Слушать этот музыкальный файл

В переулке Кравцова я живописно рыдала два раза в своей жизни.
Первый раз, впрочем, рыдала не я, а коньяк. Поднимаясь по темной улочке от Клочковской к Сумской, коньяк представил, как, возможно, его сейчас изнасилуют, да и детям в Африке жить тяжело, и разрыдался горючими слезами.
Во второй раз коньяк-зараза бессовестно дезертировал и заставил меня в одиночку справляться с великой лично-любовной драмой. На этот раз я шла от Сумской к Клочковской, мимо Планетария, по направлению к темным районам Благовещенского рынка с единственной целью: пусть меня кто-то изнасилует ЕМУ на зло! ОН найдет мое прекрасное изнасилованное тело в реке, и ЕМУ станет стыдно.
До темных районов я не дошла, потому что была остановлена банальным харьковским дедушкой-бомжом.
Драма-драмой, но я девушка культурная и воспитанная на принципах морали и гигиены, поэтому позволить дедушке-бомжу насиловать себя никак не могла.
- Чего плачешь, дуреха? - обратился он ко мне, сидя под обшарпанной стеной старого четырехэтажного дома, попыхивая самокруткой.
И тогда я, умудренная опытом девятнадцатилетняя женщина, впервые в жизни рассказала незнакомому человеку, если не считать воспитательницу из детского сада, которой я честно призналась, что именно мы с Семеном Животченко делалали за беседкой, обвитой виноградом, о своих любовных трагедиях...
Я сидела на лавочке (он принципиально продолжал сидеть под стеной дома) и вслушивалась в теплый, успокаивающий голос:
- Тебе ж завтра в институт, поди?
- Поди!
- Ну вот! А ты глупостями голову себе морочишь!
Я вздыхала.
- Ну, ничего! Институт прогуляешь! - советовал он. - Не велика потеря.
И я не понимала, говорит он об институте или о НЕМ, но все равно становилось теплее.
- Курить будете? - я протягивала в темноту пачку сигарет.
- У меня свои, - гордо отвечал он и крутил самокрутку, и я не испытывала ни капли брезгливости.
А потом рассказывал мне о том, что переулок Кравцова когда-то назывался Мордвиновским, и именно здесь провела свои детские годы Людмила Марковна Гурченко.
- Живём мы что-то без азарта, - пел он. - Однообразно, как в строю!
Ну же, подпевай!
И я подпевала.
А потом шла домой и напевала:
- Не бойтесь бросить всё на карту и жизнь переломить свою.

Много позже я узнала о том, что первоначальные строки написанной Эльдаром Рязановым песни звучали: "Живем мы что-то без азарта, однообразно, как в РАЮ", но потом, из политических соображений, цензура заменила "рай" на "строй".
Рассказать об этом дедушке-бомжу, курившему исключительно самокрутки собственного приготовления, я так и не смогла.
И до сих пор надеюсь, что когда-то, через день-неделю-год после нашей встречи он нашел в себе силы "жизнь переломить свою".
И даже если не нашел, то пусть знает, я до сих пор благодарна ему за тот теплый успокаивающий голос...