Глава №4

Владимир, приведя себя в порядок и переодевшись после дороги, остановился у двери кабинета отца. Рука привычным движением взметнулась к потёртой бронзовой ручке двери и замерла на полпути… Странная робость охватила молодого офицера, столько раз смело смотревшего в глаза смерти. Словно опять, как в детстве, грозный отец вызывает провинившегося сына для наказания… Но детство кончилось, тогда откуда это странное чувство, возникающее каждый раз при их встречах? Заставляющее говорить совсем не то, что думаешь и каждый раз приводящее к соре. Но может быть сегодня всё будет по иному…
Наконец пересилив себя, гордо подняв голову, Владимир открыл дверь и вошёл в кабинет…

***
Отец и сын сидели напротив друг друга, их разделял лишь старый дубовый стол, на самом же деле их разделяло гораздо большее…
Они встретились после долгой разлуки, обменялись стандартными безликими приветствиями, как малознакомые люди, что впрочем было недалеко от истины… Ни кто из них не смог пересилить себя, на миг открыть душу, сказать такие простые и такие нужные слова...
Неловкое молчание всё длилось, и никто не решался его не прервать…
Владимир небрежно развалился в кресле, сцепив руки на коленях, и внимательно рассматривал отца. Его поразило, как тот изменился, куда ушло обычное жизнерадостное выражение глаз? Резкие морщины прорезали такое прежде красивое лицо, а седина полностью выбелила волосы. Плечи, обычно распрямленные, сейчас прогнулись от, казалось, непосильной ноши. Отец, хоть раз доверься мне, и я возьму на себя твои заботы, стану таким как ты захочешь, и больше ни куда не уеду… Я ведь чувствую как что то гложет тебя… Расскажи мне, я всё пойму, смогу помочь, пожалуйста, ведь я твой сын…



[показать]

Иван Иванович не мог наглядеться на сына. Когда мальчик, которого он так хорошо знал, успел превратиться сначала в упрямого юношу, а затем в этого, сидящего напротив него уверенного в себе мужчину?
Он знал обо всех его бесчисленных любовных похождениях, дуэлях, бесчинствах и приключениях… Владимир всегда ходил по самому краю, умудряясь при этом никогда не переступать последнюю черту. При редких поездках в столицу, бывая в обществе он слышал шепотки за спиной, старые друзья осуждали его сына, втайне завидуя… А он сам? Он гордился им, необъяснимо, против всяких правил, вслух браня и распекая, в душе восхищаясь…



[показать]

Старый барон сделал над собой усилие, первым прерывая молчание, но за фасадом пустых фраз, в душе звучали НАСТОЯЩИЕ слова:
- Я рад, что ты наконец вернулся…
«Я ждал тебя, считая дни и часы…сотни раз заходил в твою комнату, проверяя всё ли готово к твоему возвращению…».
- Ну, как я мог пропустить ТАКОЙ праздник, - снова ирония в голосе…
«Ты даже не обнял меня папа, неужели для тебя это так много?».
- Слышал о тебе много лестного от знакомых офицеров, говорят, ты был настоящим героем…
«Я молился за тебя каждый день».
- Вот как? Я сам так не считаю…
«Что мне мнение других, а кем меня считаешь ты, отец?».
- Эх, помню себя в твои годы, тоже лихим был офицером…
«Я очень горжусь тобой, мой мальчик, как бы мне хотелось тебя обнять…».
- Вы много рассказывали об этом, я всего лишь брал с Вас пример, - пустые бессмысленные слова.
«Когда меня ранили, и за меня писал мой друг, ты даже не спросил, что случилось, тебе было всё равно…»
- Почему ты так редко писал?
«Я чуть с ума не сошел, когда узнал, что ты ранен…».
- Да писать особо было не о чем…
«И получать в ответ письма, полные подробных описаний успехов Анны?»
Они снова вели бестолковый светский разговор, о содержании которого не вспомнили бы уже спустя несколько минут… Здоровье знакомых и друзей… Местные новости и сплетни… Старательно обходя то, что было действительно важно – их отношения.
Ах да, вспомнил Владимир:
- Отец, Миша передаёт Вам своё почтение с наилучшими пожеланиями.
- О, благодарю, он такой замечательный молодой человек, не то что другие, - Ивану Ивановичу было приятно.
- В отличии от меня, хотите сказать? – не смог удержаться от сарказма Владимир.
«Снова лезу в бутылку…».
- Надеюсь, ты теперь стал достаточно взрослым человеком, полностью отвечающим за свои поступки.
«Зачем я это говорю?»
Менторский тон вызвал раздражение Владимира:
- Я и раньше всегда мог ответить за свои действия, - процедил молодой барон.
«Ты всегда считал меня недостойным…»
- Все твои деяния, до этого, свидетельствовали об обратном. Надеюсь мне не нужно их напоминать, - Иван Иванович недовольно посмотрел на сына.
«Что я делаю? Что говорю? Почему опять мы соримся???»
Владимир замер и побледнел: ну вот, снова, а он то надеялся, что всё забыто и прощено, но нет, каким же глупым он был…
«Я всё понял отец, ты ведь никогда не простишь меня, до конца жизни будешь обвинять в смерти мамы… Да, я знаю это и даже не могу тебя осуждать… Ты представить себе не можешь, что это такое, столько лет считать себя убийцей самого дорогого и любимого тебе человека… Если и есть ад на земле, то я давно уже горю в нём…».
Повисло долгое, зловещее молчание…
- Отец, разрешите откланяться, хочу отдохнуть с дороги… - холодный, официальный тон.
- Конечно, конечно. Тебе что-нибудь нужно?
«Володя! Не уходи… Как всё глупо…».
- Нет, благодарю Вас… - медленно направился к выходу.
«Останови меня, папа, не дай мне уйти…».
Иван Иванович смотрел, как он уходит, и ему почудилось, что Владимир уходит не из кабинета, а из его жизни.
- Постой… - сын обернулся и посмотрел на него долгим странным взглядом.



[показать]

«Ну скажи же скажи… и всё измениться».
- Надеюсь, ты не выкинешь что-нибудь… и не испортишь настроение Аннушке.
«Нет! Володя, не слушай меня, я совсем не то хотел сказать…»
Услышав ненавистное имя, Владимир почувствовал, как знакомая ненависть вскипает в нём.
- Можете не беспокоиться… - отрывисто бросил он и вышел.
«У тебя совсем нет жалости, и ты не умеешь прощать отец, так не смей теперь требовать этого от меня».



[показать]


***
Владимир шёл по коридору, ноги сами привели к знакомой комнате, комнате мамы… Застыл на пороге не смея войти… Нахлынули воспоминания…
Тот проклятый день во всех подробностях врезался ему в память, словно было вчера…
Это случилось после новогодних праздников, отец уехал по делам в Петербург, а в поместье намечалось торжество. Участвовали все соседские дети и дети крепостных. В обширной программе было запланировано угощение, штурм ледяной крепости и конечно катание с горки и на коньках.
Детвора весело на перегонки катались на коньках по льду замерзшего пруда, среди них был и маленький Володя. Зная, что мама наблюдает за ним, ему хотелось быть для неё самым смелым, самым быстрым. Сильно разогнавшись, он вылетел на неочищенный лёд около берега, совсем забыв, что именно в этом месте под водой бьют родники и лёд очень тонок… Вспомнил об этом лишь в то мгновение когда лёд затрещал под ногами, запоздало попытался остановиться, поздно… лёд проломился и мальчик оказался в ледяной купели… Глубина здесь была небольшая – ему по грудь, но падая он сильно ударился и оглушённый ушёл в полынью с головой.
Так получилась, что ближе всего к нему стояла баронесса, увлекаемая материнским инстинктом, она бросилась к сыну и тоже провалилась в воду…
Прибежавшие крестьяне быстро вытащили обоих и отнесли домой. Владимиру повезло, купание обошлось ему лёгким насморком, с мамой дело обстояло значительно хуже… Всю неделю отец, тётя и Варвара не отходили от метавшейся в горячечном бреду баронессы. Постоянно приходил доктор Штерн, выписывая всё новые и новые лекарства, но они мало помогали… Владимир ходил как в воду опущенный, чувство вины терзало душу, по вечерам он вставал на колени перед домашней иконой и страстно молился, обещая богу всё что угодно, за выздоровление мамы.
Постепенно состояние матери улучшалось, появилась надежда, и маленький Владимир решил, что Бог всё-таки есть на небе. Он приходил к ней и подолгу сидел у изголовья постели, что-нибудь рассказывая, пытаясь развеселить, мама отвечала ему ласковым взглядом на бледном, измождённом лице от которого начинало щемить сердце и на глаза наворачивались слёзы. Но он никогда не плакал при ней…
Однажды проходя мимо кабинета отца, он услышал, как тот разговаривает с доктором Штерном. Движимый любопытством и каким-то необъяснимым беспокойством подошёл к приоткрытой двери и стал прислушиваться к обрывкам разговора: …состояние очень тяжёлое… никакой надежды… до конца года… очень слабые лёгкие…временные улучшения…
И голос отца испугавший его, столько в нём было боли и отчаянья:
- Илья Петрович сделайте же что-нибудь, я не знаю как смогу жить без неё…
Снова слышен тихий голос доктора, не разобрать, что говоривший и голос отца, теперь исполненный гневом и ненавистью:
- Всё из-за этого ублюдка… это он угробил Веру… Ненавижу…
Дверь широко растворилась, и отец быстро прошёл мимо, не заметив сжавшегося у стены сына. Иван Иванович плакал…
Володя не помнил, как добрался до своей комнаты, странное отупение уничтожило все чувства, а подслушанный разговор открыл две страшные истины: мама может умереть из-за него, и отец его ненавидит… Мальчик был буквально раздавлен, уничтожен, маленькое сердце ребёнка не выдержало всей свалившейся тяжкой ноши, разлетевшись на куски, превратилось в камень…
В тот день вся его жизнь разделилась на две половины: до и после. До - непосредственный ребенок Володя Корф, после – вмиг повзрослевший Владимир Корф. Детство кончилось...
Как и предсказывал доктор Штерн матери полегчало, казалось она поправилась, и всё будет как прежде, но через несколько месяцев жестокая болезнь вновь подкосила баронессу, она снова слегла, чтобы уже никогда не подняться…
Смерть мамы стала жестоким ударом и для отца и для сына. Отец на долгое время ушёл в себя, а сын, мучаясь жестоким чувством вины, ощущая в каждом слове отца скрытый упрёк, старался реже видеться с ним. Вместо того чтоб искать утешения друг у друга, они всё больше и больше отдалялись, теряя последнюю тонкую нить взаимопонимания.
Иван Иванович не найдя пути к разбитому сердцу сына, всё сильнее привязывался к своей воспитаннице Анне, находя в весёлой и ласковой девочке лекарство от боли, связанной с потерей жены. Владимир, видя такое отношение к безродной сироте, резко изменил к ней отношение, стал резок, насмешлив, жесток. Именно тогда в его душе появились первые ростки ненависти, со временем расцветшие ядовитым плющом…
Так и не решившись войти в комнату матери, Корф повернулся и направился к себе.



[показать]


[показать]

***
Войдя в свою спальню Владимир, закрыл дверь, тяжело привалившись к ней спиной. Разговор с отцом и воспоминания о матери вымотали до предела, убили последний призрак надежды. Усталость тяжёлой волной накрыла его, и дело было не только в бессонной ночи…
Надо отдохнуть несколько часов, ещё лучше поспать, набраться сил, они ему сегодня ещё понадобятся. Шатаясь подошёл к кровати, кое-как скинул костюм и прямо в брюках и рубашке бессильно рухнул на постель, зарываясь головой в подушку… Хотелось от всего отрешиться, забыть, подумать о чём-нибудь другом: светлом и чистом…
Воспалённое сознание яркой вспышкой подсказало образ той, что олицетворяла для него всё то хорошее и доброе, чему в его жизни прежде не было места:
Наташа улыбается ему, кружась в танце на императорском балу, и для них тогда не существовало ни кого другого… Их первый поцелуй, застенчивый, ласковый и сердцеед Корф, смущённый как мальчишка на первом свидании… Та ночь… и она уснувшая на его плече, робко подрагивают нежные ресницы, ещё мокрые от слёз…он, крепко прижимающий её к себе, чувствующий лёгкое дыхание на свое щеке и желающий чтоб эта ночь ни когда не кончалась… Вспыхнувшие радостью прекрасные карие глаза, когда вчера он дарил ей розы…
Тут же Владимир почувствовал укол совести, надо было сказать Наташе, что он уезжает, а не посылать эту дурацкую записку…
Усталость постепенно брала своё, мысли сбивались, он всё больше и больше погружался в сон, растворяясь в дремоте. Но в тот краткий момент меж сном и явью, когда уже не возможно контролировать чувства и разум перед глазами мелькнул другой лик: тоненькой светловолосой девушки, воплощавшей все его затаённые запретные мечты и желания, прекрасного ангела, чья судьба, он почувствовал это, отныне будет неразрывно связана с ним…



[показать]