(продолжение)
***
Меня посадили на цепь. Ошейник сдавливал мне шею, так, что было тяжело дышать. Домом мне служила небольшая конура, набитая сеном, в которой я с трудом помещался. Жил я на окраине, неподалеку от дома Эленихина. В детстве я боялся его, а теперь он был мне противен.
Эленихин сам лично приносил мне пищу. Должен сказать, что это были не помои, которыми я питался в темнице, а хорошая еда со стола старейшины. Мне, кажется, что он в глубине души сомневался в правильности своего решения и боялся сделать ошибку. Но в то же время то, что он делал для меня, он считал великим подвигом и гордился собой. Наверное, Эленихин ожидал похвалы от валар, а может, просто укреплял свою добродетель, пользуясь моими страданиями. Не знаю. Тогда я считал его своим благодетелем и, хотя ненавидел его, все же был ему благодарен за заботу.
Я молча принимал его жалость. Мне казалось, что этим я оказываю ему снисхождение. Он думал, что прийти и накормить меня, посмотреть не болен ли я, а потом со спокойной совестью отправиться в теплый дом, к красивой жене и лежа в мягкой постели, забыться сном, является верхом добродетели. Когда он приходил ко мне, напяливая на свое лицо добродушное выражение, мне хотелось плюнуть в него. Ночью, когда мое чудовище, уставшее од дневного лизания чужих ног, овладевало мною, я презирал Эленихина за то, что он пользовался моей болью. Не ненавидел, а именно презирал, как презирают только ничтожных. И если бы он пришел ко мне ночью, я бы набросился на него и, опутав его шею своей цепью, смотрел бы как вылазит его язык, как безумно метаются его яркие и непорочные глаза, как мертвеет его лицо. А когда приходил рассвет, когда появлялось солнце, мне становилось страшно и мое разгневанное чудовище куда-то убегало, предавая меня. Я становился псом, лобзал ноги моего «благодетеля», униженно смотрел на его ласковую улыбку, принимая пищу с его рук.
Прохожие упрекали:
- Зачем ты возишься с ним, Эленихин.
А он, придавая своему голосу добродушие, наставительно отвечал:
- Валары завещали нам любить заблудших.
«Заблудший». Как же мне хотелось всадить это слово ему обратно в пасть, чтобы он проглотил его вместе со своим благочестивым языком, а я только улыбался в ответ.
Йави, Хонаро, Индильдур и Ромелло не приходили ко мне. Эленихин говорил, что мои друзья недавно вернулись с охоты и, узнав о происшедшем, напрочь отказались видеть меня. Не знаю, было ли это на самом деле или же старейшина лгал мне. Но однажды ночью я видел Хонаро. Было холодно и я, зарывшись в сено, прятался в конуре от беспощадного ветра, как вдруг мне показалось, что около забора кто-то стоит. Сначала я подумал, что это Эленихин, нарушив правило, покинул теплую постель, чтобы понаблюдать за мной, но потом незнакомец подошел ближе и в свете звезд, я узнал Хонаро. Вид друга из далекого прошлого всколыхнул теплые чувства. Мое чудовище, поджав хвост, скрылось в глубине сердца. Я вылез из конуры и, улыбаясь, помахал Хонаро, окоченевшей рукой. Я ждал, что он подбежит ко мне и начнет обнимать меня, а он сплюнул и скрылся во тьме. Его плевок был рядом со мной, а мне казалось, что он был где-то глубоко в груди и колол так сильно, что хотелось разорвать грудь и выбросить его оттуда. Я видел, как он замерзал, а мне казалось, что-то мерзнет во мне самом, превращаясь в безжалостную глыбу льда, какие я видел, когда бежал с темницы. В ярости, я отшвырнул в сторону, замерзший плевок и полез греться в свою конуру.
Всю оставшуюся ночь мне снилось, что я снова в темнице, что на мои ноги бросаются крысы, не давая сомкнуть глаз. Мне виделось, что я вновь обезумев, схватил одну из них. И тут я увидел, что это вовсе не крыса, а эльф. Я помню, как безжалостно сломал ему позвоночник, наслаждаясь хрустом и его болью, помню, как хватал других крыс, и все они оказывались квенди, а я бил их о стены, топтал, раздирал на части и хохотал, когда они, визжа, пытались спрятаться от меня.
Близилась весна. Уже не так не так люто дул ветер и не так сильно кусал за щеки мороз. Появились первые ручьи. Их журчание радовало меня, и я любил слушать его, когда мне становилось нестерпимо грустно. К тому времени, я совсем свыкся со своей участью безобразного животного. Как когда-то в темнице, я жил, находя в страданиях и боли крупицу счастья. Даже в эти тяжелые для меня мгновения жизни у меня были друзья. Когда старейшина приносил мне пищу, я откладывал в сторону хлеб, сметая все остальное. К тому времени, когда я облизывал пустую миску, ко мне слеталось множество птиц, и я крошил им хлеб. Они бегали по мне своими маленькими лапками, а я изнемогал от блаженства. В эти мгновения мне хотелось, чтобы они любили только меня одного. Но появлялась жена Эленихина, и птички устремлялись к ней. Тогда я злился на них, но когда они возвращались, разом забывал о злости, раздавая им остатки хлеба.
Однажды ко мне подошел хромой пес. Он долго смотрел на меня, будто не мог понять, что я делаю на цепи. А я завидовал его свободе. И самое ужасное было в этом то, что я не хотел бежать, не желал освободиться от этих оков. Я как соседские собаки жил на цепи, которую бы мог разорвать, если бы только пожелал. Но у нас не возникало даже такой мысли, мы были рады тому, что у нас есть и боялись того, что ждет нас за нашей конурой, страшились того, что ждет нас там, куда никогда не дотягивалась наша цепь. В соседских собаках я видел своих братьев по мучению, и когда они ночью выли на звезды, я выл вместе с ними.
Я дичал день за днем. Глядя на собак, я тоже стал ходить на четвереньках, и в этом был мой вызов и презрение всем квенди. Я перестал разговаривать и все больше рычал и издавал звуки, от которых даже звери приходили в ужас. Но среди них я был своим, они молча приняли меня в свое общество. В них я видел больше чистоты и благородства, чем в лживом лице Эленихина и его подачках. Иногда мне казалось, что в их глазах с черным высохшим гноем в уголках, я вижу обреченность. Тогда мне хотелось, чтобы все эти эльфы со всей их чистотой и добродетелью оказались на цепи, а звери эти неподдельные искренние создания правили миром. В этом желании я видел великую справедливость. Но я ничего не мог сделать и также обреченно смотрел из своей конуры.
Хромой пес часто приходил ко мне. Я гладил его, а он, словно не замечая моего безобразия, лизал мне щеки своим липким языком.
***
Но вскоре моя жизнь изменилась. Однажды Эленихин принес пищу не один. Его спутник молчал и оставался в тени, так, что я не мог разглядеть его. Отдав мне миску, старейшина обратился к нему с каким-то вопросом. Тот кивнул и протянул руку, а Эленихин что-то положил в нее. Потом старейшина ушел, и мы остались вдвоем. Незнакомец смотрел на меня и молчал. Я не нарушал тишины, а сам думал: «Кто это? И что ему от меня нужно?».
Внезапно, он будто решившись, покинул свое укрытие и оказался рядом со мной. Его лицо показалось мне знакомым, но я не мог вспомнить, где я видел этого эльфа. Его взгляд лучился доброжелательностью, но не такой гниющей как у Эленихина, а чистой, словно вода в озере Куйвиэнен. Это подкупило меня. За все время, которое я провел среди квенди после моего возвращения, незнакомец был первым, кто не испытывал ко мне отвращения. Он улыбнулся, и я увидел много маленьких морщинок на его лице. Волосы эльфа были белы как снег, он двигался слегка сутулившись. Он был так похож на постаревшего человека. Я удивился, потому что это был первый раз, когда я столкнулся со старостью. До этих пор я видел только вечно молодых квенди. А этот был таким несовершенным, от него пахло осенью, ее желтыми листьями и дождем.
Незнакомец, по прежнему не говоря ни слова, протянул мне руку, и в его изрезанной морщинами ладони, я увидел маленький ключ. Я смотрел на него и не понимал, точнее не верил. Мне казалось, что я вижу наваждение. Я закрывал глаза и открывал вновь, а ключ был предо мной. Потемневший от времени, согнутый в некоторых местах, он был вратами в новый мир, и я боялся поверить в то, что вижу, словно моя вера могла вспугнуть ладонь, и она зажмется.
Не помню сколько, я любовался ключом, но вдруг лицо незнакомца стало печальным, и он, наклонившись ко мне, сам снял ошейник. Я ощупывал шею и не мог поверить, что бывает жизнь без цепи, что можно бежать вперед и при этом ни что не будет удерживать тебя. Мой спаситель показал жестом следовать за ним, и я поплелся за ним на четвереньках.
Мы направились вдоль селения, а не через него, но, несмотря на это, попадались квенди, которые видели нас. Одни тыкали пальцем, другие просто провожали неодобрительно-брезгливым взглядом.
Внезапно, незнакомец остановился и, порывшись в своей сумке, достал флейту.
«Улиндо!» - вспыхнуло тогда в моей памяти. Меня спас немой эльф.
Приложив к губам флейту, он заиграл. Тогда я впервые слышал, как он играет. В мелодии, что лилась через леса и поля, было что-то насмехающееся, что-то гордое и непобедимое. Я посмотрел на квенди, и они показались мне такими маленькими, что если бы я пожелал, то мог бы раздавить их мизинцем. Они выглядели так нелепо и смешно – букашки, махающие крохотными лапками, что я рассмеялся. Не знаю, догадался ли тогда Мастер о моих мыслях, но, прекратив играть, он хохотал вместе со мной и я был благодарен ему за это. Впервые за шесть месяцев, что я провел на цепи, у меня заболели колени. Мне показалось несправедливым, ползать на четвереньках перед этими клопами, и я встал на ноги. Мастер, словно не заметив этого, продолжил играть. Я уже не плелся сзади, а гордо шагал рядом с ним. Тогда я чувствовал себя королем и в каждом своем движении выказывал презрение этим брезгливым взглядам, обращенным на нас. А потом я совсем забыл о них. Был только Улиндо, была музыка, был я. Мы много смеялись и танцевали, поднимая пыль и раздражая этим эльфов еще больше. Тогда я забыл о темнице, о цепи, забыл о предательстве друзей и даже о моей милой Эли. Я чувствовал себя свободным. Когда такое бывает, тебе кажется, что если ты как следует разгонишься, то сможешь взлететь. В такие мгновения ветер – твои крылья, птицы – друзья, а дождь ласков как руки матери. До этого я летал только во сне.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ