– Нет, я серьёзно, – сказал первый. – Ты посмотри вокруг! Этот мир ведь бесконечный, и когда темно он сужается, но при этом кажется еще больше. Видишь все эти дома? Если вглядеться, за каждым из этих чёрных и оранжевых окошек – своя вселенная. Представляешь, свой мир, уникальный, не похожий ни на какой другой, со своими обитателями, со своей, может быть совершенно чудесной жизнью…
Второй не ответил, только усмехнулся молча, правда, первый никак не мог разглядеть этого в темноте, потому увлеченно продолжал.
– Скажи, вот ты… ты разве никогда не задумывался об этом? Представляешь, все вот эти окошки – и за каждым свой мир. Как театр, только сцена не одна, а много-много сцен, и на каждой свой спектакль…
– Ага, только у нас такие фиговые места, с которых ничего не видно и ничего не слышно. Да брось ты!
Окошко загорелось. На чистом, еще нетронутом снегу медленно отпечатывались две параллельные дорожки следов.
– Да не брошу. Ты просто не хочешь об этом задумываться. Отметаешь всё сразу, с хода. Нет, ты представляешь себе, он ведь огромный. О-гром-ный. А когда садишься в поезд и едешь, едешь, и за окном проносятся деревья-деревья-деревья, поля-поля-поля, дома и снова деревья-деревья-деревья, и так пока не стемнеет, и когда стемнеет, все будет точно так же, только этого не будет видно. Это ведь удивительно – мелькает мимо домик с горящими окошками, где-то у чёрта на куличках, и ведь там, за этими окошками, за ними тоже свой мир… Ах ты, чёрт!..
– Вот тебе и черти, и куличики. Под ноги лучше смотри!
Окошко погасло. Первый стоял какое-то время, сосредоточенно отряхивая брюки и куртку от снега. Потом поглядел на второго, улыбаясь какой-то своей мысли.
– Ты, кстати, никогда не задумывался – зачем?
– Что – зачем? – устало переспросил второй, скорее для порядка.
– Ну, зачем весь этот здоровенный, огромный, безразмерный мир? А ведь это я его вижу, это я его смотрю. А значит, это мой мир. Всё, что здесь, и вокруг, и дальше, на тысячи километров отсюда – это всё моё! Всё это – город, дома, небо, звезды, огоньки – они созданы только для меня. Это всё – только мои игрушки. Как шарики со снегом. Ну, такие, знаешь, которые нужно потрясти и будет метель.
– Красавец! – второй, кажется, был даже немного удивлен. – Ты лечиться не пробовал? У тебя явная мания величия – это даже мне, неспециалисту, видно. А метель, кстати, и так вот-вот начнется, шевели ногами.
Окошко загорелось. Редкие снежинки падали на морковный нос огромному кривому снеговику, мечтательно разглядывающему небо, тёмную, едва видную снизу крышу дома и редкие светящиеся окошки под ней своими глазками-угольками. Со стороны казалось, что ветками, заботливо воткнутыми туда, где должны быть плечи, снеговик хочет обнять серые тучи.
– И кстати, почему именно твой? – на этот раз тишину прервал второй, так и не дождавшись ответа первого; тот молчал, то ли обиженно, то ли просто задумавшись.
– А что, есть другие варианты?
Окошко загорелось. Скрипнула дверь подъезда, ветер вынес из-за неё старую газету и швырнул в кусты.
– А вон, видишь, снеговик, стоит и внимательно так смотрит на дом напротив. Может быть, весь этот огромный мир создан для того, чтобы он наблюдал, как зажигаются или гаснут окошки?
– Да ну тебя, – обиженно отозвался первый, – тебе лишь бы позубоскалить.
Две темные фигуры двигались дальше, еще чуть-чуть, и они завернули за угол дома, там, где снеговик уже не мог их увидеть.
– ...А с другой стороны, – донеслось оттуда, – странно, зачем все эти вложенные друг в друга бесконечности, если я прохожу мимо них, любуясь только самим шариком, а не тем, что внутри. И все эти подъезды с кодовыми замками – может, за ними и нет ничего, никаких миров, никаких чудес... А может и есть. Всё равно я этого не узнаю…
- Бла-бла-бла, - дунуло ветром, и наступила тишина.

Снеговик снисходительно усмехнулся и подмигнул чёрным глазом.
Окошко погасло.