[показать]
"История Ло"
2.2.

предыдущая часть

2.1. здесь

---

... Откуда, откуда эта эмигрантская грусть? Она отравляла сознание коня левой
руки еще в те вресена, когда само слово - "эмигрантский" - было для него
синонимом для "не наш", "чужой", и немного "враждебный". Это потом, смахнув
с него пыль, осевшую от долгого неупотребления, от долгого опасливого
изучения только через стеклянную стенку лаборантского шкафа, конь обнаружил забавное обстоятельство. Тот "эмигрантский", что был представлен его вниманию, оказался фальшивым экспонатом, дешевой подделкой, которую многие проглядели просто по невнимательности. По нежеланию входить в тяжелые для разума и чувств детали жизни.

Настоящая "эмигрантская" грусть стала ему понятной много-много позже, уже
в миттельшпиле. Но то редкое светлое, горькое ощущение, протянувшееся из
дальнего-далекого прошлого - оно было всего ближе к ней, сродни и, пожалуй,
старше. Коня временами удивляли размеры пространства, скрытого внутри его
выпуклой черной головы. Даже если принять все эти штуки и трюки скрытых
измерений, свернутых внутри себя наподобие змей, спящих в корзинке факира,
и тогда становится непонятно и неприятно временами, что в твоей собственной
голове тебе необходим компас, карта и, желательно, какой-нибудь быстрый
способ перемещения, чтобы вернуть себе звание владельца этих необъятных
угодий. Иначе, как же владеть, не имея даже возможности проверить, чем
именно ты завладел. Что подвластно тебе сейчас. Что было подвластно. Что
будет?...

И вновь и вновь возвращалось к нему бумерангом это слово "эмиграция",
покинуть линию своих, пересечь нейтральную полосу, простреливаемую,
как полагается, и теми и другими, и отправиться в нелегкое плаванье
по чужим широтам, под чужим флагом, с чужой акулой в кильватере...
лучше эмигрант на рее, чем акула в трюме (говаривал адмирал Нахимович).
Но ни шутками, ни каламбурами нельзя задобрить эту жесткосердечную даму.
Ваше благородие.

За какими ветрами он пустился в тот темный путь? каких созвездий мечтал
отведать? вкуса какой воды искали его вороватые губы во тьме?

Нет больше той воды, что могла бы напоить. Нет и созвездий - ушли, канули
за линию горизонта, и еще дальше, за горы, за реки, за далекие дороги, да
и дороги сами - свились клубком пыли и нет их.

Только ветра. Ветра по-прежнему обманывают стонущее сердце. По-прежнему
просят: верни, верни.

А как вернешь? прозвучали удары полуденного колокола - и нет полдня.
Попробуй верни его в тугую медь...

Все это в менее ярких красках и менее четких контурах стояло в глазах коня
долгие, тяжкие, последние годы. Годы эмиграции. Которая начинается не
с билетов-паспортов, не с зеленопогонного существа за стеклянной решеткой,
а с жуткого поначалу, в своей невозвратности, ощущения непричастности
к живущему, орущему, размножающемуся и заполняющему новый мир новому времени.
Но не будучи и фотокарточкой в альбоме канувшего, конь не мог
отождествляться с временем прошедшим. Что же до третьего времени - о нем
конь имел самое загадочное представление - ему казалось будущее то
отсутствующим вовсе, как вакуум после окончательного извлеченеия из него
всего мирового эфира, то конкретным как бетон и ничуть не уступающим прошлому
в своей твердости, в своей жесткой воле к не-проникновению и не-изменению,
законченности и неподвластности руке ищущего.

А конь был ищущим. его ноздри тягостно раздувались, пытаясь нащупать
единственно верный запах, который привел бы его к двери.

А уж чем ее открыть - это была бы его, коня левой руки, забота.