Они лежали уставшие после долгого выступления, и вспоминали, как зрители, вставая с мест, кричали им «браво». Хозяева ушли, оставив их в этой сумрачной закулисной каморке, где не было окна, только светила на заваленном мелкими предметами столе тусклая пыльная лампа. Дверь была чуть приоткрыта, издали слышался звон рюмок и бокалов, а в мерное гудение голосов изредка диссонансом врывался хохот, - люди праздновали окончание театрального сезона. В каморке, помимо отсутствия окон, было еще очень холодно, и некоторое время они этого не замечали. Первой начала жаловаться скрипка:
- Господа, вам не кажется, что с ИХ стороны это полное безобразие, оставить нас без одежды на таком сквозняке.
Она неодобрительно кинула взгляд на лежащие на стульях чехлы и футляры.
- Даа… - чуть более низким голосом протянула виолончель, и тоже с тоской уставилась на свою амуницию. Всхлипнул альт. Остальные промолчали. Становилось холоднее, из-за приоткрытой двери потянуло сквозняком.
Уууухх, - вздохнул гекельфон-гобой, и задумчиво произнес:
- У них праздник, мы переживем. Не впервой же...
- Ну уж нет, - раздраженно перебила скрипка, - я, между прочим, итальянка, и не выношу холодов. У меня начинает портиться голос.
- Ну да, итальянка, как же, - насмешливо бухнул барабан.
- Да! – гордо выпрямилась скрипка, чуть не порвав струны, - я прямой потомок скрипки Страдивари.
- Ага, ага! – звякнули тарелки, под тихий смех клавесина.
Скрипка обиженно замолчала.
Время тянулось медленно. Инструментам было скучно, и чтобы хоть чем-то себя занять, они заговорили о своих хозяевах. Вскоре тихий разговор перешел в ожесточенный спор.
- Мой хозяин лучше, - кричала скрипка, - мы составляем самый талантливый и виртуозный дуэт! Мы – главная партия, а все остальное – лишь жалкие потуги!
«Какая выскочка» - подумали инструменты, пытаясь перекричать высокий пронзительный голос скрипки.
- А я думаю, что главная партия у рояля, его хозяин весьма талантлив - пробухтел контрабас, будучи единственным миссионером в спорах, за всю свою бытность в оркестре.
- Фи! – фыркала скрипка, притворяясь, что ей нет никакого дела до рояля, - он берет только своими габаритами. Я слышала, что его хозяин уезжает за границу. Уж там ему точно предоставят рояль получше, нежели эта старая развалина!
- Какая жестокая! – возмущенно звякали тарелки, - Чтоб тебя оставили возле растопленного камина! Рассохнешься и потеряешь звук!
Клавесин продолжал веселиться.

На тумбочке молча страдала пастушья дудка. Ей нечего было сказать, ибо она вообще появилась в оркестре случайно. Дудку и ее хозяина приглашали изредка, потому что слишком уж не вписывалась эта странная пара в общую театральную гармонию. Хозяин сознавал их положение, и тоже переживал все это про себя. Изредка, складывая инструмент в футляр, он говорил ей:
- Ничего, дружок, если мы с тобой вместе, значит это кому нибудь нужно.
И цитировал чьи-то поэтические строки про звезды, как раз на эту же тему. И дудка часто задумывалась о том, что же такое – звезды, ведь почти весь ее мир состоял из теплой внутренности чехла, куда ее любовно складывали хозяйские руки.

Но иногда ей снилась другая жизнь, незнакомая и волнующая. В этих грезах она видела горы и альпийские луга. Конечно же, горы были нарисованными, как на театральных декорациях, а луга в ее воображении были сценой, по которой ходили странные блеющие животные, напоминающие облака, из тех, которые рисуют театральные художники для сказочных постановок – белые, кудрявые. В такие моменты она сознавала, что ей должна была быть предначертана другая роль в жизни. Но такие сны были редки.

А празднование окончания театрального сезона продолжалось. Звенели бокалы, играла музыка, туда сюда сновали люди. Лишь в дальнем углу, на реквизитном стуле, спал, улыбаясь во сне, захмелевший дудочник.