несколько цитат из "Черный обелиск" (Эрих Мария Ремарк), которые мне не хочется терять...
[заметки на полях]


Дело идет быстрее кошачьего романа!

*

Слава Богу, что завтра воскресенье, -- говорит он. -- Никакого нового
курса на доллар не будет. Единственный день недели, когда инфляция
приостанавливается. Конечно, Господь Бог не это имел в виду, создавая
воскресенье.

*

-- Почему они родятся, если сейчас же умирают?
-- Это уж ты спроси у викария Бодендика. Он уверяет, что Господь Бог
ведет счет каждому волоску, падающему с головы любого человека, и что у
всего есть свой смысл и своя мораль.
Изабелла смеется.
-- Господь Бог ведет счет? Что же он проверяет? Самого себя? Зачем?
Ему ведь все известно.

*

-- Почему все люди не могут просто быть счастливы, Рудольф? -- шепчет
она.
-- Этого я не знаю. Может быть, потому, что тогда Господу Богу было
бы скучно.
-- Нет, -- торопливо отвечает она. -- Не поэтому.
-- А почему же?
-- Потому что он боится.
-- Боится? Чего же?
-- Если бы все были счастливы, никакой Бог не был бы нужен.

*

-- Хаос, -- говорит Вернике. -- Но действительно, ли это хаос, или он
только кажется нам таким? Вы когда-нибудь думали о том, каким оказался бы
мир, будь у нас одним органом чувств больше?
-- Нет.
-- А на один меньше?
Я размышляю.
-- Мы были бы слепы, или глухи, или у нас отсутствовали бы ощущения
вкуса. Конечно, была бы огромная разница.
-- А если на один больше? Почему мы навсегда ограничили себя пятью
чувствами? Почему мы не можем когда-нибудь развить шестое? Или восьмое?
Или двенадцатое? Разве мир не стал бы тогда совсем иным? Допустим, что с
развитием шестого чувства уже исчезло бы понятие времени. Или
пространства. Или смерти. Или страдания. Или морали. И уж, наверное,
изменились бы теперешние понятия о том, что такое жизнь. Мы проходим
через наше бытие с довольно ограниченными органами восприятий. У собаки
слух лучше, чем у любого человека. Летучая мышь вслепую находит дорогу,
невзирая на все препятствия. У мотылька есть собственный радиоприемник, и
он летит за многие километры прямо к своей самке. Перелетные птицы
ориентируются куда лучше нас. Змеи слышат поверхностью кожи.
Естествознанию известны сотни подобных примеров. Как можем мы при таких
условиях знать что-нибудь наверняка? Достаточно расширить сферу восприятия
одного из органов или развить новый -- и мир изменится, изменится и
понятие Бога.

*

Я тоже задаю себе нередко этот вопрос. Почему все же оперируют больных, о
которых известно, что операция им не поможет? Вы хотели бы составить
список этих почему? Он был бы очень велик, среди них будет и вопрос:
почему вы не допиваете свой стакан и, наконец, не заткнетесь? И почему вы
не ощущаете этой ночи, а лишь свой незрелый ум? Почему рассуждаете о жизни
вместо того, чтобы ощущать ее?

*

...разве вы не знаете, в чем первый признак настоящего человека? Он
отвечает за содеянное им!

*

-- Любовь -- вопрос чувства, -- назидательно замечает он, -- не вопрос
морали. Но чувство не знает предательства. Оно растет, исчезает, меняется
-- где же тут предательство? Это же не контракт.

*

-- Отто способен и в луже захлебнуться. Он слишком любит свое отечество.

*

Ни в чем нет лжи.
-- Конечно. Где ложь и где правда, знает только Бог. Но если он Бог,
то не может существовать ни лжи, ни правды. Тогда все -- Бог. Лживым было
бы только то, что вне его. Если же существовало бы что-нибудь вне его или
противоположное ему, он был бы только ограниченным богом. А ограниченный
бог -- не Бог. Значит, или все правда, или Бога нет. Видишь, как просто.

*

-- Значит, тогда нет ни дьявола, ни ада? -- спрашиваю я. -- А если
бы они существовали, не было бы Бога?
Изабелла кивает:
-- Конечно, нет, Рудольф. А сколько существует слов! И кто их все
придумал?
-- Запутавшиеся люди.
Она качает головой и указывает на часовню.
-- Вот эти там! И они его там поймали, -- шепчет она. -- Он не может
выйти. А ему хочется. Но они пригвоздили его к кресту.
-- Кто же?
-- Священники. Они крепко его держат.
-- Тогда были другие священники, -- говорю я. -- Две тысячи лет
назад. Не эти.
Она прислоняется ко мне.
-- Они все те же, Рудольф, -- шепчет она, приблизив губы к моему
лицу, -- разве ты не знаешь? Он хочет выйти, но они держат его взаперти.
Кровь из ран у него течет и течет, и он хочет сойти с креста. А они его не
пускают. Они держат его в тюрьмах с высокими башнями, возносят к нему
молитвы и курят ладаном, но не выпускают. Ты знаешь, почему?
-- Нет. В пепельно-голубом небе над лесом высоко стоит бледная луна.
-- Потому что он очень богат, -- шепчет Изабелла. -- Он очень, очень
богат. А они хотят захватить его богатство. Если бы он вышел из их тюрьмы,
он получил бы его обратно, и тогда они вдруг обеднели бы. Все равно как с
теми, кого у нас здесь сажают под замок: тогда другие управляют состоянием
такого человека и делают, что хотят, и живут, как богачи.

*

-- Рогач, -- говорит Георг, -- подобен съедобному домашнему животному,
например курице или кролику: ешь с удовольствием, только когда его лично
не знаешь. Но если вместе с ним рос, играл, баловал его и лелеял --
только грубый человек может сделать из него жаркое.

*

Что значит вообще слово "изменять"? Оно обычно употребляется только теми,
кому изменяют. Но с каких пор чувство имеет какое-либо отношение к
морали? Разве я для того дал тебе здесь, среди чувственных образов
преходящего, дополнительное послевоенное воспитание? Измена? Какое
вульгарное название для тончайшей, высшей неудовлетворенности, для поисков
все большего, большего...

*

-- Когда ты, гордый циник, доживешь до моих лет, тебе, надеюсь, уже станет
ясно, что верить не только очень удобно, но что иногда наша вера бывает
даже оправдана.

*

-- Каждый когда-нибудь кого-то спасает, -- замечает Георг. -- Так же как
он всегда кого-то убивает. Даже если и не догадывается об этом.