Это цитата сообщения Ивалон Оригинальное сообщение

Семен Глузман - доблестный человек, которому можно ставить памятник из золота
[220x303]Две статьи о Глузмане

"Рисунки по памяти, или Воспоминания отсидента". Такое название носит книга воспоминаний известного украинского диссидента Семена Глузмана, бывшего политзаключенного, борца с карательной психиатрией в Советском Союзе, а ныне президента Ассоциации психиатров Украины.

На страницах книги известный правозащитник размышляет о своем тюремном и лагерном прошлом, рисует портреты встретившихся ему людей: Ивана Свитлычного, Васыля Стуса, Сергея Ковалева, Валерия Марченко и многих других. Именно благодаря этим и другим подвижникам, боровшимся против тоталитаризма, мы сегодня дышим, думаем и действуем свободно, согласно нашим убеждениям и совести. Эта книга - свидетельство о нашем недавнем прошлом, о той мрачной странице истории, о которой вспоминают сегодня всё реже и реже. Неужто и вовсе забудут?

Рассказывает Семен Глузман:

- Почему я написал эту книгу? Я хотел, чтобы то, что я пережил, и, главное, те, с кем я всё это пережил в советских лагерях и тюрьмах, осталось в памяти потомков. Потому что это не просто пласт истории и противостояние идей. Это еще и конкретные люди, конкретные судьбы.

Прежде всего, я хотел просто поделиться чувствами, высказать свою субъективную правду, свои переживания, выразить искреннюю любовь к тем людям, с которыми я сидел. Многих из них, к сожалению, уже нет в живых.

Я понимаю, что подавляющее большинство граждан Украины с каждым годом будет знать о том прошлом всё меньше и меньше. И это вполне нормальная ситуация. Ведь человек живет не для того, чтобы ворошить прошлое, он хочет жить комфортно, и чтобы его дети жили комфортно. Он больше думает о будущем, чем о неприятном и некомфортном прошлом. И это нормально для цивилизации. Но, тем не менее, должны же быть источники, из которых какие-то необычные, странные люди, захотевшие получить достоверную информацию о тех уже далеких днях, всё-таки имели бы возможность получить ее наиболее полной.

Конечно же, есть уголовные дела так называемых диссидентов, лежащие в архивах КГБ, СБУ. Но все же - это правда другой стороны. Там лишь сухие факты, там нет живой речи, нет живых трагедий, о многом можно лишь догадываться.

Я достаточно долго собирал материал. Я не писал книгу как книгу, а просто записывал фрагменты каких-то воспоминаний о конкретных людях, о конкретных ситуациях, публиковал их в украинской и зарубежной периодике. И, в конце концов, когда понял, что нужно собирать книгу, стал более активно дополнять те портреты, которые не были у меня выписаны. Я сознательно не обращался к каким-то историческим документам, я боялся погрязнуть в деталях, а у меня не было желания писать историю страны, мне важнее было написать впечатления об истории этой страны.

В своей книге я изложил свои субъективные воспоминания о людях, с которыми мне пришлось там встретиться - людях очень разных. О тех, которые стали моими учителями и примером в жизни, и о тех, которые вызывали лишь отвращение и брезгливость.

Сегодня легче говорить о том, что во всем виновата Москва. Да, во многом она виновата, но ведь не секрет, что система в Украине работала еще более жестко. За что арестовывали и давали срок в Киеве, в Москве могли только вызвать и пожурить, в крайнем случае, выгнать с работы.

Известна конкретная история, подтвержденная документально. По ныне покойному Генриху Алтуняну харьковский КГБ делает запрос в Москву: просим разрешить арест и возбуждение уголовного дела. Москва отвечает: не считаем необходимым, рекомендуем обойтись профилактическими мероприятиями. Но украинский КГБ поступает иначе, потому что тут всегда стремились быть "святее Папы Римского". Генриха Алтуняна арестовывают и дают срок.

Я надеюсь, что моя книга вызовет у читателя человеческие эмоции. Подобно художнику-импрессионисту, я не фотографировал пейзажи, а давал свое впечатление художника.

Я действительно писал ее с любовью к большинству из тех людей, о которых там говорится. Надеюсь, что книга действительно будет очень важна и полезна для тех историков, которые когда-то обратятся к этой теме, но не для того, чтобы черно-белыми красками изображать прошлое, ведь, на самом деле, жизнь гораздо сложнее. Ведь был еще и третий цвет, и этот цвет был гораздо более важен и обилен. И это серый цвет, где черный и белый смешивались.

К примеру, в книге есть портрет работника Комитета государственной безопасности Валерия Румянцева, молодого искреннего человека, который, не выдержав того, что ему приходилось делать, предпочел сменить карьеру ГБ-шника на судьбу политзаключенного.

Есть старики - солдаты УПА, которые воевали не за Бандеру, которого они никогда не видели и вообще плохо разбирались в политической ситуации в Европе и мире. Они воевали за свою малую родину, куда пришли "освободители" в лице НКВД, творившие что-то очень нехорошее - взрывали церкви, разрушали привычные семейные устои, ускоренным способом строя социализм, проводя репрессии, проливали кровь.

Конечно, я понимаю, что человек, видящий свою субъективную правду иначе, убежденный в том, что "великий Сталин был титаном мысли и моральным авторитетом на 1000-летие вперед", эту книгу читать не будет. Ну, что же, мы живем сегодня в демократической стране, где каждый имеет право на свою правду, и это прекрасно.

Однако также понимаю, что за то, чтобы кто-то имел право на эту свою правду, я заплатил 10-ю годами свободы.

Конечно, книга не увидела бы свет, если бы не нашелся добрый человек. Это Савченко Александр Владимирович - абсолютно далекий от диссидентства финансист. Не историк, не социолог и не философ. Так получилось, что нас познакомил известный экономист Александр Пасхавер, и потом, при очередной встрече, господин Савченко предложил помощь в издании книги. Книга сделана очень качественно, на хорошей бумаге, но стоимость ее невысока - лишь для того, чтобы покрыть затраты. Напечатал книгу издательский дом Дмитрия Бураго. Его хозяин - интеллигентный человек, филолог, для которого, судя по неприбыльности предприятия, видимо, важнее была моральная, а не материальная сторона дела. Я очень благодарен этим людям.

Сегодня я много езжу по стране, выступаю в университетах, других местах, где собирается молодежь, местная интеллигенция, рассказываю об этой книге и предлагаю ее читателям.

Легко ли мне писалось? Как ни странно, легко. Откуда-то из памяти вдруг выплывали подробные детали, фамилии офицеров и прапорщиков, которые нас допрашивали и делали обыски, меня это даже удивляло.

Тяжело ли мне было морально вновь переживать прошлое? Нет, не тяжело. Это может показаться странным, но мне было приятно. Хотя я не могу сказать, что это слово удачное в данном случае, но для меня это было какой-то очень важной возможностью опять уйти в те далекие и, в общем-то, невеселые, а иногда даже страшные годы. Но тогда я был молод, и меня окружали люди, которых мне сегодня так не хватает.

Александр Козловский, КИЕВ. 10 декабря 2012 года.
http://www.ukrinform.ua/rus/news/vspomnit_vsyo_risunki_po_pamyati_ili_vospominaniya_otsidenta_1470986


Беседу ведет Михаил Гольд
Экс-диссидент, а ныне исполнительный секретарь Ассоциации психиатров Украины Семен Глузман редко попадал в струю. И когда почти мальчишкой, единственным из коллег по цеху поднял голос против карательной психиатрии в СССР, и в лагере, и после освобождения, уже в независимой Украине, не уходя в большую политику, не изображая «совесть нации» и не скрывая скепсиса в отношении вчерашних (да и сегодняшних) любимцев демократической публики. Этот невысокий человек с тихим голосом всегда оставался «один на льдине»…


Михаил ГОЛЬД Семен Фишелевич, как получилось, что мальчик из благополучной, по советским меркам, семьи (отец — профессор, мама — врач­терапевт) стал на столь скользкий путь? В конце концов, сам­издат почитывали десятки тысяч, но диссидентами стали единицы…

Семен ГЛУЗМАН В нашей семье всегда говорили правду, и отец, несмотря на то что был коммунистом с 1925 года, трезво оценивал ситуацию в стране. Мне было семь лет, когда умер Сталин, и я хорошо помню, как мама шила траурные повязки, а папа и дядя, сидевшие за большим обеденным столом, повторяли странную фразу: «Жаль, что не раньше». Много позже было знакомство с Виктором Некрасовым, несанкционированные митинги в Бабьем Яру — как­то близко к сердцу все это мной воспринималось.

МГ У родителей были, вероятно, запутанные отношения с советской властью?

СГ Мама родилась в селе Медвин под Киевом в бедной многодетной семье. При советской власти все получили образование, брат даже преподавал марксизм­ленинизм… Они росли в плоскости, скорее, украинской, нежели еврейской культуры. Маму сразу же после окончания мединститута, в 1941­м, отправили на фронт, на передовую, где она и познакомилась с отцом, вступила в партию. Отец был более образован в еврейском плане — знал литературный идиш, писал и читал. Рос в достаточно обеспеченной семье, дед был высококвалифицированным рабочим — трудился в Коростене литейщиком. Старшая сестра отца, Рахиль, участвовала в эсеровских кружках, была арестована, умерла на каторге. Отец же после революции увлеченно строил комсомол на Житомирщине. Та власть, как он думал, была его властью. Успел повоевать в Частях особого назначения с «бандитами», на самом деле — с восставшими украинскими крестьянами. В конце 1920­х стал понимать многое, резко оборвал свою общественную деятельность, поступил в медицинский институт. Потом, как проверенного партийца, его направили на научно­преподавательскую работу. Было тяжело, профессор Татаринов, заведовавший кафедрой патофизиологии, большевиков очень не любил. Потребовал от отца быстро выучить три иностранных языка: «Какой же вы, с позволения сказать, ученый, если не можете читать научную литературу?» Выучил, чем крайне удивил Татаринова, намеревавшегося изгнать его по несостоятельности.

В 1930­х отцу было оказано партией большое доверие — сопровождать эшелон с украинскими крестьянками, высланными в Сибирь. Сопроводил. Но эта память и спустя десятилетия была для него звенящей… Жили бедно, семья голодала.

Родители закончили войну в Берлине. Вернулись в Киев. Деда моего, Абрама Глузмана, уже не было — соседи сказали: в Бабьем Яру лежит. Квартира отца была занята, все вещи исчезли, не осталось ни одной довоенной фотографии, ни одного письма.

МГ Как все­таки родителям удавалось совмещать советскую и еврейскую идентичности?

СГ Отец и мать всю свою послевоенную жизнь жили в страхе. И в холодной ненависти к советской власти. Отец по вечерам ловил «враждебные голоса», в том числе и «Голос Израиля».

В 1970 году мою маму заставили выступить на собрании в поликлинике с осуждением коллеги, подавшей заявление на выезд в Израиль. Это были тяжелые дни для родителей, они пытались скрыть от меня детали, я случайно услышал обрывок их разговора.

МГ Оказавшись на зоне, вы не сблизились с сионистами и еврейскими правозащитниками, оставшись, по собственному утверждению, «антисоветчиком широкого профиля»...

СГ Когда я сел, еврейских правозащитников было мало, но «самолетчики» принимали участие во всех наших акциях, хотя и не считали себя антисоветчиками, объясняя, что они израильтяне и просто хотят уехать в свою страну. Мне стало несколько душно в их кругу — это правда, я не стал учить иврит, не стремился в Израиль. Поначалу просто хотел уехать куда­нибудь, как, впрочем, и все, даже бывшие солдаты УПА. Но меня почему­то не выпустили, хотя обычно от политических отсидентов старались побыстрее избавиться. А в первый раз оказавшись за границей в 1989­м, я понял: Украину я не оставлю.

МГ Знакомство с Василем Стусом изменило что­то в вашем восприятии украинской культуры и, шире, — идентичности? Да и с Иваном Светличным и Валерием Марченко, сидевшими именно за украинский национализм, вас связывала дружба. Это было некое открытие настоящей Украины?

СГ Мы сблизились через моего любимого Рильке, а попутно Стус много рассказывал об украинской истории и культуре. За 20 дней установился настолько тесный контакт, что мы попросились в одну зону. Два идиота. Это уже было веской причиной, чтобы нас разъединить. Что касается открытия Украины... Как­то, еще подростком, я ехал в полупустом троллейбусе, когда пожилая дама в украинской национальной одежде очень вежливо по­украински поинтересовалась, как проехать до нужной ей улицы. Разгорелся жуткий скандал с оскорблениями. Это была реакция суржикового менталитета на украинскую культуру, советское быдло оскорбляло ее как могло. Тогда я впервые осознал, что в этой стране есть еще одни евреи — украинцы.

МГ А с солагерниками — бывшими бойцами УПА — приходилось беседовать на «неудобные» темы? Кем были они для вас и вы для них?

СГ Многие из них стали для меня эталоном сопротивления. Глядя на них, отсидевших четверть века (некоторые и в камере смертников побывали), понимаешь, что твоя «десятка» — детский срок. Я с симпатией относился к этим старикам, хотя быстро осо­знал, что они, понятное дело, убивали. Но убивали у себя дома и убивали тех, кто нагрянул к ним без приглашения… Эти хлопцы воевали не за Бандеру — просто к ним пришли чужие, заставляя жить по своему уставу. Шла брато­убийственная война, жертвами которой стали тысячи невинных: украинцев, русских, евреев. И те, с кем я сидел, этого не скрывали. Еврейский вопрос — это отдельная тема, были же евреи­врачи в отрядах УПА, догадываюсь, что не по своей воле, но в любом случае конфликт разворачивался не между евреями и украинцами.

МГ Почему тогда украинская и еврейская интеллигенция старательно огибает все острые углы общей истории? Что это: страх обвинений в антисемитизме с одной стороны и украинофобии — с другой?

СГ Я бы не сказал, что эти углы огибаются, а то, что мы не хотим бередить раны друг другу, — так ли плохо это на самом деле? У меня были хорошие отношения с ныне покойным заместителем председателя СБУ Владимиром Пристайко. Однажды он мне звонит, просит написать предисловие к книге об эпохе большого террора, подготовленной на основе архивов ГПУ­НКВД. Я стал отнекиваться, тогда он открывает карты: мол, когда эта книга с десятками еврейских имен выйдет в свет, большего антисемита в Украине, чем он, Пристайко, не будет. И я написал предисловие. Это ведь в каком­то смысле и моя история. Муж моей тети — Залман Шайкевич — служил в Гражданскую у Буденного и рубил шашкой украинских крестьян. Попутно та же Первая конная громила еврейские местечки. Однажды на зоне я как­то разговорился с 25­летником Йонасом Матузевичусом, и он вдруг спрашивает: «Нехаму Лифшицайте знаешь?» Я отвечаю, знаю, конечно, родители очень любят ее слушать. «У Нехамы было два старших брата, — помявшись, говорит Йонас, — рядом со мной жили... Как только пришли Советы, пошли служить в НКВД, литовцев депортировали…» Из песни слова не выкинешь.

МГ Вы как­то заметили, что в 1970­х главным палачом считали Даниила Лунца, полковника КГБ, начальника 4­го отделения Института имени Сербского, подчеркнув при этом: еврея. Вас особо задевало то, что он еврей?

СГ Безусловно, история с Лунцем (а я думал, что именно он является вершиной пирамиды карательной психиатрии, что не так) меня очень покоробила. Хотя и среди диссидентов были люди, помешавшиеся на «еврейском засилье». Помню, сидел с нами русский националист Игорь Огурцов, основатель Всероссийского социал­христианского союза освобождения народа, который договорился до того, что Сталин — еврей и его настоящая фамилия Джудашвили.
[221x299]
На фото Семен Глузман. Одесса. 2011 год
МГ Холокост для вас — личная тема, ваш дед навсегда остался в Бабьем Яру… И все­таки решение стать сопредседателем Общественного комитета «Бабий Яр» девять лет назад выглядело немного неожиданно.

СГ Не скрою, я скептически отношусь к еврейским организациям, зная их лидеров, максимально дистанцируюсь от них и их взаимоотношений. Но когда в 2002 году появилась информация, что в Бабьем Яру, практически на костях, планируется строительство еврейского общинного центра — не смог смолчать. Потом к нашему Комитету присоединились академик Мирослав Попович, Герой Украины Иван Дзюба. Многое меня возмутило в той истории, в том числе поведение некоторых раввинов, еврейских интеллектуалов, сделавших вид, что это их не касается. Мы заявили протест против кулуарных решений по этому вопросу и дали по нескольким важным щекам. Другое дело, что страна у нас беспамятная — власть меняется, но ни прежняя, ни настоящая не помнит ни о своих, ни о чужих.

МГ К сожалению, сохранение памяти о жертвах Катастрофы для многих превратилось в бизнес…

СГ Это правда, как, впрочем, превратилась в бизнес и украинская идея. Так, человек по фамилии Кононенко, виновный в трагедии многих украинских студентов, учившихся в советское время на филфаке университета им. Шевченко, сегодня возглавляет Институт украинистики. Евреи в этом смысле не лучше и не хуже. И бизнес на еврейской теме начался не с распадом СССР. В 1980­х годах я был близко знаком с моральными авторитетами еврейского отказа и знаю, как известные диссиденты не передавали деньги, поступавшие из­за границы для семей политзаключенных, продавали лекарства, не им предназначенные. А когда разрешили выезд, для некоторых это стало трагедией…

МГ Вы — русскоязычный человек, в то время как некоторые евреи­«государственники» подчеркнуто, во всяком случае публично, говорят по­украински. Тем более,что языковой вопрос давно стал тестом на политическую ориентацию — пророссийскую или прозападную. Не ощущаете некой раздвоенности?

СГ Раздвоенности не ощущаю, я неплохо говорю по­украински, хотя даже на львовском телевидении выступал по­русски. Украина вынуждена терпеть мой русский язык. Более того, иногда очень противно слушать людей (и это укрепляет мое желание говорить по­русски), почти физически убивавших украинскую культуру и мгновенно перешедших на украинский язык, став большими патриотами.

МГ Как друзья­диссиденты воспринимают ваши весьма резкие высказывания о президенте­«демократе» Ющенко и вполне сбалансированные отзывы об автократе Януковиче?

СГ Многим моим знакомым критические стрелы в адрес президента­«де­мо­крата» действительно не нравились, но сегодня и они со мной солидарны. Президент­истеричка страшнее, чем президент­автократ. На первом же заседании Общественного гуманитарного совета я публично заявил: «Виктор Федорович, я не ваш избиратель». Почему, тем не менее, принял это предложение? Во­первых, я состоял в бессмысленно­мебельном совете по здравоохранению при Ющенко. И знаете, в чем отличие? Ющенко НИ РАЗУ не посетил ни одного нашего заседания. Все встречи нынешнего Совета проходят при участии Януковича, и не проблема президента, что большинство членов Совета никогда с ним не спорят. Я себе это позволяю.

МГ Вы дистанцируетесь от деятельности еврейской общины или просто считаете, что общины — в нормальном ее понимании — не существует?

СГ Как специалист по социальным проблемам, я хорошо понимаю, что в Украине нет общины. Община ведь основана на самоуправлении и контроле. У нас этого нет, и когда кто­то из еврейских генералов заявляет о себе как представителе общины, ничего, кроме иронической улыбки, это не вызывает. Я никогда не был членом партии и сидел не за группу. Знаете, среди множества мастей заключенных («ломом подпоясанный», «красная шапочка», «мужик, попавший по несчастью» и т. п.) есть интересная категория — «один на льдине». Это в какой­то степени обо мне.

МГ Почему европейский путь в сознании многих наших сограждан так плотно увязывался с радикальной риторикой прошлой власти? На ваш взгляд, мы действительно созрели для Европы — не экономически, а ментально, цивилизационно?

СГ Риторика Ющенко, конечно, никакого отношения к европейскому выбору не имела, столь примитивной она была. Мирить стариков УПА со стариками НКВД бесперспективно, мирить нужно нас — следующее поколение, мирить самих с собой. Историческая правда не всегда благостна, Украина не исключение. Так что мы находимся там, где нам и положено. Тем не менее я оптимист и считаю, что у Украины европейское будущее.

МГ Страшилки о современном украинском антисемитизме — беспочвенный миф или «нет дыма без огня»? Преходящ ли успех таких организаций, как ВО «Свобода», или они — непременный спутник становления национального государства? Да что там «Свобода», если экс­диссидент Левко Лукьяненко обвиняет еврейских олигархов и еврейские СМИ в грабеже и развращении украинского народа…

СГ Антисемитизм — не довлеющая часть украинского менталитета. Когда толстого, малоприятного еврея, в то время и. о. премьер­министра, Ефима Звягильского обвинили в воровстве, он уехал в Израиль. Были какие­то антисемитские демонстрации по этому поводу? Нет. Как не было и протестов, когда он вернулся в Украину и стал депутатом ВР. То, что радикалы сегодня легитимизированы — не страшно, хуже, когда они уходят в подполье.

МГ Есть ли основания говорить о некой украино­еврейской идентичности или мы — просто часть русскоязычного еврейского мира?

СГ Оставаясь русскоязычным, я отношу себя к украинским евреям. Канада ведь тоже говорит по­английски, не считая себя британским доминионом или американским штатом.

МГ Евреев часто обвиняют в не очень сочувственном отношении к украинскому национальному проекту. Упрек справедлив?

СГ Не вполне, поскольку проект только начинает вырисовываться. Для начала мы (все мы) должны определиться, хотим мы в Европу или наоборот. Вроде бы хотим, и власть разделяет это стремление. Появится конкретный проект — посмотрим, поддержат его 100 тысяч украинских евреев или нет…

http://www.lechaim.ru/ARHIV/238/gold.htm