноябрь.
Но лучше всего я запомнил ее манеру доказывать относительность всего. Потому что мне всегда было нечего ей возразить, хотя я точно знал, что она неправа. Если я говорил, что мы опаздываем, он непременно вспоминала какие-то теоремы и аксиомы про время, из которых следовало, что у нас еще целая вечность в запасе. Я только качал головой, украдкой посматривая на часы. Она отказывалась спешить, пока я не приведу свои аргументы, затем так чудесно смеялась, и мы опаздывали на несколько часов.
Ведь у нас впереди была вечность, куда нам спешить.
А когда я возвращался с работы, она всегда ждала меня у ворот. Раньше они были такими изысканными, а теперь, на мой взгляд, выглядят скорее пугающе. Я бы прикоснулся к ним – да только незачем. Они вряд ли сохранили тепло ее рук, ведь сейчас ноябрь.
Ну а если я задерживался и приходил позднее обычного, она всегда оставляла свет в холле. И чайник всегда был горячим, и она немедленно наливала мне чаю, и он грел мне руки через тонкие и почти не существующие стенки чашки. Помню, она никогда не носила перчаток, а когда пугалась, кусала ногти. И часто плакала по ночам, и никогда не давала свои книги малознакомым людям, и очень любила смеяться над чем-то, понятным только ей.
Наш дом почти такой же, каким был тогда. Ничто не изменилось. Хотя и он постарел. Да, я не хотел возвращаться. Но почему-то вернулся. Я еще не поседел, отнюдь, просто волосы уже потеряли свою яркость. Так и наш с ней дом потускнел, словно с него стерли краску. Но нет, это потому что ноябрь. Ведь она всегда следила за домом, часто мыла окна, и с крыши никогда не осыпалась черепица.
А сейчас она, наверное, просто устала. Или уже не так любит чистоту и порядок, как прежде. А может быть, ей просто незачем стараться.
Мне не было тяжело идти к дому. Мне всегда нравилось, как листья шуршат под ногами – такие темные, тоже потерявшие цвет, намокшие и помрачневшие, недовольно бурчащие, когда подошвы ботинок задевают их, заставляя скользить по асфальту. Я даже, кажется, засвистел себе под нос.
Я помню, как она упаковывала подарки для меня: педантично, долго подбирая коробку и ленточку, и обязательно с запиской. Это подарок моему любимому мужу. Или: я купила это для моего любимого мужа. И если в коробке оставалось свободное пространство, она непременно заполняла его красивыми кленовыми листьями. Она знала, что мне это нравится.
У нас во дворе росли клёны. Да они до сих пор растут. Правда, сейчас они уже абсолютно голые. Это потому что ноябрь. Листья валяются по всему саду. Она просто собирала их или аккуратно срывала с веточек. А иногда они сами падали ей в руки, словно дожидались, когда она к ним подойдет.
Кажется, сейчас ее нет дома. Окна темные и пустые. Она, наверное, еще не вернулась. Я сразу знал, что пришел зря.
Я уже собирался повернуться и уйти, но мой взгляд привлекла неясная бесцветная фигура рядом с домом. Там, где клены. Я остановился и присмотрелся. Это было что-то плоское и овальное.
Это была надгробная плита.
Кажется, в тот момент холод проник-таки в самое сердце. Это потому что ноябрь, сказал я сам себе и подошел ближе. Мне еще никогда не было так тяжело делать шаги, потому что ноги онемели от внезапно охватившего все тело непобедимого холода. Она часто говорила о том, что если никто не слышит шума, который издает падающее дерево в лесу, то его и нет. Я тогда подумал, что это можно отнести к жизни некоторых людей, такой незначительной, что ее как бы и не существовало. А теперь я подумал, что это относится к смерти: ведь я бы верил, что дерево не может упасть, пока сам не увидел его лежащим на земле. Я даже не понял бы, если бы кто-то мне рассказал.
Я подошел, шаркая листьями, настолько близко, что мог различить мелкие трещинки на камне. На камне, который разделял два мира: ее и мой.
Надпись на нем – ее имя. И годы жизни. А еще ниже – буквы: «Я родилась и жила для своего любимого мужа». И больше ничего, только кленовые листья вокруг, их очень много, ни одной пустой пяди земли. Словно это еще один подарок мне, только самый особенный.
А на столе в ее комнате лежала записка. «Ты знаешь, те, кто умер, на самом деле все еще с вами. Ведь если, умирая, ты кричишь, а тебя никто не слышал, то ты как бы и не умер для других. Ты ведь помнишь – все в мире относительно. И нет ничего невозможного».
Я снял ботинки и пошел на кухню. Над стулом, обитым зеленой тканью, все так же тикали часы, отсчитывая бесконечное время. А за окном небо было снова серое. Но это потому что ноябрь. Я точно знаю, что не люблю ноябрь.
Я не люблю этот ноябрь, потому что ты не сидишь больше и не смотришь в это окно, ты больше не ждешь меня, и я больше не могу, как ребенок, верить в твое бессмертие. Ты не воскреснешь. О да, все относительно, и нет ничего невозможного – но я всегда знал, что ты ошибалась. Если никто не слышал, как падало дерево, это не значит, что оно не сломается у корня и не сгниет под вечными ноябрьскими дождями.
Я еще долго сидел и смотрел в это серое окно. И было очень правильно, что за ним – ноябрь.
Все в этом мире относительно. Нет ничего невозможного. Я поверю в это. Я буду сидеть здесь, пока не поверю.
Куда мне спешить – ведь впереди целая вечность.