Если бы дед был жив, 13 января мы бы поздравляли его с днем рождения.
Деда я очень любил и очень ему удивлялся, в детстве откровенно не понимал, но все равно любил.
Семейная легенда гласит, что дед прятался от меня на антресоли, чтобы выспаться после ночной смены. Не мог отказать мне в постоянном требовании играть. Этого я не помню, просто верю.
Помню, когда стал постарше, стараясь блеснуть в школе новыми знаниями, похвастаться своим дедом – ветераном и участником, расспрашивал его о той Войне. Сам дед никогда о ней не вспоминал, не говорил. Но когда я заставлял его отвечать на вопросы, он ставил меня в тупик. Его короткие рассказы ни как не вписывались в то, чему учили, что читали, смотрели в кино в 70-х.
На просьбу рассказать о Курской дуге, он рассказывал мне о каких-то американских, английских танках обитых внутри резиной. О том, как сдирали эту резину, чтобы не сгореть заживо.
А я не мог понять: - Какие американские? Когда, все знают, у нас были тридцать четверки. Самые лучшие танки Второй мировой.
Я его спрашивал: - Кем ты был?
Он отвечал: - Командиром башни.
Я переспрашивал: - Командиром танка?!
А он упорно: - Нет, командиром башни.
Мы все смотрели “Четыре танкиста и собака”. Не было там ни какого командира башни.
- Ладно, - безнадежно махнул я тогда рукой, а про себя подумал, буду говорить – В 43-ем дед был - Командир танка.
- Вы в атаку ходили?
- Было.
- Расскажи, - я потирал руки в надежде услышать рассказ героя, начинающийся с заявления: - Если погибну, считайте меня коммунистом.
А дед рассказывал, как в сорок первом, под Москвой, им безусым мальчишкам, никаким не штрафбатовцам, выдали по одной винтовке на пятерых и, установив за спиной пулеметы, послали в атаку. И бежали они по снегу, обоссаные от страха, сбившись кучками по пять человек, с винтовкой. Пусть одной, пусть и без патрон, но с винтовкой, которая была для них единственной надеждой. Бежали, боясь добежать до немцев, крича от страха, моля, чтобы упал тот, с винтовкой… надеясь подхватить её, тогда можно и добежать...
- Стоп, стоп, - перебивал я его, понимая, что это нельзя рассказывать на уроке Доблести и Славы, - А в 44-ом ты ходил в атаку? Когда наши гнали их в шею?
- Да, - отвечал дед.
- Рассказывай.
- В 44-ом, - начинал Дед, - Брали мы одну высотку, где-то в Западной Украине или Польше. Сейчас и не вспомню. Бежал вместе со всеми. А когда ни кого вокруг не стало, упал. Лежу, а над головой пули свистят, вокруг снаряды рвутся. И стало мне совсем невмоготу. Думаю: - Сколько же можно? Вечно мокрый, рваный, голодный, не мытый, вшивый, в кровавых расчесах. А тут еще перед мордой моей, шлепнулась нога чья-то. Лежу, и мечтаю, глядя на неё: - Вот, если бы эта нога была моей! Раз, и конец войне. А что? Можно и без ноги жить! Взял и поднял ногу. Через секунду что-то просвистело и ударило. Смотрю, каблук срезало, как бритвой.
…
Так и не смог я похвастаться дедом, не привел его в школу.
Но я его все равно любил, хоть и не всегда понимал. Тогда не понимал.
Если бы дед был жив!
13 января налил рюмку и выпил за Деда.