(продолжение)

С тех пор мои мучители стали часто приходить ко мне. Я терпел их побои и постоянно осыпал их оскорблениями, каждый раз выдумывая новые. Бывало я проводил очень много времени, сидя на холодном полу и выдумывая, что-нибудь померзостней и пооскорбительней. Моя ругань была моей единственной местью и если бы не она, я бы не выдержал испытаний, обрушившихся в ту пору на мою голову.

Мои тюремщики стали постоянно приносить мне пищу, и хотя это и были объедки, которыми бы побрезговала даже свинья, они давали много. Видимо в их планах отсутствовала моя смерть. Поначалу я брезговал, и меня тошнило при появлении алюминиевой миски, наполненной всякой гадостью, но со временем я привык и даже ждал этого момента.

Так я прожил очень долго. У меня отросли волосы и ногти. Щупая в темноте свое тело, я представлял ужасное существо, и мне становилось страшно. Но я питал себя надеждой, что когда-нибудь выберусь отсюда и стану прежним.

***

Однажды вместе с положенной долей помоев, мне привели еще кого-то. Когда тюремщик ушел, мне показалось, что в моей темнице кто-то плачет. В начале я подумал, что это сон, и ущипнул себя, чтобы проснуться, но плач продолжался.

- Кто здесь? – осторожно спросил я.

- Кто здесь? – услышал я в ответ.

            - Я. – нелепо проговорил я. – Ты квенди?

            - Да, – услышал я всхлипывающий голос. – А ты?

            - Я тоже.

            Я подполз к моему сокамернику. За время моего заточения, я научился хорошо видеть в темноте, потому оказавшись ближе, я смог разглядеть моего собеседника. Он оказался женщиной. Головка с длинными грязными волосами испуганно ворочалась из стороны в сторону. Она не видела меня. Тогда тихо, чтобы не напугать ее, я сказал:

            - Не бойся.

            Я погладил ее волосы своей огрубевшей ладонью.

            - Мне страшно.

            - Мне тоже, - шепотом ответил я.

            - Что с нами будет? Кто они? – вопросительно выкрикнула она и вновь зарыдала.

            Я обнял ее плечи и прислонил к себе.

            - Не бойся. Не бойся, – говорил я, а самому было страшно.

            Она плакала долго, и я, не выдержав, рыдал вместе с ней. Наш дуэт был похож на дуэт красавицы и чудовища. И я был счастлив, что рыдаю не один.

            С тех пор мы жили вместе. Каждое пробуждение было полно надежды и каждое погружение в сон плакало от отчаяния. Но мы были не одни. Нашу боль, наши страдания, мы делили друг с другом. Постепенно я стал забывать, что когда-то ел крыс, что когда-то был безумным. Мы любили вспоминать края, откуда были родом, хоть это и навевало тоску.

            - Скажи Эли, какие вы поете песни? Эли, какие вы танцуете танцы? Как вы встречаете весну?

            Она также осыпала меня вопросами.

            - Как выглядит твое селение? Может, я когда-нибудь была у вас? Эарен и Эйлиан живут у вас? Мы часто ездили к ним в гости.

            По началу Эли не могла есть помои, которые приносили тюремщики, и я старательно отбирал ей самые лучшие куски, а она плакала, видя, как я грязный и обросший, похожий на чудовище, трепетно перебираю пальцами содержимое алюминиевой миски.

            В беседах мы проводили время от сна до сна. Мои посетители перестали наведываться ко мне, что немного меня насторожило. Но мои опасения таяли, когда я обнимал Эли, чтобы согреться.

            Однажды она заговорила о том, как в ее краях проходят свадьбы.

            - Это прекрасно, - мечтательно улыбаясь, сказала она.

            - Что?

            - Все. Весь мир...

            - Неправда, - перебил я. – Разве то, что с нами случилось, то, что мы здесь, разве это может быть прекрасным?

            Эли наклонилась ко мне и нежно провела рукой по моей щеке.

            - Это не справедливо. Это ужасно, но...

Я увидел, как с ее глаз скатились две слезинки, и обнял ее.

- Но мы ведь вместе, - продолжала она шепотом, - И это прекрасно.

Некоторое время мы сидели, обнявшись, и молчали. Я чувствовал, как бьется ее сердце, ощущал дыхание, и от этого виски наливались приятной тяжестью. Помню, мне тогда очень хотелось поцеловать ее, но я не сделал этого. Я был дураком.

- Знаешь, а в моих краях все женятся только весною, - внезапно сказала она. – Мы не рвем цветы, а справляем обряд прямо в поле. Это очень красивый обычай.

- Почему? – удивился я.

- В этот момент все говорит только о жизни, о любви, даже те, цветы, которые окружают новобрачных. Все живое...

- А вот я никогда не был на свадьбе.

- Неужели?

- Да. Не довелось. Много моих родичей женилось, а я то уходил в лес, то проводил время в одиночестве у озера. Теперь я понимаю, что это было глупое упрямство и потому мне очень жаль. Иногда мне кажется, что то, что я упустил уже не вернуть. Я часто слышал, как рассказывали о свадьбе мои друзья, как они веселились, и завидовал. Завидовал и, от этого мне становилось грустно. Тогда я будто назло всему миру говорил себе: «Ну и ладно! Не очень то и хотелось. Мне эти свадьбы не нужны вообще. Мне и без них не плохо». Вот.

- Так ты был букой, - улыбнулась она.

- Отвратительным, настоящим букой, - подыграл я и зарычал, изображая самого настоящего буку.

Тогда мы долго хохотали назло нашим пленителям, и мне казалось, что я слышу, как скрепят от злобы их зубы. А потом она лукаво сказала:

- Протяни руку.

- Зачем?

- Увидишь, – она улыбалась, и ее глаза загадочно блестели.

Я протянул руку, и Эли что-то положила в нее.

- Что это? – спросил я.

- Посмотри. Давай.

Я открыл ладонь и увидел маленький камешек голубого цвета.

- Это агат, - сказала она. – Мой отец делал красивые украшения из камней. Он был мастером. Однажды он подарил мне этот агат. Отец говорил, что это не обычный камень. Агаты такого цвета встречались очень редко. А еще, если присмотреться, то можно увидеть, что он похож на слезу.

- Печально...

- Нет. Ведь слезы выражают не только горе, но и великую радость. Для меня этот камешек является символом всего живого, всего, что может чувствовать, плакать и смеяться. Возьми его.

- Я не могу принять такой ценный подарок.

- Пожалуйста, возьми его. Мой отец верил, что души умерших обретают покой в вещах, которые они ценили и любили при жизни.

- Не нужно говорить о смерти, - сказал я, увидев печаль в ее глазах.

- Когда я умру, моя душа обретет покой в этом камешке, и я всегда буду с тобой.

- Ты не умрешь. Мы выберемся отсюда и будем вместе.

- Я верю тебе, - прошептала она.

С тех пор маленький голубой агат был всегда при мне. Я берег его так, словно душа Эли на самом деле жила в нем.

            Я никогда не спрашивал у нее, как она попала сюда. А она не спрашивала об этом меня. Вдвоем мы оказались участниками этого негласного заговора. Сейчас я понимаю, что любил ее. За все время, что мы провели вместе, мы ни разу не поцеловались, ни разу не признались друг другу в любви. Но мы любили друг друга. Любили той хваткой любовью, которой любят хрупкую ветку, удерживающую над бездной. Мы засыпали, обнимаясь, и также просыпались. Очень часто, когда она что-нибудь рассказывала, я гладил ее волосы и слушал. Теперь я знаю, что не было ничего приятнее тех бесед двух брошенных существ. Иногда мне кажется, что я вернулся бы вновь в темницу, лишь бы сидеть рядом с ней, обнимать ее, гладить волосы и слушать ее голос.

Так мы и жили. Проходили годы. Я очень привык к Эли и не мыслил жизни без нее. Мне казалось, что мир заканчивается за окружающими нас стенами. Мы были счастливы. Признаюсь, в глубине сердца, я боялся, что нас когда-нибудь отпустят и мое счастье разрушится. Но мы продолжали бороться. Мы веселились и плакали, пели и танцевали. Наша темница стала храмом, жрецами которого были двое квенди: обросший грязный мужчина и хрупкая женщина с большими глазами. Голос Эли был для меня сладостней всякой свободы. Я слушал ее, приятное тепло заполняло мое тело, и тогда я молчал, боясь своими репликами остановить эту священную мелодию. А она улыбалась и спрашивала, почему я молчу. Я бросался к ней и обнимал ее, боясь, что если я этого не сделаю, она исчезнет. Прижимая Эли к себе, я шептал ей на ухо: «Эли, моя милая Эли», а она гладила мою спину. До сих пор, закрыв глаза, я вижу ее образ. Вижу все до мельчайших деталей. Глубокие глаза с длинными ресницами, высокий лоб, чуть заостренный подбородок и родинку на шее. Когда она улыбается, я вижу маленькие морщинки в уголках глаз. Это все кажется таким реальным, что если я протяну руку, то смогу почувствовать ее. Но теперь она призрак и мы сможем встретиться только в чертогах Мандоса.

(продолжение ниже)