[487x116]

"Она лгала всегда..."(с)


В те редкие минуты, когда невыносимое бытие, счастье которого
растекалось медом по моему нёбу, отступало, и червь самоанализа
прогрызал себе выход, я понимал, что видимо (скорее всего)
обманут. Но терпкий привкус горечи этого обмана лишь делал еще
более неповторимым и увлекательным букет моего чувства. Мне была
недоступна спасительная слабость - я не говорю тошнота - от
приторного счастья, которое, полагаю, я должен был ежесекундно
эманировать тогда.

В самом горячечном постельном бреду не могло привидеться мне
такое упоение. И только сердце, бедное мое проклятое мое сердце
ныло, лишая воли, времени и будущего...






* * *

Первое, что вспоминается мне сейчас - неистовый голод, или та
самая "маленькая тоска под сердцем, похожая на голод". Это редкое
по каверзности ощущение было мне знакомо, - да нет, - прочно
заняло свое место в моем словаре незадолго до того, как я увидел
ее в первый раз. (Великая мощь укрыта в местоимениях нашего
языка. Куда значительнее имен собственных, проще и
одновременно добрее. Милосердие безвестности, сладкая дрема
небытия окутывает их, укрывает плащом от прожектора истории,
от глаза летописца в замочной скажине моей, к счастью, дырявой
памяти... "так как же ее звали?... ну, вот я же и щелкаю пальцами...")

Голод который гонит меня вперед. Даже сейчас. По белому полю
этого листка.

Иногда он проявляет себя как неуемный огонь, магма, пожирающая
пространство внутри моей души и щедро сыплющая страстными искрами
созидания и разрушения.

То есть, они становятся искрами созидания и разрушения после того,
как сталкиваются с тобой, с твоей сущностью воды.


* * *

Мне нравится твой нынешний облик. Я не имею в виду то, как ты
изменилась физически. Я говорю о твоей воли к жизни и вкусе жизни,
которыми ты овладела за последние три года. Или они овладели
тобой... впрочем, это уже ревность, не так ли?

А физические изменения - ну, что ж, ты наконец стала тем, кто
ты есть - женщиной среднего возраста. Да нет, я люблю твои новые
сильные руки, спокойный, немного пополневший живот. Талия у тебя
почти такая же узкая. Конечно, пропала та хрупкая девочка, в
которую я был влюблен в моей прошлой жизни, но и что с того.

Глаза. Вот только жаль, что у тебя такие усталые глаза. Цвета
осенней дождевой воды.

Но мне уже не изменить этого. Уже не мне...


* * *

Мне бы не хотелось ставить под удар твое стремление найти свое
основание в этом материальном мире. Ты только что обрела часть
силы, чтобы идти в нем, не взирая на всю его справедливость,
этого паршивого эмансипированного мира, его беспристрастность
к женщине средних лет с усталыми глазами и сильными руками. Я не
знаю, чем я мог бы тебя увлечь с твоего правильного пути. У меня
ничего нет предложить тебе.

Впрочем, и никогда не было.

Кроме, разве, этого внутреннего всепожирающего пламени. А что
проку в нем?

Тебе - не знаю.

Я бы не прочь найти того, кто знал бы.

Да и следует ли искать какой-либо смысл в этом жидком смятении.
Может и не порождает оно ничего в низшем мире, в физических
сферах. Кроме очередных перебоев с этой моей непослушной мышцей,
обременяющей грудную клетку - никакого видимого эффекта...

Но только им и владею я (по праву ли?). И ничем иным. Что не
позволяет мне даже пытаться разбудить твое сомнение. Нет, нет,
ты все делаешь правильно. Нет, нет.


* * *

Единственное, о чем жалею я сейчас, не владещий ничем, это
невозможность "купить" твой прежний вгзляд. Тот что казался
мне кусочком солнечного света, упавшего из распахнутого
настежь окна на грубый деревянный пол, с холста моего
воспоминания, вырезанного и вставленного в рамку отдельного
существования, не как вырезка из гламурного журнала, а как
застывшее ароматным комком драгоценное вино из двухтысячелетней
морской амфоры, навсегда вырезанное из своего времени.

Этот, кажется, весомый и, уж точно, телесно ощутимый свет
был предметом моей гордости и моей муки, моих воспоминаний
и фантазий последние три года с нашего свидания. Прости,
я оставлю теперь его себе, ничего?


* * *

Я почти не помню той хрупкой девочки, которой ты была
двацать лет назад. Теперь мне кажется иногда, что ты и тогда
не была хрупкой.

А первое мое воспоминание о твоем теле - оно окончательно
погибло под ворохом ненужных мыслей и слов.

Я преклоняюсь перед той стойкостью, с которой ты требуешь
от меня вернуть меня прежнего, того. Ты вытягиваешь то, чего
давно нет, ищешь проявлений того черно-белого образа, из самого
прошлого времени. Я же, напротив, лишен такой силы памяти.
Мое прошлое застыло кусками янтаря, было безжалостно унесено
холодным морем и размолото в белый песок. В песок на котором
мы сейчас лежим.


* * *

Мне не жаль уходящей в самый последний раз, нешуточно
исчезающей из моего мира женщины. Она невеликая часть
бесконечной удачи непрекратившегося бытия.

Мне не жаль прохладной гладкости кожи, хотя я уверен,
что другой такой не будет никогда, спаявшей в себе
крылья бабочки чуткой, едва парящей, влюбленности, теплое,
полное доверия, чувство единого дыхания и уверенность в
собственности по праву на эту минуту, сотрясающую
планетные системы. Такое никогда не встретится вновь.

Мне не жаль волнующего ветра в грудь, когда я попадал
в утренний взгляд тех бесконечно зеленых глаз. Нет, не
зеленых, разумеется, нет - неужели вы где-нибудь видели
зеленую бесконечность... но слово выбрано. Ладно,
оставим просто "тех бесконечных глаз".

Жаль того света, куска желтого твердого материала счастья,
о котором я тебе уже рассказал. Это было мое. Это был я.

До свидания, я...


* * *

Я бы хотел, чтобы ты была старше меня - на восемь лет, на
двадцать, на пятьсот... Чтобы даже магия литературы могла
донести до меня лишь искаженный облик твоей красоты. А
слепки и иконы были бы непременно утрачены в вихре пустоты,
именуемой теперь история человечества. Тогда бы я выдумал
тебя, целиком и полностью. Выдумал заново. И нашел бы. И
вновь наполнился бы медом мой язык... и потерял... и умер,
от недостаточности дыхания, от невозможности биться нелепой
мышце, выдыхающей жидкий огонь в распахнутую рану горла,
упорно шепчущего имя ****... и умерев, начал бы на чистом
листе "...она лгала всегда..."


[491x131]