Работа - мой главный раздражитель. Когда день задается такой же никчемный и душный, как сегодня с утра - то держись: главный раздражитель займется как раз теми рецепторами, которые отвечают за ощущение тошноты.
Духота у нас отвратительная, ну когда же наконец починят этот чертов кондиционер? НФ промелькнула с утра, нервно и невнятно поздоровалась с теми, кому попалась на глаза, и схоронилась в кабинете. Она не в духе. В сочетании со злодеем-кондиционером это означает, что весь день пройдет в томлении, в ленивых и беспредметных разговорах. Как и день вчерашний.
Что и говорить, он был невыносим. После обеда с полчаса повизжал принтер - Юлька печатала себе какую-то курсовую работу, и все - никакого движения, никаких звуков, никакой пользы. Апатия.
Черт возьми, еще один день апатии - я сдохну.
Моя работа хороша тем, что с нее легко удрать.

От ЖД вокзала ходит никудышный автобус длиннющего маршрута, и о нем мало кто знает - наверное, только я, да бабушки старенькие. Езжу на нем иногда на дачу, если больше не на чем. Бабушки тоже.
Ну куда ты, старая такая, лезешь, лицо страдальческое, умереть вот-вот готовая! Ну сидела бы либо на даче либо тут, в городе.. Нахера крутиться туда-обратно? Не понимаю я таких. Людей только смущают, на мысли апокалиптические наводят.
Сегодня я не на дачу, а на кирпичный завод. Езжу сюда раз в полгода. - Отвлечься.

Каждый раз люди новые, только мастер прежний, кивает мне неуверенно. Цех пакетировки, или там, пакетирования - точно не помню. Готовый кирпич, остывший до температуры, при которой к нему уже можно притронуться, выкатывается из соседнего цеха обжига по рельсам на исполинского размера площадках-вагонетках, и здесь его надо уложить в поддоны и погрузить на транспорт покупателя.
Собственно, вторая операция нас не интересует - это дело стропальщиков. Наша с ребятами задача - укладка.
Только не подумайте, что эта работа такая уж тупая!.. Отнюдь.
Своих премудростей здесь достаточно. Все начинается с выбора поддона. Они деревянные, грубо сколочены из досок. Частенько попадаются кривые, или разбитые, или с торчащими гвоздями. Все это плохо - такие вещи мешают правильной укладке, можно запороть всю начатую работу, и мастер ее не примет, заставит переделывать.
Кирпичи укладываются определенном порядке, "елочкой". Этот порядок настолько затейлив, что в папке у мастера обязательно имеется стопочка распечаток со схемой укладки, где каждый ряд кирпичей нарисован отдельно. Распечатки выдаются прибывшим новичкам, без этого им не разобраться, а показывать и рассказывать никто не будет - работать надо!
Занятно выглядит такой человек, хмурый и озадаченный, то и дело хватающий листок бумаги, или просто поглядывающий на него украдкой, как студент на шпаргалку. Первый поддон отнимает по часу и по два. Смотря кто сообразительней.
Наблюдать за новичками здесь вообще развлечение. Половина из них обута в кроссовки или кеды, а раскаленную поверхность вагонетки выдерживают только кирзовые сапоги. И ближе к обеду уже видишь: то тут то там прыгает на одной ноге незадачливый человек, изучает свою распухшую, разлапившуюся сожженую подошву.
В первый раз все здесь сжигают свою обувь. Предусмотреть такие вещи невозможно.
Опытные люди за час укладывают по пять поддонов. Я укладываю три. Новичок может не уложить ни одного и убежать в панике прочь.
Оно и правильно. На такой работе нечего делать даже самым отчаянным. Здесь работают в основном те, кто не осознает и не понимает этого, кому не жалко своего здоровья, да еще заезжают сюда изредка идиоты - вроде меня.
Здесь никогда не было ни одного приезжего, при том что они, азиаты, заполонили город. Тут бы их приняли как своего, выдали бы распечатку, добродушно посмеялись бы над ним, когда он остался бы босым. В обед покормили бы обедом, а вечером пустили бы в душ.
Тем не менее гаст-арбайтеров на такой работе не бывает. Они умеют считать все поголовно, и всегда безошибочно определяют, чем заниматься стоит, а чем нет.
За поддон нынче платят одиннадцать рублей. Кирпичей в нем, уложенном, 357 штук. Каждый кирпич весит столько, что собранный подон получается ровно тонна. Чтобы заработать за день хотя бы тысячу, выходит нужно перекидать почти 91 тонну. Это и не получается ни у кого - хотя бы по времени. Здоровье не в счет.
Тем не менее эту работу делают. Много их - тощих и потных мужичков, покрытых партаками, живого места не найти. Много их. Случается, что и кирпича не хватает на всех приехавших претендентов. Лишних людей мастер поворачивает.
Приезжают по разу, по два, по месяцу. Реже по полгода. Долго не держатся - через месяц непрерывной работы разом начинают болеть все суставы. Людям и плохо бывает. Даже смертельные случаи были здесь, на кирпичах. Станет мужичку тяжко, накатит мужичок стопочку, пососет - выплюнет чинарик, снова схватится за работу с обманчивым ощущением прилива сил, и нате: полподдона - и лежит мужичок на полу, скрючился, морда синеет. Ногой два раза дрыгнет и все - оттаскивай, готов. Сам не видел, но мне расказывали.
Здесь даже устраиваться на надо, с бумажками по конторе бегать. Кем представился, тем и будешь. Хоть Пупкиным.
Я и есть тут - Пупкин.
Здесь неплохо, в общем. Только жарко. Не та духота, как у меня на работе, а просто несет зноем от остывающих вагонеток. Да и пыли здесь хватает. Кое-что сделано, надо сказать, чтобы условия облегчить. Например, вытяжная вентиляция есть, пылеобдув. Поддоны пустые таскать не надо - карщик привозит к самым ногам. Ну, наконец, есть душ, в столовой хорошо кормят. Хотя конечно, совсем ведь не облегчишь условия. Работа такая, каторжная. Машиной не уложишь 15 рядов на поддон, да еще по алгоритму.
Утром на кирпичах не так хорошо, как после обеда. Утром народ суровый, суетливый, особенно те, кто давно тут не был. Все пытаются сделать невозможное. После обеда успокаиваются. Темп работы становится неспешным, размеренным. Можно разговориться с соседом о чем-нибудь. Хотя о чем с ними говорить, по внешнему виду угадываешь их, как облупленных - либо бывшие зеки, либо нынешние алиментщики. Соответственные тут и разговоры. Все ругают женщин, костерят под одну гребенку. Все об одном и том же.
Потом поработаешь один, где-нибудь в глубоком забое. Вокруг - штабеля кирпичей. Разобрал штабель, кладешь вместо него пустой поддон, и погнал дальше. Кирпичи все хорошие, гладенькие. Облицовочные, с двумя рядами сквозных отверстий, за это в нашей местности такие кирпичи называют сверленкой.
На такой работе увлекаешься, особенно когда у тебя хорошо получается. Можно задуматься о чем-то постороннем.
Так и не замечаешь, как наступает вечер. О его приближении можно судить по галдежу. Пожилые люди рано выматываются, и не имея сил, стекаются к душу, после которого рассаживаются в раздевалке, где есть чай, дешевые сигареты и нескончаемые разговоры о женском коварстве.
Я уже совсем не спешу в это время, выкладываю кирпичи излишне ровно. Силы и так уже почти все отданы.
Вот наконец я слышу свистки, это сигнал. Чтобы в душе хватило места и не пришлось стоять в очереди, нужно быстрее закончить последний поддон. Подписываю его мелом по кирпичу в одном из средних рядов: №62 31.08 ПУПКИН.
Шестьдесят два - это номер вагонетки. Остальное просто.
После душа - чай и долгий перекур, пока мастер готовит ведомость. Расслабленность усталого тела приятна. Ребята чистые, умытые, подобревшие; улыбаются: забыли о вероломных женщинах, травят анекдоты. Выходят по одному за расчетом.
Я включаю сотовый, просматриваю входящие.
Потом мастер трогает меня за рукав, сует огрызок карандаша на веревочке, подставляет ведомость. Расписываюсь, толкаю в карман какие-то деньги.
"Ну что - по пиву, мужики?" Гурьбой двигаемся к выходу, толпимся в узком проходе.
Оборачиваюсь: там обезлюдевший цех. Лучи заходящего солнца чертят в пыльном воздухе полосы.
Здесь есть свои будни, и день завтрашний пройдет точно так же, только без меня. Хорошего по маленьку. Все-таки я не могу сбегать с работы ежедневно, а жаль.
Достаточно и того, что не зря прошел день сегодняшний. Прошел легко, без тягомотины конторского безделья, без щек, мятых от подложенных под голову рукавов, без всяких там флэш-игр, опостылевших и пошлых.
А еще в течение дня, бывало, я отвлекался чем-то или задумывался. И тогда происходило самое главное: случались минуты, когда я забывался напрочь.
И тогда я совсем не помнил о тебе, Кэт.