Я вернулась.

Удивительно, но компьютер – это единственная вещь, с которой мне хочется – можется – говорить.

Снова не сумела перебороть соблазн ночи и пишу среди пьяного сумрака отвыкшей от меня комнаты.

Две недели были странными. Но нужными. А это самое главное.

Только совсем не тянет говорить об этом, и уж тем более – писать.

Почему-то стала чувствовать себя беспричинно одинокой. Вся Балашиха – знакомые, но чувство отстранённости не покидает до сих пор. Единственный человек, из всех, кого мне волею судеб пришлось увидеть, и который всегда умел создавать невероятный комфорт вокруг себя и всего, что делает – это Ира – моя какая-то там близкая родственница.  Как приятно было, проснувшись морозным утром, наспех собраться и, прибежав к ней домой, долго-долго пить чай, обсуждая всё на свете до тех пор, пока она не обнаружит, что уже на два часа опоздала на работу.

Чай. Всегда чай. Утром. Днём. Вечером. И даже ночью. С Олей, со Светой, с Ирой, с бабушкой, с кипой родственников, со знакомыми. Но всегда чай. Неисправимый.

Двухнедельное отсутствие телевизора и музыки. Исключительно разговоры и книги. Много книг. И много разговоров.

Вернулась в Москву через призму «Удара» - Аня звонила все две недели и грозилась тем, что жутко на меня обидится, если я не приду. Убеждала, что мне нужно расслабиться, отвлечься и просто посидеть в приятной компании. Прихватили Свету и поехали. Всё как всегда. Те же лица. Тот же сюжет. Нервно-расслабленное состояние, как бы парадоксально это не звучало. Аня, и не только она, ждущие от меня серьёзного – совершенно мне ненужного -  продолжения этой странной эпопеи. «Легкомыслие – милый грех». Щекочущие нервы мимолётные страсти уже не привлекают.

Никогда не понимала и не понимаю ревности. Почему люди заслуженно-скромного о себе мнения жутко ревнуют, что я привязана к кому-то ещё? Почему? Никто никому ничего не должен, и если ты любишь человека, просто так, без причины, изменять не станешь. Измена же – показательна.

Я страшно влюбчива. Но редко позволяю чувствам вылиться наружу. Держу их взаперти, пока не удостоверюсь, что они истинные.

Но верность, как борьба с самими собой, мне не нужна. Я – как трамплин. Унизительна. Верность, как постоянство страсти мне непонятна. Верность и неверность одинаково сводят и разводят людей.

Измена – чудесное слово. Похоже на разлуку. Ножевое. Рана на жизнь.

Пишу в полумраке, клавиатура залита тусклым светом настольной лампы, руки холодные. На меня в упор смотрят неизбежные глаза Мартины с фотографии, где она такая, какой я её запомнила. Мучительно-восхитительный человек.

«Очерк Вашего лица
  Очень страшен».

Влюбляясь, во мне всегда борется две страсти – страх, что не поверят искренности моих чувств и страх, что, поверив, отшатнутся. Я понимаю, что это всё внешние проявления, но внешней безмерностью я не только грешу. Во вне всего слишком много. Моё горе в том, что слово для меня – чувство. Самое глубинное. В слове я отыгрываюсь. И люди отшатываются.

Именно поэтому иногда кажется, что лучше молчать и ничего не показывать. Всем станет легче.

Поэтому буду молчать. Хватит уже отыгрываться. Повесим самый тяжёлый засов и ограничим поток эмоций. Иметь что сказать, но не раскрыть рот. Что трудней – сдерживать или дать волю сердцу? Любить без взаимности или не быть способной любить в целом? Дышать или не дышать?